Глава 6

Бы­ва­ет, что ни­почем не мо­жешь вспом­нить, как это бы­ло. Я все ду­маю — ког­да же Стрэд­лей­тер вер­нулся со сви­дания с Джейн? По­нима­ете, я ни­как не вспом­ню, что я де­лал, ког­да вдруг ус­лы­шал его ша­ги в ко­ридо­ре, наг­лые, гром­кие. На­вер­но, я все еще смот­рел в ок­но, но вспом­нить точ­но не мо­гу, хоть убей. Ужас­но я вол­но­вал­ся, по­тому и не мо­гу вспом­нить, как бы­ло. А уж ес­ли я вол­ну­юсь, так это не прит­ворс­тво. Мне да­же хо­чет­ся в убор­ную, ког­да я вол­ну­юсь. Но я не иду. Вол­ну­юсь, от­то­го и не иду. Ес­ли бы вы зна­ли Стрэд­лей­те­ра, вы бы то­же вол­но­вались. Я ра­за два хо­дил вмес­те с этим под­ле­цом на сви­дания. Я знаю, про что го­ворю. У не­го со­вес­ти нет ни кап­ли, ей-бо­гу, нет.

А в ко­ридо­ре у нас — сплош­ной ли­ноле­ум, так что из­да­ли бы­ло слыш­но, как он, мер­за­вец, под­хо­дит к на­шей ком­на­те. Я да­же не пом­ню, где я си­дел, ког­да он во­шел, — в сво­ем крес­ле, или у ок­на, или в его крес­ле. Чес­тное сло­во, не мо­гу вспом­нить.

Он во­шел и сра­зу стал жа­ловать­ся, ка­кой хо­лод. По­том спра­шива­ет:

— Ку­да к чер­ту все про­пали? Ни жи­вой ду­ши — фор­менный морг.

Я ему и не по­думал от­ве­чать. Ес­ли он, бол­ван, не по­нима­ет, что в суб­бо­ту ве­чером все уш­ли, или спят, или у­еха­ли к род­ным, че­го ра­ди мне лезть вон из ко­жи объ­яс­нять ему. Он стал раз­де­вать­ся. А про Джейн — ни сло­ва. Ни еди­ного сло­веч­ка. И я мол­чу. Толь­ко смот­рю на не­го. Прав­да, он ме­ня поб­ла­года­рил за кур­тку. На­дел ее на пле­чики и по­весил в шкаф.

А ког­да он раз­вя­зывал гал­стук, спро­сил ме­ня, на­писал ли я за не­го это ду­рац­кое со­чине­ние. Я ска­зал, что вон оно, на его собс­твен­ной кро­вати. Он по­дошел и стал чи­тать, по­ка рас­сте­гивал ру­баху. Сто­ит чи­та­ет, а сам гла­дит се­бя по го­лой гру­ди с са­мым иди­от­ским вы­раже­ни­ем ли­ца. Веч­но он гла­дил се­бя то по гру­ди, то по жи­воту. Он се­бя прос­то обо­жал.

И вдруг го­ворит:

— Что за чер­товщи­на, Хол­ден? Тут про ка­кую-то ду­рац­кую ру­кави­цу!

— Ну так что же? — спра­шиваю я. Ле­дяным го­лосом.

— То есть как это — что же? Я же те­бе го­ворил, на­до опи­сать ком­на­ту или дом, бал­да!

— Ты ска­зал, нуж­но ка­кое-ни­будь опи­сание. Не все ли рав­но, что опи­сывать — ру­кави­цу или еще что?

— Эх, черт бы те­бя под­рал! — Он ра­зоз­лился не на шут­ку. Прос­то рас­сви­репел. — Все ты де­ла­ешь че­рез ж… ку­выр­ком. — Тут он пос­мотрел на ме­ня. — Ни­чего уди­витель­но­го, что те­бя от­сю­да вы­кину­ли, — го­ворит. — Ни­ког­да ты ни­чего не сде­ла­ешь по-че­лове­чес­ки. Ни­ког­да! По­нял?

— Лад­но, лад­но, от­дай лис­ток! — го­ворю. По­дошел, вых­ва­тил у не­го этот трек­ля­тый лис­ток, взял и ра­зор­вал.

— Что за черт? — го­ворит. — За­чем ты ра­зор­вал?

Я ему да­же не от­ве­тил. Бро­сил клоч­ки в кор­зинку, и все. По­том лег на кро­вать, и мы оба дол­го мол­ча­ли. Он раз­делся, ос­тался в тру­сах, а я за­курил, ле­жа на кро­вати. Ку­рить в спаль­нях не по­лага­ет­ся, но поз­дно ве­чером, ког­да од­ни спят, а дру­гие уш­ли, ник­то не за­метит, что пах­нет ды­мом. И по­том, мне хо­телось поз­лить Стрэд­лей­те­ра. Он из се­бя вы­ходил, ког­да на­руша­ли пра­вила. Сам он ни­ког­да в спаль­не не ку­рил. А я ку­рил.

Так он и не ска­зал ни еди­ного сло­веч­ка про Джейн, ни­чего. Тог­да я сам за­гово­рил:

— Поз­дно же ты явил­ся, черт по­бери, ес­ли ее от­пусти­ли толь­ко до де­вяти трид­ца­ти. Она из-за те­бя не опоз­да­ла, вер­ну­лась вов­ре­мя?

Он си­дел на краю сво­ей кой­ки и стриг ног­ти на но­гах, ког­да я с ним за­гово­рил.

— Са­мую ма­лость опоз­да­ла, — го­ворит. — А ка­кого чер­та ей бы­ло от­пра­шивать­ся толь­ко до по­лови­ны де­сято­го, да еще в суб­бо­ту?

О гос­по­ди, как я его не­нави­дел в эту ми­нуту!

— В Нью-Й­орк ез­ди­ли? — спра­шиваю.

— Ты спя­тил? Как мы мог­ли по­пасть в Нью-Й­орк, ес­ли она от­про­силась толь­ко до по­лови­ны де­сято­го?

— Жаль, жаль! — ска­зал я.

Он пос­мотрел на ме­ня.

— Слу­шай, ес­ли те­бе хо­чет­ся ку­рить, шел бы ты в убор­ную. Ты-то от­сю­да вы­мета­ешь­ся, а мне тор­чать в шко­ле, по­ка не окон­чу.

Я на не­го да­же вни­мания не об­ра­тил, буд­то его и нет. Ку­рю как су­мас­шедший, и все. Толь­ко по­вер­нулся на бок и смот­рю, как он стри­жет свои под­лые ног­ти. Да, ни­чего се­бе шко­ла! Веч­но при те­бе то пры­щи да­вят, то ног­ти на но­гах стри­гут.

— Ты ей пе­редал от ме­ня при­вет? — спра­шиваю.

— Угу.

Чер­та лы­сого он пе­редал, по­донок!

— А что она ска­зала? Ты ее спро­сил, она по-преж­не­му ста­вит все дам­ки в пос­ледний ряд?

— Нет. Не спро­сил. Что мы с ней — в шаш­ки иг­ра­ли весь ве­чер, как, по-тво­ему?

Я ни­чего ему не от­ве­тил. Гос­по­ди, как я его не­нави­дел!

— Раз вы не ез­ди­ли в Нью-Й­орк, где же вы с ней бы­ли? — спро­сил я нем­но­го по­годя. Я ужас­но ста­рал­ся, чтоб го­лос у ме­ня не дро­жал, как сту­день. Нер­вни­чал я здо­рово. Вид­но, чувс­тво­вал, что что-то не­лад­но.

Он на­конец об­ре­зал ног­ти. Встал с кро­вати в од­них тру­сиках и вдруг на­чал ду­рака ва­лять. По­дошел ко мне, наг­нулся и стал ме­ня тол­кать в пле­чо — иг­ра­ет, гад.

— Брось, — го­ворю, — ку­да же вы де­вались, раз вы не по­еха­ли в Нью-Й­орк?

— Ни­куда. Си­дели в ма­шине, и все! — Он опять стал тол­кать ме­ня в пле­чо, ду­рак та­кой.

— Брось! — го­ворю. — В чь­ей ма­шине?

— Эда Бэн­ки.

Эд Бэн­ки был наш тре­нер по бас­кетбо­лу. Этот Стрэд­лей­тер хо­дил у не­го в лю­бим­чи­ках, он иг­рал цен­тра в школь­ной ко­ман­де, и Эд Бэн­ки всег­да да­вал ему свою ма­шину. Во­об­ще уче­никам не раз­ре­шалось брать ма­шину у пре­пода­вате­лей, но эти ско­ты спорт­сме­ны всег­да за­од­но. Во всех шко­лах, где я учил­ся, эти ско­ты за­од­но.

А Стрэд­лей­тер все де­ла­ет вид, буд­то бок­си­ру­ет с тенью, все тол­ка­ет ме­ня в пле­чо и тол­ка­ет. В ру­ках у не­го бы­ла зуб­ная щет­ка, и он су­нул ее в рот.

— Что ж вы с ней де­лали? Пу­тались в ма­шине Эда Бэн­ки? — го­лос у ме­ня дро­жал прос­то ужас до че­го.

— Ай-ай-ай, ка­кие гад­кие сло­ва! Вот я сей­час на­мажу те­бе язык мы­лом!

— Бы­ло де­ло?

— Это про­фес­си­ональ­ная тай­на, бра­тец мой!

Даль­ше я что-то не очень пом­ню. Знаю толь­ко, что я вско­чил с пос­те­ли, как буд­то мне по­надо­билось кое-ку­да, и вдруг уда­рил его со всей си­лы, пря­мо по зуб­ной щет­ке, что­бы она ра­зод­ра­ла его под­лую глот­ку. Толь­ко не по­пал. Про­мах­нулся. Стук­нул его по го­лове, и все. На­вер­но, ему бы­ло боль­но, но не так, как мне хо­телось. Я бы его мог уда­рить боль­нее, но бил я пра­вой ру­кой. А я ее как сле­ду­ет не мо­гу сжать. Пом­ни­те, я вам го­ворил, как я раз­бил эту ру­ку.

Но тут я очу­тил­ся на по­лу, а он си­дел на мне крас­ный как рак. По­нима­ете, упер­ся ко­леня­ми мне в грудь, а ве­сил он це­лую тон­ну. Ру­ки мне за­жал, чтоб я его не уда­рил. Убил бы я его, под­ле­ца.

— Ты что, спя­тил? — пов­то­ря­ет, а мор­да у не­го все крас­нее и крас­нее, у бол­ва­на.

— Пус­ти, ду­рак! — го­ворю. Я чуть не ре­вел, чес­тное сло­во. — Уй­ди от ме­ня, сво­лочь по­ганая, слы­шишь?

А он не от­пуска­ет. Дер­жит мои ру­ки, а я его об­зы­ваю су­киным сы­ном и вся­кими сло­вами ча­сов де­сять под­ряд. Я да­же не пом­ню, что ему го­ворил. Я ему ска­зал, что он во­об­ра­жа­ет, буд­то он мо­жет пу­тать­ся с кем ему угод­но. Я ему ска­зал, что ему без­различ­но, пе­рес­тавля­ет дев­чонка шаш­ки или нет, и во­об­ще ему все без­различ­но, по­тому что он иди­от и кре­тин. Он не­нави­дел, ког­да его об­зы­вали кре­тином. Все кре­тины не­нави­дят, ког­да их на­зыва­ют кре­тина­ми.

— Ну-ка за­мол­чи, Хол­ден! — го­ворит, а ро­жа у са­мого глу­пая, крас­ная. — За­мол­чи, слы­шишь!

— Ты да­же не зна­ешь, как ее зо­вут — Джин или Джейн, кре­тин нес­час­тный!

— За­мол­чи, Хол­ден, те­бе го­ворят, черт по­дери! — Я его та­ки вы­вел из се­бя. — За­мол­чи, или я те­бе так вре­жу!

— Сни­ми с ме­ня свои во­нючие ко­лен­ки, бол­ван, иди­от!

— Я те­бя от­пу­щу — толь­ко за­мол­чи! За­мол­чишь?

Я ему не от­ве­тил.

Он опять ска­зал:

— Ес­ли от­пу­щу, ты за­мол­чишь?

— Да.

Он слез с ме­ня, и я то­же встал. От его пар­ши­вых ко­ленок у ме­ня вся грудь бо­лела.

— Все рав­но ты кре­тин, сла­бо­ум­ный иди­от, су­кин сын! — го­ворю.

Тут он сов­сем взбе­сил­ся. Ты­чет мне под нос свой тол­стый па­лец, кре­тин эта­кий, гро­зит:

— Хол­ден, в пос­ледний раз пре­дуп­реждаю, ес­ли ты не зат­кнешь глот­ку, я те­бе так дам…

— А че­го мне мол­чать? — спра­шиваю, а сам уже ору на не­го: — В том-то и бе­да с ва­ми, кре­тина­ми. Вы и по­гово­рить по-че­лове­чес­ки не мо­жете. Кре­тина за сто миль вид­но: он да­же по­гово­рить не уме­ет…

Тут он раз­вернул­ся по-нас­то­яще­му, и я опять очу­тил­ся на по­лу. Не пом­ню, по­терял я соз­на­ние или нет, по-мо­ему, нет. Че­лове­ка очень труд­но но­ка­ути­ровать — это толь­ко в ки­но лег­ко. Но кровь у ме­ня тек­ла из но­су от­ча­ян­но. Ког­да я от­крыл гла­за, ду­рак Стрэд­лей­тер сто­ял пря­мо на­до мной. У не­го в ру­ках был умы­валь­ный при­бор.

— Я же те­бя пре­дуп­реждал, — го­ворит. Вид­но, он здо­рово пе­репу­гал­ся, бо­ял­ся, дол­жно быть, что я раз­бил го­лову, ког­да грох­нулся на пол. Жаль, что я не раз­бился.

— Сам ви­новат, черт прок­ля­тый! — го­ворит. Ух, и пе­репу­гал­ся же он!

А я и не встал. Ле­жу на по­лу и ру­гаю его иди­отом, су­киным сы­ном. Так был зол на не­го, что чуть не ре­вел.

— Слу­шай, пой­ди-ка умой­ся! — го­ворит он. — Слы­шишь?

А я ему го­ворю, пусть сам пой­дет умо­ет свою под­лую ро­жу — ко­неч­но, это бы­ло глу­по, ре­бячес­тво так го­ворить, но уж очень я был зол, пусть, го­ворю, сам пой­дет, а по до­роге в умы­вал­ку пусть шпок­нет мис­сис Шмит. А мис­сис Шмит бы­ла же­на на­шего швей­ца­ра, ста­руха лет под семь­де­сят.

Так я и си­дел на по­лу, по­ка ду­рак Стрэд­лей­тер не ушел. Я слы­шал, как он идет по ко­ридо­ру в умы­вал­ку. Тог­да я встал. И ни­как не мог отыс­кать эту трек­ля­тую шап­ку. По­том все-та­ки на­шел. Она за­кати­лась под кро­вать. Я ее на­дел, по­вер­нул ко­зырь­ком на­зад — мне так боль­ше нра­вилось — и пос­мотрел на свою ду­рац­кую ро­жу в зер­ка­ло. Ни­ког­да в жиз­ни я не ви­дел столь­ко кро­вищи! Весь рот у ме­ня был в кро­ви и под­бо­родок, да­же вся пи­жама и ха­лат. Мне и страш­но бы­ло и ин­те­рес­но. Вид у ме­ня от этой кро­ви был ка­кой-то прож­женный. Я и все­го-то драл­ся ра­за два в жиз­ни и оба ра­за не­удач­но. Из ме­ня дра­чун пло­хой. Я во­об­ще па­цифист, ес­ли уж го­ворить всю прав­ду.

Мне ка­залось, что Эк­ли не спит и все слы­шит. Я про­шел че­рез ду­шевую в его ком­на­ту пос­мотреть, что он там де­ла­ет. Я к не­му ред­ко за­ходил. У не­го всег­да чем-то во­няло — уж очень он был не­чис­топлот­ный.

Читать следующую главу

Больше интересного на нашем канале "Литература"