Голос

– Эй! Оглох что ли? Еще виски!
В темноте бара дурацкая музыка перекрикивала рой голосов, иногда взрывающийся смехом. Струйки сигаретного дыма тянулись к потолку, напоминая проснувшиеся вулканы. Кто–то, едва стоящий на ногах, пытался танцевать, сбрасывая на пол вилки и задевая людей за соседними столиками. Завтра придется дорого расплачиваться за вечер веселья, взятый в кредит, но кого сейчас это волнует?
— Что случилось, друг? — наконец, бармен отвлекся от денежной парочки, заказывающей замысловатые коктейли, и изобразил участие, наполняя мой стакан. Я только махнул рукой, и жест получился смазанным – пьяный мозг начал отключать лишние функции за ненадобностью, чтобы сохранить остатки контроля над телом.
Скажи я правду, и он не поймет, или изобразит сочувствие, прежде чем метнется спрашивать у других клиентов, как дела. Это его работа – изображать понимание. Моя же – понимать.

Я давно устал от голосов в наушниках – мужских и женских, ломающихся подростковых и даже звонких детских. Испуганных, отчаянных, тонущих в темной воде безысходности, еле слышных от слабости и тоски. Ни одной нотки радости или веселья – в кризисный центр предотвращения самоубийств такие не звонят.
– …мне все надоело…
– …я просто уйду…
– …никто не слышит. А вы?..
– …не смогу жить без нее…
– …они приказывают прыгать…
– …кажется, я умираю…
– …передайте маме…
– …очень больно…как же больно!..
Я изо всех сил зажал уши ладонями и зажмурился. Со стороны это примут за головную боль или пьяную грусть, и даже близко не подберутся к правде.

– Повторить? – впереди, как призрак, замаячила фигура бармена. Я устало кивнул.
Призраки. Если они существуют, за моей спиной их десятки. Стоят и пялятся мне в затылок и когда-нибудь обязательно прожгут там взглядами дыру.
– У каждого в нашей конторе есть личное кладбище – этого не избежать. Важно только не бродить между надгробий слишком долго, чтобы не остаться там навсегда, – Старый Микки, мой наставник, сказал мне эту истину еще когда я был стажером. Рослый и ссутуленный, с торчащими клочьями седых волос, он работал в центре целых десять лет, и по вечерам от него часто несло алкоголем. Я, разумеется, не придал его словам значения – хотелось поскорее приступить к реальной работе, а не оттачивать мастерство на сотрудниках, изображающих самоубийц за чашечкой кофе и лениво разбирающих ошибки моих однокурсников. На стажировке я слышал только похвалу, а в академии считался звездой целого курса, потому не скупился на насмешки.

– Если оставляете за собой кладбища, может, пошли бы в серийные убийцы?
– Молодой человек, по сравнению со мной все они – сосунки вроде вас. Но ваш юмор мне определенно нравится.
Так началось наше знакомство с Микки.
Я клюнул носом, едва не ударившись головой о барную стойку с местами вытертым лаком. В очередном барменовском «повторить» теперь слышалась издевка. Денежная парочка уже ушла, вероятно, набравшись до нужной кондиции, чтобы продолжить веселье в номере мотеля. А может, они поругались и теперь блуждают в гневе или слезах поодиночке. Черт знает, да и наплевать. Я едва мог уследить за своим стаканом, исчезнувшим и вновь появившимся передо мной, как по волшебству.

– Ну ничего, в первый раз все лажают, не страшно.
Помню, как Микки сунул бутылку воды в мою трясущуюся руку. Помню, как вначале уверенно, будто по учебнику, попросил звонившую девушку представиться и назвал свое имя в ответ. А дальше – не помню. Память взбрыкнула, как необъезженная лошадь, но чтобы уберечь меня, а не растоптать в дорожной пыли. Ее голос – тихий, едва слышный, прерывающийся слезами. Ее звали Маргарет, или Мэг, и она еще не выбрала способ, но была уверена, что сегодня умрет.
Зубы бились о пластик бутылочного горлышка, и капли воды проливались на мою рубашку. Мы говорили с ней полчаса, и, кажется, пару раз я был на краю пропасти. Хотелось спросить у Микки, чем все закончилось, только было страшно.
– К ней уже едут. Ты молодец, стажер. В первый раз многие даже имени своего не могут назвать – сразу передают «трубку» кому-то другому. Как там, кстати, тебя зовут?..
– Майлз, – наконец, произнес я. Ясно было, что старый психолог помнит мое имя – он переспросил, чтобы выманить меня на контакт.
– Будешь продолжать в том же духе, Майлз – так и быть, приглашу тебя на бокальчик виски.
Потом я научился отключать эмоции. Потом сотрудники центра, которым выдавались редкие минуты безделья, собирались послушать, как я веду переговоры.
– Вот повезло тебе, Микки. Это не стажер, а телефонный дьявол – с ним все идут на сделку. Эй, парень, а ты не думал податься в продажи?
– Туда не берут без опыта, – я улыбался, закончив звонок, – Но могу уболтать вас сделать мне кофе.

«Микки и Майлз – убойная парочка», – так нас иногда называли в конторе. Мы много раз приходили с моим наставником в этот бар – когда меня официально приняли в штат, когда выдавался удачный день, когда полиция привлекла меня на переговоры с преступником, взявшим в заложники школьный класс. Но сегодня я напился здесь один, до такой степени, что реальность плыла и казалась всего лишь набором бесформенных тусклых пятен. Один. Потому что Микки покончил с собой.
«Если я решу вышибить себе мозги, ни в коем разе не позвоню в нашу контору – вдруг попаду на тебя и передумаю».
Микки не звонил, как и обещал. Просто не вышел на работу, а через два дня его тело нашли в собственном доме с бутылкой бурбона и пистолетом. И никакой записки.
«Это люди и их выбор – мы можем помочь не всегда. Не принимай все близко к сердцу, а то не заметишь, как сгоришь».
Прошло два месяца, но его я тоже до сих пор слышу.

– Ты чего не спишь, мам? Не волнуйся, мы с девчонками посидим еще немного…
Я неуклюже повернулся, задел локтем свой стакан, и он с противным звоном грохнулся за стойку. В словах девушки, старающейся перекричать шум, послышались знакомые нотки, потому теперь я пристально пялился на нее. Конечно, я не мог узнать ее в лицо – только лишний раз напугал, заставив зашептать что-то на ухо подруге – вот уже три года я сам был голосом, и других узнавал лишь по голосам.

– Алло… алло, вы слышите?
– Здравствуйте. Я слышу. Меня зовут Майлз, а вас?
– Люси. – В наушниках повисла трехсекундная пауза. – Не знаю, зачем позвонила – я не знаю, что вам сказать.
– Если вы позвонили, значит, это важно. Сколько вам лет, Люси?
Нужно обращаться к человеку по имени – так часто, как только возможно – пока не придумали лучшего способа стать ближе незнакомцу.
– Девятнадцать. Я, наверное, хочу умереть.
– Я правильно понял, вы собираетесь покончить с собой?
– А что еще осталось? Психотерапия? Таблетки? Сходить в церковь, где мне расскажут о грехе и прекрасном мире, в который мы обязательно попадем? Чушь собачья. Всем плевать, да и тебе, наверное, тоже.
– Я могу обращаться на «ты»?
– Делай что хочешь. Тебе много звонят таких, как я?
– Таких, как ты не существует, Люси. Ты – в единственном экземпляре. Расскажи мне, что у тебя случилось?
– А смысл? Тратить время на то, как ты будешь меня уговаривать?
– Уговаривать глупо, как и говорить, что жизнь прекрасна. Только тебе решать, что делать. Но разве ты куда-то торопишься?
– Ладно, слушай, Майлз, если действительно хочешь. Но лучше бы ты уделил время тем, кому реально можно помочь.

Бар закрывался – я видел, как последние посетители шаткой походкой плетутся до такси.
– Сэр…
– Уже ухожу, – было и так ясно, что бармен выдаст заготовленную речь. Совсем как я в начале разговора с Люси.
Нужно узнать возраст и пол, чтобы понять, как лучше работать с абонентом. Не стоит недооценивать подростков, как это делают их родители – часто они не шутят о своих намерениях. Потом – дать понять, что у нас много времени, и в разговоре торопиться некуда. А затем – оценить, насколько серьезен риск суицида. Нельзя поддерживать ореол загадочности вокруг самоубийства, как бы звонившему ни хотелось – нужно спрашивать в лоб, где, когда, каким способом и почему именно этим.
Люси хотела играть на гитаре, жить настоящим, путешествовать в фургончике по всей стране, встречать новых людей, возможно, курить с ними травку и болтать под звездами о вечности. Всегда, но не сегодня – этим вечером она задумала вскрыть вены под теми же звездами – дома могут найти и помешать. Обычная семья, обычный дом, и никто не хочет даже заглянуть внутрь, чтобы понять, что на самом деле творится за благовидным фасадом.

– Отец говорит, что на все воля Божья. Интересно, каково ему будет узнать, что по воле его Бога он лишится дочери.
– Может, доказать свою правоту можно другим способом?
– Доказать? Я просто устала. Скажи мне, Майлз, у тебя были друзья? В школе, в академии, или где там тебя учили заговаривать людям зубы?
– Да, Люси, были. Всего пара человек, но это ведь друзья, а не коллекция пивных крышек. Их не должно быть много.
– Ты забавный. Жаль, что мы так познакомились – я бы не отказалась поговорить еще.
– Давай встретимся завтра? Сначала поговорим, а потом обещаю сводить тебя в кино. Какие ты любишь фильмы, Люси?
– Телефон скоро сядет, но время пока есть. Так вот, слушай. У меня никогда не было друзей. Только отец и духовный наставник, пение религиозных песенок по воскресеньям и куча дерьмовых лекций о том, как прекрасно, что моя мать умерла – она ведь попала в рай и беседует с ангелами за бокалом мартини. Я не думаю, что умирать прекрасно.
– Я тоже – какое совпадение! Так что, где встречаемся завтра?
– Возьмешь спиритическую доску в девять вечера – думаю, до этого я буду стоять в очереди на распределение. Надеюсь, там хорошая связь.
– Думаю, меня выгонят из кинотеатра, если я начну беседовать с духами и пересказывать им фильм. Да и с работы тоже.
– Я бы хотела стать учителем. Не вбивать в головы детям никому не нужное занудство – таких и без меня хватает. Я бы каждый урок превращала в мюзикл. Приходила бы с гитарой, и…
– Дети тебя полюбят. Когда в этой дыре появится нормальный учитель, на небе взойдет первая звезда, ну и сама знаешь, что дальше.
– Может, правы буддисты? Было бы круто нажать рестарт и переродиться в нормальной семье. А здесь меня ждет только служение Господу, которого я ни разу не видела, ну и отцу за компанию – дом сам себя не уберет, а воскресная рубашка не выгладится. Ненавижу эту рубашку – давно сожгла бы ее ко всем чертям, но тогда отец меня изобьет.
– Я тебя понимаю. Только замени в своем решении всего одно слово. Чтобы найти выход, нужно повзрослеть, а не умереть. Это трудно, если тебе никогда не давали принимать решения самой. Но попробовать стоит. Переломить себя, как будто прыгаешь с вышки в воду, – сначала будет страх, а потом – восторг.
– Не очень аргумент – я никогда не прыгала с вышки. Алло? Майлз?

На улице громыхнуло, и капли дождя посыпались с неба, ложась на асфальт с тихим шорохом, прямо как в моих наушниках несколько часов назад. Тогда у меня появилось предчувствие, что ничего не выйдет.
– Я слышу тебя, Люси.
– Батарейка скоро сдохнет. Вы же не отследили меня, да?
– Ты звонишь с одноразового телефона.
– Я бы хотела в кино. И на вечеринку. И просто посидеть в парке с книгой. Но книги – тоже зло и разврат. Отец сжег все, что были в доме. Идиотизм, правда?
– Конечно. На углу 123-й и Уэст Гарден есть отличный книжный магазинчик, знаешь его?
– Да. Заходила пару раз просто посмотреть. Купить все равно ничего не могла. Ты представь – детям лет с восьми давали денег на мороженое, газировку и комиксы, а я хотела не комиксы с парнями в супер-трико – я бы прочла «Джен Эйр» – она, вроде, на меня похожа. Или «Кэрри».
– Почему-то я уверен, Кэрри похожа больше. Ты зажжешь еще круче, Люси – стоит только захотеть. Так что выбор за тобой – завтра в кино или в книжный?
– Ты говоришь по инструкции, или мужчины реально такие? Ты меня ни разу в жизни не видел, а уже нафантазировал какой-то дряни. Вдруг я страшная? Или зануда?
– Меня это не волнует – я могу сам оказаться похожим на ти-рекса. Это ведь не свидание, Люси.
– Жаль только, все это глупости. Вырваться не получится – я уже трижды сбегала. Но слышать тебя было приятно. Не хочу портить тебе статистику, только иначе не выйдет. Прощай, Майлз. Ты забавный. Спасибо, что хотя бы…
– Люси! Люси, послушай! Сегодня вечером, на набережной, возле трех фонарей. Буду ждать тебя примерно в семь – осталось всего полтора часа. Ты примешь любое решение, но сначала давай поговорим еще. Хотя бы попробуем! Люси! Алло!

Я обернулся, впервые глядя на зрителей – коллег и стажеров – абсолютно беспомощно. Да, они хотели видеть очередную мою победу, да, они чувствовали себя неловко, и кто-то даже спросил: «ты как, порядок?». Тогда я понял абсолютно точно – им нет дела до той, кто был у меня на проводе, как и, наверное, до сотен других, звонивших им неизвестно зачем. Чтобы чужой человек им помог? Нет. Они отрастили панцири толщиной с земную кору, и сквозь эту твердь больше не пробьется ни одна эмоция. Какая тут, к черту, помощь.
В семь на набережной у трех фонарей, волею архитектора сбившихся в кучу и ставших ориентиром для желающих найти друг друга, никого не было. Не было в полвосьмого и в восемь. Я пару раз подходил к одиноким девушкам, спрашивая: «вы случайно не Люси?», но каждый раз встречал недоуменный или испуганный взгляд. В половине девятого, по пути в бар, я понял – все кончено.

Девушка, которая хотела объехать всю страну в поисках случайных людей и долгих разговоров, а потом стать первым учителем с гитарой, превращающим уроки в мюзиклы, которая металась между «Джен Эйр» и «Кэрри», которой было страшно и больно, но никто этого не замечал, наверное, уже мертва. Из перерезанных вен навсегда сбежала жизнь, и одуматься не получится. Только вот у меня был шанс отговорить ее.
«У каждого из нас есть личное кладбище…».
– Пошел к черту, Микки! На моем кладбище разлегся ты!
Темные воды реки плескались где-то внизу, а свет трех фонарей сливался в один длинный луч, больно режущий глаза. Почему я вернулся? Не знаю.
Я вспомнил о Микки и понял – он не умер. Я сам превратился в него – пьющего и сварливого, так и не сумевшего отрастить панцирь. Реинкарнация, не иначе. Интересно, он понял, что так выйдет, когда впервые увидел дерзкого стажера? Хитро, вот только меня не проведешь.

Неловкими, смазанными движениями я перелез через перила моста, оказавшись на самом краю. Один порыв ветра, одно лишнее движение – и меня найдут рыбаки за несколько миль отсюда. Что скажешь на это?
– Эй! – позади раздался женский голос, и в голове взорвалась вспышка досады. Придется прыгать сейчас, а я хотел постоять еще несколько минут, чтобы ветер бил в лицо, чтобы пахло сыростью и рыбой. – Эй, вы! Может, вернетесь обратно? Жизнь дерьмо, я понимаю…
Голос! Голос был невероятно знакомым, настолько, что страшно было ошибиться, потому я решил ответить:
– Может, пойдешь, куда шла? Я просто дышу воздухом.
Цепкие руки обвили мою шею, крепко, не желая отпускать в объятия холодной воды.
– Да я тоже дышу. Только пойми – когда прыгаешь с вышки в воду, сначала будет страх, а потом восторг, но не в твоем случае. Правда, я никогда не прыгала с вышки.
– Люси?..