Глава 6
Ціан<------------------------------------ Предыдущая глава
Воспоминание распадается, как иссохший лист нори — времени совсем не осталось. Доски додзё местами сменяются на доски Ориона и обрастают кораллами, на татами со стуком падают рыбы. Что-то гудит далеко — звук урагана, звук конца.
Луффи смеётся какой-то своей шутке бок о бок с Санджи, и — и он ведь никогда больше не увидит капитана, если они с Зоро отсюда не выберутся, да?
— Если бы я не пошёл к вам коком, ничего этого бы не случилось, — шепчет он, стискивая рукоять катаны.
— Пффф, ну глупи, — Луффи хлопает Санджи плечу, но его лицо стелется туманом по камням, и последние слова Санжди едва-едва слышит. — Ты нужен нам. Ты нужен Зоро.
— Зоро нужен ты. Зоро нужна была Куина.
— Пффф.
Санджи остаётся на крыльце додзё один. Тучи сгоняются. Скоро дождь — шторм. Корабль скрипит. В воздухе витает пар от паэльи. Санджи почти слышит смех Зоро, но, как и всё остальное здесь — это всего лишь иллюзия.
— Что ты от меня хочешь?
Первые капли падают на гладкие камни сада.
— Что ты хочешь?! Что?!
Нами снова ругает Луффи за то, что плохо подвязал парус. Луффи смеётся.
— Что мне сделать, а? Как себя изменить, чтоб выбраться отсюда?! Я кок, мать твою! Я хочу найти Ол Блю — я только решился снова искать Ол Блю, я не отдам мечту ради ссаной Вселенной и ради ссаного Газона, не возьмусь за мечи, не перестану готовить — что ты хочешь от меня?! Чтоб сделался кем-то другим? Слепил себя по её образу и подобию?!
Усопп и Луффи поют моряцкую песню. Санджи знает слова наизусть — коки в Баратие пели её так часто, что она въелась в его сердце, как соль в кожу.
— Я не хочу умирать, мать твою! Я хочу… Я х-хо…
«Клятый кок», — Зоро, когда Санджи пинает его ногу с пути. — «Нормально же спал».
— Хочу…
Шляпники за столом, едят стряпню Санджи. Усопп придумывает новые и новые восхваления, Луффи уплетает за обе щёки, Нами стонет с вилкой во рту, Зоро говорит своё «Нормальная еда», и доедает всё до последней крошки.
Санджи плачет, и вытирает слёзы грубыми, обдёртыми руками. Нигде так не видна пропасть между ними: Зоро о руках совсем не заботится. Вот бы кто-то взял его руки в свои и накричал, что они не инструмент, что их беречь надо, что без них он… Без них они…
Ливень в Шимоцуки холодный и отдаётся на языке солью. Санджи поднимает голову, и над ним — Ол Блю, такое, как ему всегда снится, как он всегда себе представлял. Санджи смотрит. Смотрит. Не может наглядеться на свой невозможный океан.
Он ревёт, как на восемьдесят второй день на Скале, когда Зефф потерял сознание от голода, и Санджи подумал, что он скончался.
Кто-то кладёт руку ему на плечо.
— Эй.
Санджи дёргается, как от пинка, и резко оборачивается. Усопп неловко улыбается и чешет затылок в своей неизменно извиняющейся харизме.
— Ты как, чел?
Санджи не может ответить. Всхлипывает, выдыхает прерывисто, пытается выдавить из себя хоть слово — но вырывается только что-то оборванное, сломанное и жалкое.
— Ла-а-а-дно, приятель, хорошо. Э-э-мм… Хочешь… Хочешь, расскажу тебе про день, когда мы с Кайей впервые коснулись друг друга?
— …А?
— Это потрясная история, чел, обещаю. Моя любимая!
— А… ладно…
Усопп возбуджённо переминается с ноги на ногу, будто ему разрешили поиграть с любимой игрушкой. Затем он чуть отдаляется и, стоя на крыльце додзё, начинает расхаживать из стороны в сторону, размахивая руками.
— Это был прекрасный зимний день, — начинает он. — Я только-только вернулся из плавания по островам-айсбергам, на которых жили моржи-людоёды, поэтому тело моё было изнурено и полно тоски по родному посёлку.
Санджи осторожно садится на камень рядом с крыльцом, нагретый солнцем и тёплым ветром. Усопп здесь одновременно и режет глаза, и кажется самым естественным элементом окружения. Это какая-то волшебная его способность — всегда быть к месту, всегда находить подход к людям, всегда принимать выбрыки их путешествий как что-то неизбежное, пусть оно и пугает до дрожи. Ещё одну историю, которую Усопп потом расскажет на празднике изголодавшейся толпе.
— «Пираты идут, пираты идут!» — кричал я, оповещая деревню Сироп о моем возвращении. Женщины, старики и дети выбегали из домов, чтобы поприветствовать меня со слезами на глазах и тёплым обедом в печи, но я всем им отказывал, потому что, выбери я кого-то одного — и остальные неизбежно бы обиделись, и в деревне началась бы самая что ни на есть вражда. Поэтому весь путь до дома я голодал. И ни в доме не было ни крошки, ни в кармане у меня — ни гроша, ведь все сокровища я выбросил в море, чтобы отвадить от нашего корабля жадных до золота морских демониц.
Заработать на жизнь мне нужно было как можно скорее. Это не было проблемой, ведь нет работы, которую не выполнил бы капитан Усопп — э-э-э, кроме готовки, конечно же, Санджи, я ни за что не отберу у тебя эту привилегию, даже не проси! Выбравшись из дома, я поспрашивал в деревне о заработке — и каждый хотел попросить меня о помощи за высокое вознаграждение и ужин, но, опять же, я не мог выбрать помочь одному и не помочь другому, и оказался в патовой ситуации!
К счастью, я услышал удивительный слух. Мол, в поместье, где живут владельцы Сиропского кораблестроительства, случилась страшная трагедия: хозяева сгинули в море, и оставили поместье на свою молодую дочурку, одинокую и разбитую после потери семьи. Ей нужен друг — шептались старухи у меня за спиной, — кто-то, кто поможет ей пережить эти страшные первые дни и месяцы, когда горечь потери сильнее всего.
И кто, как не Великий Капитан Усопп, что переплыл все моря и все океаны, что испытал в реальности вещи, о которых многие не видели и сна… Кто потерял мать и горевал по ней всё это время…
Кто, как не он, может помочь госпоже Кайе?
И так — я поспешил к поместью. На пути меня едва не погребла под снегом метель — такая жестокая была зима, — но я не сдался, и продирался через завихрения и колючий мороз, пока не расступились ели и не показались предо мной ворота поместья. Дворецкий — неприятный тип по имени Клахадор, который в тайне был капитаном пиратов, замыслившим убить госпожу Кайю и забрать её поместье и всё состояние себе, — отказался меня впускать, несмотря на все титулы, которые я ему озвучил. И даже это меня не остановило! Я обошёл поместье сзади и вырезал своим верным ножом квадратное отверстие в зелёном ограждении, через которое и пробрался внутрь!
Там я увидел приоткрытое окно — в такую-то метель! Леди Кайя совсем не заботиться о своём здоровье — подумал я, — раз тоскует по родителям настолько, что даже не закрывает окно в такой мороз! Я не мог оставить это просто так, и по сухим ветвям винограда, что вились от фундамента и до самой крыши, забрался на второй этаж! Я сдёр все руки, и пальцы мои окоченели от холода, но это не было мне помехой!
Я постучался в приоткрытое окно, так как не желал пугать юную госпожу, запрыгнув внутрь без приглашения.
«Кто здесь?» — донёсся из комнаты тонкий голос, нежный как первый снег и грустный, как последние капли дождя.
«Великий Капитан Усопп, госпожа Кайя!» — ответил я: «Я прибыл домой из великого путешествия, и пришёл к вам, дабы рассказать невероятную историю про самую прекрасную рыбу, что только существует на свете — с глазами, что сияют радугой!»
— Такой рыбы не существует, — со смешком возражает Санджи.
— Конечно, существует, ведь я, Великий Капитан Усопп, её узрел! Не перебивай!
Санджи фыркает, но молчит.
— Госпожа Кайя неуверенно высунулась в окно, и я тут же мягко отругал её за то, что легко одевается в такую погоду.
«Ах, Великий Капитан Усопп», — сказала она: «У меня нет сил на то, чтобы заботиться о себе. Но я буду рада услышать вашу историю».
Я рассказал госпоже Кайе про рыбу с глазами, что сияют радугой, и она попросила вторую историю, приглашая меня к себе внутрь на чай. Я спрыгнул с подоконника, чувствуя себя немного бандитом, что явился похитить прекрасную деву и обвенчаться с ней в придорожной церкви — но, конечно же, у меня не было таких грязных намерений. Я лишь закрыл плотнее окно и задвинул шторы, и попросил молодую госпожу укутаться потеплее, а ещё лучше — сделать чаю.
Когда она протянула чашку и мне — да-да, того самого чая, которым злобный дворецкий Клахадор, на самом деле капитан пиратов Куро, травил её и заставлял верить, что подвержена ужасной болезни, — и в этот момент пальцы наши соприкоснулись впервые.
Усопп останавливается, и Санджи только сейчас замечает — что-то меняется вокруг.
— Ох, у нас не так уж много времени… — бормочет Усопп, глядя в небо. Оно тёмное-тёмное. От ливня воды по пояс, вокруг она бушует, словно река в паводок. Водоросли и осколки кораллов щекочут ноги. Додзё скрипит; камень, на котором сидит Санджи — такой же жёсткий и горячий, как Скала. БАМ — бьёт волна о стену додзё, обрызгивает Санджи горячим маслом, ох, опять забыл надеть фартук…
— Усопп!..
— В тот миг мир словно перевернулся, — продолжает Усопп, как ни в чём ни бывало. Они отталкиваются от земли — ото дна — и дрейфуют на воде, что относит их всё дальше и дальше от додзё. — Стало тепло, и серце моё забилось часто-часто, и улыбка Кайи стала единственным, что я видел вокруг. В её глазах плясали озорные огоньки, словно она знала какой-то секрет.
«Усопп» — прошептала она: «Мне кажется, мы с вами родственные души».
У меня перехватило дыхание, и долгое время я не мог сказать и слова — так широка была моя улыбка, так велико — моё счастье. В этом огромном, порой одиноком мире, я нашёл человека, который всегда будет со мной, а я — с ней. Мы будем делиться друг с другом самым сокровенным, поддерживать друг друга в тяжёлые моменты; да что там, потеряй мы оба дом или состояние — нам всегда будет, куда вернуться.
Вот оно — лучшее вознаграждение, что Великий Капитан Усопп только мог получить, отправившись в поместье леди Кайи.
Усопп триумфально улыбается, и Санджи невольно улыбается в ответ. Их выбрасывает на крышу какой-то башни, и Санджи едва не соскальзывает с неё, крепко цепляясь боккеном за верхушку.
— Усопп, — тихо шепчет он. — Усопп, скажи мне…
— Что?
— Как ты понял, что вы с Кайей… что вы созданы друг для друга? Как ты так быстро принял этот факт?
— Дружище, а что же там было принимать? Это Кайя, моя родственная душа! Это значит, что мы не можем быть плохи друг для друга, что бы ни случилось!
— Почему ты тогда ушёл от неё? С нами в море?
Усопп хмурится.
— Я не ушёл от неё, болван. Я ушёл для себя. Я хочу быть храбрым воителем морей, а Кайя хочет быть врачом.
— Значит… ты выбрал мечту вместо неё?
— Нет, я выбрал мечту и её! Нам прекрасно по пути! Мы просто временно разошлись в разные стороны, но ведь рано или поздно мы сойдёмся обратно — и тогда она будет прекрасной женщиной, лучшим доктором во всём мире, а я буду великим моряком, достойным её руки! Это будет лучший день в жизни!
Санджи не знает, что ещё сказать. Он едва удерживается на верхушке башни, сражаясь с водяным потоком, и отчаянно ищет тот последний вопрос, ответ на который расставит всё по местам.
Могут ли Санджи и Зоро быть душами друг друга, даже, если у них разные мечты и разные пути? Может ли Санджи дать Зоро то же, что Кайя и Усопп дают друг другу даже сейчас, за сотни лиг друг от друга?
Будет ли он нужен Зоро, если он не Куина?
— Кстати! — кричит Усопп. — Чуть не забыл!
Он протягивает Санджи катану, что непонятно как появилась у него в руках. Вадо — белая рукоять, плетёная сайя. Её знакомый вес ложится в иссечённую шрамами ладонь.
— Откуда это у тебя?
— Это тебе, — говорит Усопп вместо ответа. — Храни её, хорошо? Пока не доберёшься до Зоро.
— Знаешь, Усопп, — кричит Санджи через шторм, — я ведь не думаю, что Зоро вообще нужен кто-то! Тем более кто-то, как я!
Усопп что-то отвечает с возмущённым взглядом, но ему в рот забивается морская вода, и Санджи слышит только бульканье. Волны захлёстывают их и сбрасывают с башни. Санджи тут же теряет Усоппа в бушующем потоке, а вскоре тяжесть Вадо тянет вниз, не давая выплыть. Мимо проплывают рыбы с глазами, что сияют радугой, обломки Ориона, десятки боккенов и униформ и могильных камней; Санджи изо всех сил рвётся на поверхность, но меч Зоро слишком тяжёлый, и Санджи тонет, тонет, тонет, пока его ноги не касаются дна.
Семидесятый день.
Зоро хватает изломанный нож и, спотыкаясь, взбирается по Скале на другую сторону — отбирать золото, которое должно было быть едой.
Он ожидал, что рано или поздно увидит на месте Зеффа Куину. Он представлял, что накричит на неё за то, что съела ногу — как теперь она собирается выполнять их обещание, а, дурёха? Он решил, что это будет такой себе урок про долг, и что он не должен Куине её мечту, или что-то такое, и где-то там он должен был что-то понять про кока.
Ну, вот она, Куина.
Короткие волосы. Гордая поза, даже с истощённым от голодания телом. И ноги, конечно же, — нет.
Вся, вся она покрыта чёрным, и переливается, расплывается, словно еле удерживает форму, чёрные волосы — ни капли синевы, чёрные глаза, без зрачков, без белка, без радужки, без ресниц, чёрные губы, чёрные зубы, чёрный рот, чёрное вырывается из культи на месте правой ноги и огромной бесформенной массой переваливается через Скалу и жрёт её края, заполняет собой всё, и
Нож выпадает у Зоро из руки.
— Ой, малявка, как будто ты не знал, — говорит Куина, тем же голосом, которым кричала про его лицемерие. Зоро в ответ только фыркает:
— Иди нахер!
— Наглый? Думаешь, я тебя с одной ногой победить не смогу?
— Какого хера ты тут забыла вообще?
Куина качает головой. Её лицо на миг размывается, и формируется заново, когда она замирает.
— Нет, малявка. Какого дьявола ТЫ всё ещё здесь?!
— А?
— Ты вообще в курсе, сколько у тебя осталось времени, идиот?!
В такт её словам Скала содрогается от оглушающего БАМ о другую её сторону. Зоро оборачивается и видит, как поднимается в небо огромный содзу, в который из неба льётся вода. Со дна вырываются то тут, то там, знакомые деревья Шимоцуки, такие же безмерные: волны вокруг них могут потопить целые армады. Скала обрастает мхом, повсюду зелёная, кроме чёрного, что глотает, глотает, глотает.
И гул.
ГУЛ.
— Что ты от меня хочешь, а? — говорит Зоро. — Эта идиотская загадка меня задрала, я не понимаю грёбаную Вселенную и что она ждёт, и тем более я не понимаю грёбаного кока! Она мне показывает больше и больше, а я всё равно его не понимаю!
— Ты идиот?
— А ты драться хочешь, или что?
Чёрные веки закрывают собой чёрные глаза. Куина вздыхает.
— Зоро. Ты меня понимал?
— …В смысле?
— Когда ты заставил меня пообещать, что один из нас станет величайшим — ты понимал меня?
— Ну…
— Понимал, что это значит — когда твой отец отказывается верить в тебя, потому что ты женщина? Понимал, каково это — видеть, как растёт грудь и начинаются месячные, и с месячными приходит слабость, и со слабостью ухудшаются тренировки?
— Это ничего—
— Понимал, как это одиноко?! И как это сложно, и как мне кажется, будто я пытаюсь стену головой пробить, пока на той стороне её утолщают и утолщают новыми и новыми кирпичами? Понимал все мои чувства, Зоро?! Правда?!
Зоро открывает и закрывает рот, но не может издать и звука. Он словно впервые её видит, впервые задумывается о тех коротких мгновениях отчаяния, что Куина позволила себе выплеснуть, когда говорила про решение Коширо и про то, что Зоро, рано или поздно, её превзойдёт. Он отмёл их тогда, как личное оскорбление ему — что-то, за что он разозлился на Куину.
А после думать об этом не было смысла.
— Я…
— Это не про понимание, малявка.
— Прости.
— И? Твои извинения помогли понять?
— …Куи—
— Ты не хочешь его понимать. Ты не хочешь его узнавать. Хватит делать вид, что пытаешься.
— Да потому что у меня нет на это времени! — взрывается Зоро. — Я собираюсь стать величайшим мечником—
— Чтобы что?
— В смысле — чтобы что?
— Стать величайшим мечником чтобы что?!
— Чтоб выполнить наше обещание, дура!
— Зоро, я мертва! Тебя одного тут режут напополам ради ничего — мне уже давно плевать на любые обещания!
— Но мне не плевать!
— Почему?!
— Потому что иначе ты мертва по-хорошему!
БАМ
Скала содрогается от нового удара содзу. Чёрное подкрадывается к ногам. Плевать.
— Любой шаг в сторону от цели, любое отвлечение, — и я собьюсь, и тогда ты мертва по-хорошему! Что в этом, сука, сложного?!
Их накрывает волной, когда совсем рядом из воды вырывается дерево.
— Это тебя убьёт.
— Мне плевать!
— Это убьёт его.
— Мне пле!..
Зоро останавливается. Он опускает взгляд на свои ладони — ладошки Санджи, изрезанные ножичком Михока.
Ложь. Он хочет, чтобы грёбаный кок держал руки в целости. Чтобы меньше нервничал, и лучше понимал Зоро. Чтобы перестал себе вредить — серьезно, пыхтит как паровоз, лёгкие так к тридцати годам в скорченные куски изюма превратит; и ну что за идиот, потрошить рыбу с порезанными руками…
Чтобы нашёл Ол Блю. Чтобы Зоро увидел его лицо в тот момент.
Когда Зоро поднимает взгляд, чтобы ответить, Куина стоит прямо перед ним. Голод Санджи исчезает, и место больше не Скала, не додзё, не корабль и не Ол Блю — а всё вместе. Всё одновременно.
— Ты хотя бы немного представляешь, — говорит Куина, — почему твоё обещание значило для меня так много?
— …Потому что мне плевать, что ты девушка.
Она горько улыбается — и качает головой, словно её, наконец, победили.
— Тебе и до того было плевать.
— Тогда…
— Держи.
Куина протягивает ему рукоять — кухонный нож, тот самый, которым он семьдесят дней разрезал жалкие припасы, и который выбросил, как бесполезную игрушку, когда увидел Куину на Скале.
— Зачем это мне?
— Это принадлежит Санджи.
Зоро любит клинки. Любит вес сайи в зубах, взмахи, выпады и финты, бесчисленные ката, как меч ощущается продолжением руки, а Зоро — трёхлапым чудовищем, способным разрезать смерть.
— Я не знаю, что этим делать, — говорит Зоро, глядя на этот клинок. Куина сжимает его пальцы вокруг рукояти.
— Конечно, не знаешь, — еле слышно отвечает она. Из чёрных глаз катятся чёрные слёзы и сливаются с кожей. — Потому что ты идиот.
Зоро собирается уже ответить что-то грубое, но Куина расплывается в бесформенное нечто и обволакивает тело Санджи с ног до головы, и всё, что Зоро слышит — это стук содзу о камень и гул, гул, гул конца.