«Голые фото»: как правильно сказать по-русски

— Хочу отправить ему свои голые фото, но без палева.

— Свяжи для них чехольчики.

Смысл первой фразы ясен. Как и ирония второй. «Голые фото» — оборот разговорный, за околицей литературного языка. Пока — разговорный. И всё же отчего-то так говорят, и отчего-то средний носитель языка отдаёт себе отчёт в том, что конструкция эта неформальна и посреди текста, выдержанного в нейтральном стиле, скорее всего, покоробит читателя.

Основан оборот на абсолютно легальной метонимии — речевом приёме, в котором исходное понятие заменяется смежным. Например, у Пушкина: «Шипенье пенистых бокалов», где подразумевается «шипение вина, пенящегося в бокалах». Используется она не только в поэзии. В обиходном употреблении — сплошь и рядом: «белые воротнички» равно «клерки», а «первая ракетка» — «лидер рейтинга теннисистов или теннисисток». Согласно тому же принципу, под «голыми фото» следует понимать фотографии, на которых изображены голые люди. Что здесь не так?

В английском всё так. У nude и naked значение «изображающий обнажённое тело» уже словарное. Nude portrait, naked photos — обороты самые что ни на есть обыденные. Их аналоги в русском — нет.

А как говорят по-русски?

Фото голых бобслеистов

Снимки с обнажённое натурой → Снимки с обнажёнкой → Обнажёнка

Фотография [в жанре] ню

Интимные фото

Пикантные селфи пожилого кентавра

Редкие кадры с трио обнажённых исполнителей кантри

Фото, где я голый (разг.)

Нил Гейман и Тори Амос в костюмах Адама и Евы (старпёрск.)

Обратите внимание: когда смысл передаётся через пару «существительное и прилагательное», определение описывает предмет в его полноте, относясь единовременно к содержанию носителя и к характеру самого носителя — не только к содержанию носителя. То бишь, говоря «интимные фото», мы подразумевает, что это:

— снимки с неприкрытыми интимными частями тела;

— глубоко личные, не для распространения, материалы.

Однако не всегда надо оговаривать частный характер самих снимков как носителей информации. Или добавлять оценочность, как в случае с «пикантными селфи». Бывает, требуется упаковать в более ёмкую вербальную форму что-то вроде «фотографии, на которых видно обнажённое тело» и ничего сверх того. Бывает также, что не подходит ни один из перечисленных вариантов или, по крайней мере, они понуждают говорящего к чрезмерным умственным усилиям.

Так почему не «голые фото»?

Казалось бы, зачем же страдать: метонимию, срочно метонимию сюда! Тем более что в европейских языках встречаются и более сложные её воплощения, ну хотя бы: the concrete accent of the New York streets — буквально ‘бетонное произношение нью-йоркских улиц’ или, более образно и вольно, ‘отдающий бетоном нью-йоркский говор’. Прозрачно, образно, многомерно.

Сопоставим с русским: «…вашей бедной пустой голове не о чем задуматься, а бедным праздным рукам нечем заняться» (Уилки Коллинз, «Лунный камень»). Здесь тоже без сносок понятно, что праздность — свойство обладателя рук, а не самих верхних конечностей.

Такие переносы осуществимы за счёт импликационных языковых связей, предполагающих соотносимость тех сущностей (концептов), которые они выражают. В подобных отношениях, как правило, выделяются информационно более важные концепты. В пушкинском «шипенье пенистых бокалов» важнее «бокалы», поэтому на них переносятся свойства шампанского, плещущегося внутри них.

Вообще же в подавляющем большинстве случаев в центре риторической фигуры, языкового образа — человек в своём взаимодействии с действительностью. Мы расчерчиваем всё вокруг по своему образу и подобию.

«В основе метафоры и метонимии лежит представление о человеке как центре мироздания. Следствием антропоцентризма человеческого сознания в языке является высокая степень антропометричности <…> метонимии — наделение человеческими свойствами предметов и явлений неживой природы»

(А. Х. Мерзлякова, «Семантическое варьирование прилагательных в поле „Восприятие“»)

Это очеловечивание сквозит везде. Возьмём метафору эстетической оценки, переносящую признак с производителя или обладателя предмета на сам предмет, например: безвкусный кардиган. Подразумевается: «Кардиган, который придумал дизайнер без вкуса» или «Кардиган, который из-за отсутствия эстетического чутья у надевшей его скверно выглядит в сочетании с остальными предметами одежды».

Или «пьяные шуточки» — ещё ближе к нашим «голым фото». Нет надобности растолковывать, что алкогольной интоксикации подверглись не сами остроты, а тот, из чьих уст они изливаются.

Наконец, метафорический перенос прилагательного «обнажённый» — в порядке вещей: обнажённая душа, голая правда. Зато метонимический идёт со скрипом. Значит, между «пьяными шуточками» и «голыми фото» есть разница.

Похоже, дело не в грамматике. Похоже, сама идея наготы в семантическом поле русского языка крепко — крепче, чем в английском, — увязана с субъектом. С тем, кто предстаёт голым. В случае с метафорой эти отношения попросту переносятся на объект: голая правда ≈ правда, лишённая покровов, не создающая преграды [умственному] взору. Но вот при метонимическом переносе возникает сбой. Нагота противится отчуждению от нагого человека.

«…носители русского языка воспринимают одежду как часть, продолжение тела человека и как его внешнюю оболочку, защитную упаковку. Нагота человеческого тела неразрывно связана в русском языковом сознании с одеждой и воспринимается только на фоне одетости».

(Д. А. Башкатова, «Оппозиция „тело — одежда“ в русском языке»)

Художественные отклонения от нормы вроде «Голого завтрака» Уильяма Берроуза (в оригинале Naked Lunch) на то и художественные, на то и отклонения. Хотя метонимический перенос завоёвывает позиции в бытовом употреблении, пробирается и в медиа. «Голые танцы в Благовещенске» называется сюжет телеканала «Вести». «Мужчина показал голое шоу на вокзале Новосибирска», — сообщает телеканал «Звезда». Возможно, дело в том, что, во-первых, телесный код в русском языке дрейфует в сторону сближения с англоязычной картиной мира и, во-вторых, всё чаще возникает потребность говорить об изображениях с оголёнными private parts:

— безоценочно;

— кратко;

— укладывая лексику в простую модель, а существительное с прилагательным — одна из самых простых.

Так-то оно так, но «голый танец» до сих пор считывается как оборот разговорный, и редакторы норовят заменить его на «танец нагишом», «пляски в голом виде», «танец обнажённых», «танцульки голышом» — смотря по контексту. Неспроста: семантическое поле ещё не до конца промялось под изменения в коллективное картине мира, да и паразитные, лишние трактовки неизбежны. «Это был голый танец» легко воспринять приблизительно как «Это был танец, и только танец — ни музыки, ни дополненной реальности, ни прочих ухищрений»; по аналогии с «голой информацией» и «голой сборкой операционки».

¡ѣ! Нюанс: словосочетания «танцы обнажённых» и «танцы нагишом» взаимозаменяемы отнюдь не во всех контекстах. В частности, потому, что «нагишом» обычно убивает сексуальную подоплёку. Так чаще говорят про детей, про моющихся в бане, про нудистов. Или про застуканных на балконе любовников — в ситуации, когда либидо уже ни при чём. Что ещё один аргумент в пользу того, чтобы ввести в речь простое обозначение визуальных носителей, на котором запечатлена обнажённая натура. ¡ѣ!

Грамматическая нагота, вид сбоку

Тем временем метонимия в обратную сторону — явление рутинное:

Я послала ему свою голую задницу ≈ Я прислала ему фотографию, на которой изображена я с обнажёнными ягодицами; Покажи сиськи ≈ Покажи снимки, на которых твоя грудь оголена (такая просьба-требование — это, как мы знаем, нарушение личных границ и ай-яй-яй. — Прим. ред.).

Но диссонанса не возникает ровным счётом потому, что из двух концептов здесь на авансцену выводится человеческий, антропоцентрический; первична грудь, а не картинка, на которой та запечатлена. Поэтому возможны и такие конструкции:

Лажа, сиськи пережатые! ≈ Снимки с изображением груди подверглись избыточному программному сжатию с ухудшением картинки, что печально.

Где живёт «Гзом»

 • Канал «Гзом» в Telegram.

 • Наше сообщество во «ВКонтакте».

 • Наша группа в Facebook.

 • А скоро откроется и сайт.