Город

Садись у набережной, мой друг, закури, если хочешь. Нет-нет, здесь никто и слова тебе в упрёк не скажет. Разве что если в реку окурок бросишь. Не дело это.

Да, я встречаю каждого приезжего, но не все поддаются моему обаянию. А тебе то ли слишком скучно, чтобы отмахнуться от старика, то ли действительно интересно, что я расскажу. Правда? Уважил, уважил.

Что ж, тогда слушай.

Я южанин, дончак. Хотя кого в крови только не было. Не зря раньше говорили: с Дона выдачи нет, кто пришёл — оставайся, если по нраву. Сердцем только не прикипай слишком сильно, если душа кочевая, — добром не кончится, останешься здесь, корни пустишь да забудешь, куда и зачем шёл. О том и история моя.

Появилась тут как-то девка: зеленоглазая, с косой русой до пояса, в глаза посмотрит — страха не оберёшься. Чего только про неё не сказывали: и ведьма, мол, она, и чуть ли не сама Алёна, Волчья Заря, что на Дону спасения искала. Да и мало ли чего бабы за глаза балакают. Балясы точат.

Одно точно было: жила на отшибе, за куренями, воды сторонилась, все больше в степь убегала. Станет за околицей, глядит вдоль дороги, а глаза зеленеют ярче травы да блестят росой. Дорожная была душа-то. Всё рвалась незнамо куда.

Да не ссудьбилось ей.

Дороги у её дверей расплетались, что ленты из кос, а она дальше околицы и не ходила: ноги хворью разбило, вот она свои путешествия и закончила. Осела тут, значит.

Не любила она это место поначалу, ох, не любила. А потом как родилась заново: каждую улицу обойдет, каждый курень до последней опалины на бревнах рассмотрит, каждый угол словом добрым помянет. Влюбилась. Ходит, блаженная, разговаривает вслух, твердит, что с ней сам Город беседы ведёт, тайны ей рассказывает. Люди-то её и раньше сторонились, а с тех пор и вовсе бежали как от огня: как есть ведьма!

А Город расцветал, едва девчонка на улицу выходила. Стекла блестеть начинали, ветер пыль выметал с каждого переулка, чтоб под её ногами чистыми расстилались, камни — и те из под ног россыпью раскатывались, чтоб, не приведи Богинюшка, не оступилась девка. Где ни присядет отдохнуть — деревья склонятся, тенью прикроют. Дюже полюбил её Город. Прикипели друг к другу — донской водой не размыть!

Да вот беда приключилась. Оборвалась жизнь девчонкина. Надоело ей по земле ползать, выпросила то ли у Бога, то ли у Богинюшки крылья себе, по миру летать птицей вольной. Что? Нет, не сама умерла, люди лихие помогли. Чего брать было с девчонки больной? Ей жизнь и так горя отмерила... Но поди ж ты, не пожалели, век их душам покоя не видать...

Похоронили её не по-христиански, в степи закопали. Молитв никто не читал, в поминание не вписывал. Заросла могила, полынью степной покрылась.

А тех лиходеев Город не отпустил. Люди сказывали, нашли они карту подземелий старых, ушли под землю да и не вернулись. Не простил он им смерти девчонкиной, не простил... И по сей день ходов там немерено, гляди, заплутаешь, до смерти не выберешься. А и умрёшь — как знать, отпустят ли. Не всем эти тайны знать надобно.

Век прошел, Город разросся, как откормленный кот, заматерел, заурчал дорогами. Да только не было ему покоя: приедет, бывало, девка новая, а Город её разглядывает всеми окнами — вдруг та самая?

Появился там, значит, купец известный, построил склады — ох, не по времени мозговитый мужик был! — водой донской охлаждал. Да нанялась к нему девка в прислугу — вроде молодая, ладная, а хромая. Глаза зелёные — что вода по августу, косища в руку толщиной.

Город пригляделся и каждым камнем затрепетал — она! Сидит у складов, дорогу рукой гладит, пришептывает нежно что-то, мол, выбралась, чудом выбралась, только б увидеть.

Снова недолго ей было суждено прожить с любимым Городом: обидел её рабочий — девка-то ладна, красива, даром что хрома. А после испугался: хозяину-то она тоже по душе была, там, у складов, и убил горемычную.

Город разбушевался, ветрами крыши посносил, пыль собрал в тучи да обрушил на людей.

А девчонка через сотню лет снова появилась: косу обрезала да выкрасила, бродит по старому Городу, смеётся, аллеи все вдоль и поперёк босиком исходила. Ни разу не порезалась, не оступилась — все преграды от любимой подальше запрятаны. Выйдет на улицу, ей деревья шепчут. Зайдёт в незнакомый район — там притаилось маленькое кафе, чтоб отдохнуть да любимому рассказать, как к нему через жизни шла, другие Города не признавала.

Вон, кстати, склады те, Парамоновыми кличут их. Мало от них осталось, и время свое берет, и люди — хуже зверя любого. Но девчонка их любила, вот и оберегает. Договаривается, значит, чтоб хоть пара камней от них осталась.

Поди, пройдись вдоль них, глядишь, и встретишь девчонку-то. Она здесь частенько бывает, сидит себе на краю купальни, ноги в воду опустит, косу расплетет да знай смеётся — шутки Города в ветре угадывает, отвечает. Ты поди-поди. Тебе с ней ладно будет, одинаковые вы души: дорожные — да до добрых городов больно падкие.

Подожди только, я укутаю тебя тёплыми сумерками. Не зря же ты стариковы истории слушал, должно мне тебя теперь уважить.

Таким славным слушателям, как ты, рад открыться любой Город.

Даже я.