Гроздья гнева

Глава тридцатая

Лагерь тонул в лужах, а дождь все хлестал и хлестал жидкую грязь. Взбухшая речка мало-помалу подбиралась к поляне, на которой стояли товарные вагоны.

На второй день Эл снял брезент, разделявший вагон на две половины. Он вышел наружу и прикрыл брезентом капот грузовика, потом вернулся в вагон и сел на матрац. Теперь, когда брезентовая перегородка была снята, обе семьи соединились. Мужчины сидели вместе, хмурые, подавленные. Мать поддерживала небольшой огонь в печке, подсовывая туда ветку за веткой, — хворост она приберегала. Дождевые потоки заливали плоскую крышу вагона.
На третий день Уэйнрайты забеспокоились.

— Может, нам лучше уехать? — сказала миссис Уэйнрайт.
Но мать старалась удержать их:
— Куда вы поедете, где вы найдете себе пристанище?
— Я и сама не знаю, а все-таки не сидится мне здесь. — Мать спорила с ней и украдкой поглядывала на Эла.
Руфь и Уинфилд затеяли игру, но вскоре и они притихли и нахохлились, а дождь все барабанил по крыше.

На третий день сквозь дробный стук дождевых капель послышался рев взбухшей речки. Отец и дядя Джон стояли в дверях, глядя в ту сторону. И справа и слева вода подходила вплотную к шоссе, но самые вагоны она огибала, так что лагерь стоял опоясанный сзади дорожной насыпью, а спереди излучиной речки. Отец спросил:
— Ну, Джон, что скажешь? Если речка выйдет из берегов, как бы нас не затопило.
Дядя Джон открыл рот и потер ладонью щетинистый подбородок.
— Н-да, — сказал он. — Все может быть.

Роза Сарона лежала в жару, щеки у нее горели, глаза лихорадочно поблескивали. Мать села рядом с ней, держа в руках чашку горячего молока.
— Вот, — сказала она. — Выпей, я свиного сала туда подлила. Это подкрепляет. Ну, выпей.
Роза Сарона бессильно покачала головой.
— Не хочется.
Отец прочертил пальцем кривую линию в воздухе:
— Выйти бы всем с лопатами, устроить плотину, тогда воду можно будет задержать. Вот от сих пор и до сих.

— Да, — согласился дядя Джон. — Верно. Только не знаю, пойдет ли кто. Пожалуй, скажут, что лучше уехать.
— Да ведь в вагонах сухо, — стоял на своем отец. — Где теперь найдешь сухое место? Подожди. — Он вытащил ветку из кучи хвороста на полу. Сбежал по доскам вниз, добрался, разбрызгивая грязь, до речки и воткнул ветку у края бурлящей воды. — Фу черт, насквозь промочило, — сказал он, вернувшись в вагон.

Они следили за тонкой веткой, торчавшей у самой речки. Они видели, как вода медленно окружила ее и поднялась еще выше. Отец присел на корточки в дверях.
— Быстро прибывает, — сказал он. — Пойти поговорить, что ли? Может, согласятся? А нет, так надо уезжать. — Он посмотрел в дальний угол вагона, где помещались Уэйнрайты. Эл был у них, он сидел рядом с Эгги. Отец прошел в ту половину. — Вода поднимается, — сказал он. — А что, если устроить плотину? Только надо, чтобы все взялись.
Уэйнрайт ответил:

— А мы как раз сидим и думаем. Похоже, лучше уезжать отсюда.
Отец сказал:
— Вы здесь много где побывали — сами знаете, можно сейчас найти сухое место или нет?
— Это верно. А все-таки…
Эл сказал:
— Па, если они уедут, я с ними.
Отец оторопел.
— Как же так? А грузовик?.. Из нас никто не умеет им управлять.
— А мне какое дело? Мы с Эгги должны быть вместе.

— Постой, — сказал отец. — Вы подойдите-ка сюда. — Уэйнрайт и Эл встали и подошли к дверям. — Видите? Проведем плотину от того места сюда. — Он посмотрел на свою ветку. Вода бурлила вокруг нее и поднималась к самому берегу.
— Тут работы надолго, и, может, это все без толку, — не соглашался Уэйнрайт.
— Почему же не поработать, ведь все равно сидим сложа руки. А такого хорошего места больше нигде не найдешь. Пошли. Поговорим с остальными. Браться, так всем.
Эл повторил:
— Если Эгги уедет, я с ней.

Отец сказал:
— Слушай, Эл, если никто не согласится, уезжать надо всем. Пойдемте поговорим.
Они втянули головы в плечи, сошли по доскам вниз и поднялись к открытой двери соседнего вагона.

Мать сидела у печки, подбрасывая прутья в слабо горевший огонь. Руфь подошла, прижалась к ней.
— Я хочу есть, — заныла Руфь.
— Неправда, — сказала мать. — Ты ела кашу.
— Я хочу еще такого печенья. Играть ни во что нельзя. Скучно.

— Скоро будет весело, — сказала мать. — Подожди. Теперь уж совсем скоро. Будем жить в своем домике.
— Я хочу собаку, — сказала Руфь.
— Будет и собака и кошка.
— Рыжая кошка?
— Не приставай, — взмолилась мать. — Перестань ты меня мучить, Руфь. Видишь, Роза больна. Посиди смирно хоть минутку. Скоро опять будет весело.
Руфь отошла от нее, жалобно бормоча что-то.

Из того угла, где на матраце лежала укутанная одеялом Роза Сарона, донесся резкий, внезапно оборвавшийся крик. Мать быстро встала и подошла к ней. Роза Сарона сдерживала дыхание, в глазах у нее был ужас.
— Что с тобой? — крикнула мать. Роза Сарона передохнула и опять затаила дыхание. Мать сунула руку под одеяло. — Миссис Уэйнрайт! — крикнула она. — Миссис Уэйнрайт!
Низенькая толстушка вышла со своей половины.
— Вы звали?

— Смотрите! — Мать показала на лицо дочери. Роза Сарона прикусила нижнюю губу, на лбу у нее выступила испарина, в блестящих глазах стоял ужас.
— Должно быть, начинается, — сказала мать. — Прежде времени.
Роза Сарона вздохнула всей грудью, разжала зубы и закрыла глаза. Миссис Уэйнрайт нагнулась над ней.
— Сразу схватило? Смотри на меня, отвечай. — Роза Сарона бессильно мотнула головой. Миссис Уэйнрайт повернулась к матери. — Да, — сказала она. — Так и есть. Говорите, прежде времени?

— Ее лихорадка треплет, может, поэтому.
— Надо встать. Пусть походит немного.
— Она не сможет, — сказала мать. — У нее сил нет.

— Надо, надо. — Миссис Уэйнрайт держалась строго и деловито. — Мне не в первый раз, — сказала она. — Давайте прикроем дверь. Чтобы сквозняка не было. — Обе женщины налегли на тяжелую дверь и задвинули ее, оставив только небольшую щель. — Сейчас принесу лампу, — сказала миссис Уэйнрайт. Лицо у нее пылало от волнения. — Эгги! — крикнула она. — Уведи отсюда малышей, займись с ними.
Мать кивнула.
— Правильно. Руфь и ты, Уинфилд, пойдите к Эгги. Ну, живо.
— Почему? — спросили они.

— Потому что так надо. У Розы скоро родится ребеночек.
— Ой, я хочу посмотреть. Ну позволь, ма!
— Руфь! Уходи сию минуту. Живо! — Когда говорят таким тоном, спорить не приходится. Руфь и Уинфилд нехотя поплелись в дальний угол вагона. Мать зажгла фонарь. Миссис Уэйнрайт принесла свою лампу-«молнию», поставила ее на пол, и круглое пламя ярко осветило вагон.
Руфь и Уинфилд притаились за кучей хвороста и осторожно выглядывали оттуда.

— Родится ребеночек, и мы всё увидим, — негромко сказала Руфь. — Тише ты, а то ма не позволит смотреть. Если она взглянет сюда, пригнись пониже. Мы всё увидим.
— Из ребят мало кто это видел, — сказал Уинфилд.
— Из ребят никто не видел, — горделиво поправила его Руфь. — Одни мы увидим.
Мать и миссис Уэйнрайт совещались, стоя у ярко освещенного матраца. Говорить приходилось громко, так как дождь барабанил по крыше. Миссис Уэйнрайт вынула из кармана передника кухонный нож и сунула его под матрац.

— Может, и зря это, — извиняющимся тоном сказала она. — У нас всегда так делали. Вреда тоже не будет.
Мать кивнула.
— А мы клали лемех. Да это все равно, лишь бы острое было, чтобы схватки обрезало. Даст бог, не долго будет мучиться.
— Ну как, полегче теперь?
Роза Сарона беспокойно мотнула головой.
— Началось?
— Да, да, — сказала мать. — Родишь хорошего ребеночка. Ты только нам помоги. Можешь сейчас походить немного?
— Попробую.

— Вот умница, — сказала миссис Уэйнрайт. — Ну что за умница! Мы тебя поддержим, милушка. Поведем с двух сторон.
Они помогли ей встать и закололи булавкой одеяло вокруг ее шеи. Потом мать подхватила ее под руку с одной стороны, миссис Уэйнрайт с другой. Они подвели ее к куче хвороста, медленно повернули и пошли назад, и так несколько раз; а дождь глухо барабанил по крыше.
Руфь и Уинфилд следили за ними во все глаза.
— А когда она будет рожать? — спросил Уинфилд.

— Тише! Не то услышат и прогонят отсюда.
Эгги присоединилась к ним. Свет лампы падал на худое лицо и светлые волосы Эгги, а на стене двигалась тень от ее головы с длинным и острым носом.
Руфь шепнула:
— Ты видела, как рожают?
— Конечно, видела, — ответила Эгги.
— А скоро он родится?
— Нет, не скоро.
— А все-таки?
— Может, только завтра утром.
— Тьфу! — сказала Руфь. — Тогда и смотреть нечего. Ой! Глядите!

Все три женщины остановились. Роза Сарона напряглась всем телом и застонала от боли. Они положили ее на матрац и вытерли ей лоб, а она только покряхтывала и сжимала кулаки. Мать тихо успокаивала ее.
— Ничего, — говорила она. — Все обойдется, все будет хорошо. Сожми руки. Теперь прикуси губу. Вот так, так.
Схватки прекратились. Они дали ей полежать немного, потом подняли снова, и все втроем стали ходить взад и вперед, останавливаясь во время схваток.

Отец просунул голову в узкую щель между косяком и дверью. С его шляпы струйками сбегала вода.
— Зачем дверь закрыли? — спросил он. И увидел ходивших взад и вперед женщин.
Мать сказала:
— Ей время пришло.
— Значит… остаемся — хочешь не хочешь.
— Да.
— Значит, надо делать плотину.
— Да, надо.
Шлепая по грязи, отец вернулся к речке. Его отметину залило водой на четыре дюйма. У речки, под проливным дождем, стояли двадцать человек. Отец крикнул:

— Придется делать плотину. У моей дочери схватки. — Его окружили со всех сторон.
— Рожает?
— Да. Теперь мы не сможем уехать.
Стоявший рядом с ним высокий мужчина сказал:
— Не у нас рожают. Нам ехать можно.
— Конечно, — сказал отец. — Вам можно. Поезжайте. Вас никто не держит. Лопат всего восемь штук.

Он подбежал к самой низкой части берега и копнул лопатой землю. Намокшая земля громко чавкнула. Он копнул еще раз и бросил лопату земли в то место, где линия берега шла совсем близко от воды. А рядом с отцом выстроились и другие. Они наваливали длинную насыпь, а те, кому лопат не хватило, резали ивовые прутья, сплетали их и втаптывали в жидкую грязь. Ярость труда, ярость битвы обуяла всех. Брошенную лопату подхватывали другие. Работали, сняв пиджаки и шляпы. Намокшие рубашки и брюки липли к телу, башмаки превратились в бесформенные комья грязи. В вагоне Джоудов раздался пронзительный крик. Мужчины остановились, хмуро прислушиваясь, и снова взялись за лопаты. Невысокий вал рос в обе стороны и наконец примкнул к насыпи шоссе. Все устали, лопаты двигались медленно. И так же медленно поднималась вода в речке. Она уже покрыла то место, куда были брошены первые лопаты земли.

Отец торжествующе засмеялся.
— Не подоспей мы вовремя, давно бы вышла из берегов, — крикнул он.
Вода медленно поднималась к свежей насыпи, вымывая из нее ивовые прутья.
— Выше! — крикнул отец. — Надо еще выше!

Наступил вечер, а работа не прекращалась. Люди уже перешли ту грань, где ощущается усталость. Лица у них были застывшие, мертвые. Движения судорожные, как у автоматов. Когда стемнело, женщины поставили в дверях фонари и кружки с горячим кофе, а сами то и дело бегали к вагону Джоудов и протискивались в узкую щель задвинутой двери.

Теперь схватки следовали одна за другой с промежутками в двадцать минут. Роза Сарона уже потеряла над собой власть. Она пронзительно вскрикивала от нестерпимой боли. А соседки приходили взглянуть на нее, поглаживали ее по волосам и возвращались к себе.
Мать жарко растопила печку и грела воду, налив ею все свои кастрюли и котелки. Время от времени в дверь заглядывал отец.
— Ну как, ничего? — спрашивал он.
— Ничего, ничего, — успокаивала его мать.

Когда совсем стемнело, кто-то принес к речке электрический фонарь. Дядя Джон работал исступленно, бросая землю на растущую насыпь.
— Ты полегче, — сказал отец. — Надорвешься.
— Не могу я… не могу слышать, как она кричит! Это… это как тогда…
— Знаю, — сказал отец. — А ты все-таки полегче.
Дядя Джон всхлипнул:
— Я сбегу отсюда, если не работать; честное слово, сбегу.
Отец отошел от него.
— Ну, как там моя отметина?

Человек, у которого был электрический фонарь, направил луч на ветку. Дождь блеснул на свету белыми полосами.
— Прибывает.
— Теперь будет не так быстро, — сказал отец. — По ту сторону разольется.
— А все-таки прибывает.

Женщины опять налили кофе в кружки и поставили их в дверях. И чем дальше, тем все медленнее и медленнее двигались люди, с трудом, как ломовые лошади, вытаскивая ноги из грязи. Поверх ивовых веток набрасывали землю, и насыпь росла. Дождь лил по-прежнему. Когда луч фонаря падал на человеческие лица, он освещал напряженно смотревшие глаза и четкие желваки мускулов на скулах.
Крики еще долго доносились из вагона и наконец стихли.
Отец сказал:

— Если б родила, ма позвала бы меня. — Он хмуро взялся за лопату.

Вода в речке поднималась и клокотала у берега. И вдруг неподалеку раздался оглушительный треск. Фонарь осветил высокий, накренившийся над водой тополь. Все бросили работу, глядя в ту сторону. Ветки тополя поникли, вытянулись по течению, а вода уже подмывала его корни. Дерево медленно оторвалось от земли и медленно пошло вниз. Измученные люди молча следили за ним. Дерево плыло медленно. Но вот одна ветка зацепилась за корягу и застряла там, не пуская дерево дальше. Оно медленно повернуло по течению, и корни уперлись в свежую насыпь. Вода в запруде все прибывала. Дерево тронулось с места и выворотило часть насыпи. В углубление сейчас же просочилась тонкая струйка воды. Отец бросился вперед и стал закидывать размыв. Вода поднималась. И через несколько минут насыпь смыло и вода разлилась, достигая людям до щиколоток, до колен. Люди дрогнули и побежали, а вода ровным потоком пошла на поляну, под вагоны, под машины.

Дядя Джон видел, как насыпь размыло течением. Он успел разглядеть это и в темноте. Силы оставили его. Он рухнул на колени и очутился по грудь в бурлящей воде.
Отец крикнул:
— Эй! Что ты! — Он помог ему встать. — Голова закружилась? Пойдем, вагоны высокие, туда не достанет.
Дядя Джон из последних сил шагнул вперед.
— Не знаю, что это со мной, — извиняющимся тоном пробормотал он. — Ноги подкосились. Подкосились, и все тут. — Отец вел его к вагону, поддерживая за локоть.

Когда плотину смыло, Эл повернулся и бросился наутек. Бежать было трудно. Когда он добрался до машины, вода достигла ему до икр. Он сорвал брезент с капота и одним прыжком вскочил в кабину. Он нажал кнопку стартера. Самопуск сделал несколько оборотов, но бендикс не вращался. Эл выключил зажигание. Аккумуляторная батарея все медленнее и медленнее вращала подмокший стартер, двигатель молчал. Еще несколько оборотов — все медленнее и медленнее, Эл поставил зажигание на самое раннее. Он нащупал заводную ручку под сиденьем и выскочил из кабины. Вода уже заливала подножку. Он подбежал к радиатору. Картер мотора был под водой. Не помня себя, Эл приладил ручку и сделал несколько оборотов, разбрызгивая медленно прибывавшую воду. И наконец эта лихорадка кончилась. Эл выпрямился. Двигатель залило водой, батарея отсырела. В стороне, где было чуть повыше, пофыркивали моторы двух машин с зажженными фарами. Колеса увязали все глубже и глубже, буксуя в грязи, и наконец водители выключили моторы и так и остались сидеть в кабинах, молча глядя на лучи фар, падавшие на дорогу. А дождь белыми полосами перечеркивал их свет. Эл медленно обошел грузовик и выключил зажигание.

Добравшись до вагона, отец увидел, что нижний конец доски плавает в воде. Он втиснул ее каблуком в грязь.
— Ну как, Джон, взойдешь сам? — спросил он.
— Ничего, взойду. Иди вперед.

Отец осторожно поднялся по доске и пролез в узкую дверную щель. Фитили у фонаря и лампы были низко прикручены. Мать сидела на матраце рядом с Розой Сарона и обмахивала ее куском картонки. Миссис Уэйнрайт совала сухие ветки в печку, и густой дым, выбивавшийся из-под конфорки, разносил по вагону запах чего-то горелого. Когда отец вошел, мать взглянула на него и тут же опустила глаза.
— Ну… как она? — спросил отец.
Мать не подняла головы.
— Да будто ничего. Спит.

Воздух в вагоне был удушливый и спертый. Дядя Джон с трудом пролез в дверь и прислонился к стенке вагона. Миссис Уэйнрайт бросила топить печку и подошла к отцу. Она тронула его за локоть и поманила за собой. Потом подняла фонарь с полу и осветила им ящик из-под яблок, стоявший в углу. В ящике на газете лежало посиневшее, сморщенное тельце.
— Ни разу и не дохнул, — тихо проговорила миссис Уэйнрайт. — Мертвый.

Дядя Джон повернулся и, устало волоча ноги, пошел в темный угол вагона. Теперь дождь стучал по крыше тихо, так тихо, что все слышали усталые всхлипывания дяди Джона, доносившиеся из темноты.
Отец посмотрел на миссис Уэйнрайт, взял фонарь у нее из рук и поставил его на пол. Руфь и Уинфилд спали рядом, прикрыв руками глаза от света.

Отец медленно подошел к матрацу, на котором лежала Роза Сарона, хотел присесть на корточки, но уставшие ноги не послушались его. Он стал на колени. Мать все помахивала картонкой. Она взглянула на отца, и глаза у нее были широко открытые, взгляд застывший, как у лунатика.
Отец сказал:
— Мы… все сделали… все, что могли.
— Я знаю.
— Мы работали всю ночь. А дерево упало и снесло нашу плотину.
— Я знаю.
— Слышишь? Под вагоном вода.
— Я знаю. Я все слышала.
— Выживет она?
— Не знаю.

— Может, мы… не все сделали, что было нужно?
Губы у матери были сухие и бескровные.
— Нет. У нас выбора не было… мы всегда делали то, что приходилось делать.
— Мы там чуть не до беспамятства работали… и вдруг надо же — дерево… — Мать посмотрела на потолок и снова опустила голову. Отец продолжал, словно он был не в силах молчать. — Может, еще выше поднимется. Вагон зальет.
— Я знаю.
— Ты все знаешь.
Она молчала, а картонка у нее в руке медленно ходила взад и вперед.

— Может, мы в чем-нибудь ошиблись? — снова заговорил отец. — Чего-нибудь не сделали?
Мать как-то странно посмотрела на него. Ее бескровные губы улыбнулись задумчивой, сострадательной улыбкой.
— Ты ни в чем не виноват. Перестань. Все обойдется. Сейчас все меняется… повсюду.
— Может, надо уезжать?.. Затопит.
— Придет время — уедем. Что надо будет сделать, то мы и сделаем. А теперь помолчи. Как бы не разбудить ее.

Миссис Уэйнрайт ломала ветки и подсовывала их в огонь, над которым вставал густой едкий дым.
Снаружи послышался чей-то злобный голос:
— Я сам с этой сволочью поговорю!
И вслед за тем голос Эла у самой двери:
— Куда лезешь?
— Вот сюда. Я доберусь до этого мерзавца Джоуда.
— Не пущу. Что тебе надо?
— Мы бы давно уехали, если бы не его плотина. Это он всех сбил. А теперь машина стоит — ни с места.
— Думаешь, наш грузовик больно прыткий?
— Пусти!
Голос Эла звучал холодно.
— Драться будем?

Отец медленно встал и подошел к двери.
— Ладно, Эл. Я иду. Ладно. — Отец спустился вниз. Мать слышала, как он сказал: — У нас больная. Пройдем вон туда.
Дождь негромко стучал по крыше, а поднявшийся ветер гнал его струями. Миссис Уэйнрайт отошла от печки и посмотрела на Розу Сарона.
— Скоро рассвет, мэм. Вы бы легли, уснули. Я посижу около нее.
— Нет, — ответила мать. — Я не устала.
— Да будет вам, — сказала миссис Уэйнрайт. — Ложитесь, поспите хоть немного.
Мать медленно помахивала картонкой.

— Вы по-дружески к нам отнеслись, — сказала она. — Спасибо вам.
Толстушка улыбнулась.
— Благодарить не за что. У нас у всех одна доля. Случись что с нами, вы бы нам помогли. Или кто другой.
— Да, — сказала мать, — мы бы помогли.
— Или кто другой. Раньше каждый знал только свою семью. Теперь все мы вместе. И чем хуже людям, тем больше у нас забот. Его нельзя было уберечь.
— Я знаю, — сказала мать.

Руфь глубоко вздохнула и отняла руку от лица. Она уставилась невидящими глазами на лампу, потом повернула голову и посмотрела на мать.
— Родилось? — спросила она. — Ребеночек уже есть?
Миссис Уэйнрайт подняла с полу мешок и прикрыла им ящик из-под яблок, стоявший в углу.
— Где ребеночек? — допытывалась Руфь.
Мать провела языком по губам.
— Ребеночка нет. Его и не было. Мы ошиблись.
— Тьфу! — Руфь зевнула. — А я думала, будет ребеночек.

Миссис Уэйнрайт села рядом с матерью и взяла у нее картонку. Мать сложила руки на коленях, ее усталые глаза не отрывались от лица Розы Сарона, забывшейся сном.
— Ну, что же вы? — сказала миссис Уэйнрайт. — Прилягте. Ведь около нее будете. Она вздохнет поглубже, вы и то проснетесь.
— Хорошо. — Мать прилегла на матрац рядом со спящей Розой Сарона. А миссис Уэйнрайт так и осталась возле них.

Отец, Эл и дядя Джон сидели в дверях, глядя, как занимается серый рассвет. Дождь стих, но тучи по-прежнему сплошь затягивали небо. Первые проблески стального света отразились в воде. Из дверей было видно быстрое течение речки, уносившее с собой ветки, ящики, доски. Крутясь воронками, вода стремилась к поляне, к вагонам. От насыпи не осталось и следа. На самой поляне вода стояла спокойно, не потревоженная течением. Границы разлива окаймляла желтая пена. Отец нагнулся и положил прутик на сходни, чуть повыше уровня воды. Они видели, как вода медленно подобралась к нему, подхватила и отнесла в сторону. Отец положил другой прутик, на дюйм выше, и сел, не спуская с него глаз.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь