Глава 5
Перейти в книгуЛевый берег Волги (Вторая часть)
— Пойдёшь по дороге, на развилке дорог в лесу свернёшь влево,
пройдёшь километра три лесом, при выходе на опушку опять свернёшь в
лес. Вот там при выходе из леса левее дороги увидишь деревню. В этой
деревне и находиться штаб. В деревне живут местные жители. Офицеры
штаба живут по домам. Сам понимаешь, кому хозяйки, перины и подушки,
а кому, вроде нас, в холодном сарае приходиться спать. Я вот с
разведчиками в сарае на сене. А ты, друг Сашечка, я вижу, со своими
солдатиками на мёрзлой земле!
<<<вернуться к первой части читать третью часть >>>
— Ты, Михайлов, теперь работник штаба. Ты мне, вместо рассказов о
пуховых подушках, посоветуй что делать.
— Вот пойду завтра утром назад, зайду к тебе, возьму у тебя связного,
доложу начальству, что вы лежите на берегу, пусть дадут указание. Что они
решат, сказать не могу, но думаю, что тебя определят в батальон. А вообще,
теперь ты можешь сам послать с запиской посыльного прямо в штаб полка.
А теперь мне пора!
— Из училища ребят никого не встречал? Пуговкина Сашку не видел?
— Нет, он, говорят, попал в другую дивизию. Пошли! — сказал
Михайлов своим разведчикам.
Я посмотрел на него, он чему-то улыбался. Возможно, он был доволен
своим положением. Ясно, что ходить в разведку было приятней, чем вот так
с солдатами лежать на мерзлой земле.
Михайлов ушёл со своими солдатами. Он шёл легко и беззаботно, и
изредка поддавал ногой ледышки.
Я посмотрел ему вслед и подумал: идёт в разведку открыто, как на
прогулку. А если немцы успели перебраться на этот берег? Окопались где-
либо и ждут-поджидают его! Почему он не выставил, как положено,
головной дозор? Вот также вляпается, как наш командир роты! Может он
только здесь, передо мной держит фасон?
Вскоре они зашли за кусты и скрылись из вида. Это была наша
последняя встреча. Утром 30-го октября сорок первого года Евгений
Михайлов из разведки не вернулся. Пропал он, пропали без вести и его
солдаты. Я потом, позже узнавал о Михайлове, но в штабе о нём никто не
мог ничего сказать. |Несколько раз узнавал у Максимова, он в то время
был ПНШ [полка] по разведке.|
Родители у Михайлова жили в Москве. Я, он и Пуговкин были
москвичи. Я был однажды у Михайлова дома. В то время мы были
курсантами Московского Краснознаменного пехотного училища
им. Верховного Совета Р.С.Ф.С.Р.
Точного адреса я его не помню, но запомнилось мне одно, что жил он в
одном из переулков на Ленинградском шоссе. Больше лейтенанта Евгения
Михайлова и его разведчиков никто не видел. Я сообщаю некоторые
подробности о нём, потому, что он был мне другом.
Это не какой-то там выдуманный образ, а живой и реальный
человек. И потом, для справки: все люди, о которых я пишу, все они
были живые и реально ходившие по земле.
Майора Пуговкина я, например, встретил в 1958 году, после войны.
Я вышел в коридор из класса Академии, где мы, офицеры запаса,
проходили переподготовку. Прошло 37 лет, а я его сразу узнал в лицо.
Он помнил Михайлова. А то как же! Я рассказал ему о нашей последней
встрече… Но вернёмся к делу!
Ни стрельбы, ни шума, ни голосов с той стороны, куда ушёл
Михайлов, в течение ночи не было слышно. Они ушли и так же тихо
исчезли, как живые призраки исчезают в холодную даль!
Кругом стояла действительно зловещая и непроглядная тишина. Через
некоторое время на дороге, по которой уехала повозка и пришёл со своими
солдатами Михайлов, снова показались какие-то люди. Они шли большой
толпой, и на этот раз их было гораздо больше. Одеты они были иначе, чем
наши московские солдаты. На головах у них были надеты каски, поверх
шинелей до самых пят болтались защитного цвета плащ-накидки,
затянутые около шеи на шнурок. У нас таких плащпалаток не было. Вёл их,
как потом выяснилось, вновь назначенный комбат, старший лейтенант, не
то Поливода, не то Вудко, точно фамилию его я не запомнил. Это был
широкоплечий, дюжий парень, с серьёзным круглым лицом и маленьким
носом посередине.
Когда они подошли ближе, они нас не увидели. Мы лежали между
кочек и шинели моих солдат успели покрыться белым инеем. Я встал на
ноги и пошёл им навстречу.
Толпа солдат остановилась прямо посереди дороги и из-за спин их
вперёд вышел тот самый старший лейтенант, фамилию которого я не
запомнил. Он громко, как перед строем, спросил меня, кто мы такие. Я
рассказал ему, как мы оказались около переправы, как сапёры взорвали
паром, что мы ждём своих, которые ушли на тот берег. Вчера мы прибыли в
состав 119 дивизии и ждём наших с того берега.
— Ну ждите! — ответил он мне и посмотрел на моих солдат.
— Пошли! — пропел он тонким голосом своим солдатам,
обернувшись.
Он свернул с дороги в сторону к отдельной сосновой роще. Он повёл
своих сибиряков, молчаливых и угрюмых, дальше вдоль берега, туда, где в
небольшой роще деревьев стояла раненая в плечо лошадь. Я пожал
плечами и мы остались лежать на месте.
Вскоре мы услышали несколько винтовочных выстрелов из той самой
рощи, где скрылись сибиряки. Мы не знали причину стрельбы и были
встревожены. Но стрельба как началась внезапно, так же неожиданно и
прекратилась. Я послал старшину узнать, в чём там дело и почему
стреляли. Он взял с собой солдата, пошёл и вскоре вернулся. Старшина
доложил, что сибиряки пристрелили лошадь и довольные добычей
разделывают тушу. И действительно, вскоре между деревьев и кустов
показался дым и замелькали огни небольших костров.
Мы смотрели на раненую лошадь, как на несчастное, обречённое
животное, а они в ней увидели совершенно другое — куски свежего мяса.
Солдатской хватки у них хоть отбавляй! Они только пришли на место и
сразу набросились на лошадь. Мне это было не понятно! Я понял всё
потом, когда стал выяснять о получении продуктов и о величине
солдатского пайка.
Изморозь, холодная и зябкая, тянулась на берег с реки. Солдаты
подергивали плечами, а там жарили мясо и грелись у костров. Некоторые
из моих тоже оживились, хотели пройтись и повертеться около костров, но
я не разрешил, а старшина осадил их.
Время летело так быстро, как эти холодные струи реки, которые
неудержимо и стремительно неслись под уклон на поверхности воды.
Я по-прежнему сидел над обрывом и смотрел, то на береговую кромку
леса |по ту сторону реки, и переводил свой взгляд|, то на крутые
водовороты реки. Сзади я услышал похрустывание льда и шуршание
замёрзшей травы. Метрах в тридцати на меня шагал старший лейтенант.
Он подошёл к берегу, постоял некоторое время молча, посмотрел на ту
сторону, огляделся вправо, влево, и сказал:
— Завтра я пойду в полк и доложу насчёт тебя. Оставайся покуда
здесь. Может, увидишь кого из своих. Может ещё кто из ваших вернётся?
— Верно! — подумал я.
Если уйти сейчас под деревья, a солдаты мои только и ждут податься
ближе к кострам, кто будет следить за тем берегом, возможно, нужна будет
какая помощь?
Не успел старший лейтенант дойти до своих солдат, как над лесом из-
за реки послышался резкий гул моторов. Из-за макушек деревьев в нашу
сторону, на небольшой высоте летели немецкие бомбардировщики. Они
шли густой цепью друг за другом. Проревев у нас над головой, они
развернулись и пошли обратно вдоль берега. Не долетая до нас, они
несколько снизились и по очереди стали бросать бомбы и стрелять из
пулемётов. Пройдя один раз вдоль берега, они развернулись и почти цепляя
за макушки сосен, сбросили ещё серию бомб и открыли стрельбу.
Всё перемешалось в гуле и реве моторов, в стрельбе из пулемётов и во
взрывах осколочных бомб. Послышались крики, заметались люди. Ни
солдаты, сидевшие у костров, ни наши, лежавшие в отдалении от берега
заранее не окопались. Кто знал, что всё так будет? А теперь за свою
беспечность солдаты расплачивались кровью. Сибиряков застала бомбёжка
за варевом мяса, а мы остались лежать между замёрзших кочек на
совершенно открытом месте. От бомбёжки укрыться было негде. Вот как
бывает. Сидели, лежали, а отрыть себе «щели»или окопчики не
додумались.
Сверху на нас сыпались мелкие и крупные бомбы, с визгом и
скрежетом ударяли в землю тяжёлые пули. Нам казалось, что под нами
рвётся земля. Но на наше счастье мы оказались среди кочек. Немцы
бомбили берег, а нас только трясло.
Из рощи выскочил комбат, старший лейтенант. Он, прыгая через кусты
и кочки, бросился бежать по полю в направлении дороги. За ним
врассыпную бежали солдаты. А в роще продолжала реветь и взрываться
земля. Бежавшие падали, переползали, на ходу поднимались и снова
бежали. А сверху над берегом распластались немецкие самолёты.
Я вспомнил, как в начале войны, там, у Москвы, по немецким
самолётам по ночам светили прожектора и били зенитки. А здесь они
летали свободно, как по помойкам воробьи.
Наши солдаты лежали в открытом поле. Они не шевелились. Немцы
сверху не видели их. Прямых попаданий не было. Но бегство из рощи
комбата и его сибиряков в один миг подхлестнуло кой-кого из моих солдат.
Первым сорвался тот шустрый мужик, который ещё в «телятнике» при
отъезде на фронт нализался спиртного.
Несколько человек сорвались с места и побежали за ним. Я крикнул
им, но они даже не повернули головы. Немцы заметили бежавших и
развернулись над полем. Хвостатые чёрные чушки теперь рвались между
кочек и мелких кустов. |После первого разворота над полем.| Двоих на бегу
разорвало и место заволокло летящей землей. Пролетая над нами, самолёты
били из пулемётов, и под ударами тяжелых пуль промёрзшая земля
вскидывалась кусками и разлеталась в стороны.
Я кричал до хрипа на солдат, чтобы они лежали на месте. Но страх
после [первой] длительной бомбежки, грохот и рёв моторов сделал своё
коварное дело. Большая часть солдат поднялась и побежала подальше от
края берега. Они хотели выйти из-под огня. Поднявшиеся отбежали метров
на сто и снова залегли. Со мной остался старшина и человек пятнадцать
солдат.
Мы лежали меж кочек, уткнув лица в мёрзлую землю. Под вой, грохот
и взрывы нас швыряло из стороны в сторону и подбрасывало над землей,
выворачивало все внутренности и било остервенело по голове |по мозгам с
невероятной силой|. Мы цеплялись за мёрзлую, покрытую льдом траву,
рвали её, готовы были вдавиться в застывшую землю, и ни холода, ни льда,
при этом мы под собой не чувствовали. Немцы сыпали бомбы, поливали
землю свинцом.
Периодически всё кругом вдруг стихало, мы поднимали головы,
оглядывали себя и смотрели кругом, но в пространстве перед собой ничего
не видели, в глазах стоял какой-то непроглядный туман.
Время остановилось! Минуты превратились в целую вечность! И
после всего этого, каждый раз мы должны были не забывать, что в штабе
полка нас немедленно расстреляют или в любой момент потом отдадут под
суд.
Там, где дорога от берега уходила в тыл, метрах в трехстах от берега
была небольшая высотка в виде продолговатой гряды, она возвышались над
полем с кочками метра на полтора. На ней росли невысокие сосны. |Она
была от берега в двухстах метрах.|
Солдаты батальона залегли под деревьями и тут же окопались. Мы
отошли от берега, но места окопаться на высотке для нас не оказалось, и
мы остались лежать в открытом поле. Все ожидали нового налёта.
В роще, где, пристрелив лошадь, сибиряки развели костры, горели
огни и шёл дым. Там остались раненые и убитые, и туда снова полетели
бомбы. Комбат решил подобрать раненых вечером, с наступлением
темноты, когда прекратиться бомбёжка. Теперь сунуться туда не было
никакой возможности. Потерь среди моих солдат кроме двоих пока не
было. А тех двоих прямым попаданием разорвало на куски.
Немцы зашли для бомбёжки снова вдоль кромки берега. Новая серия
осколочных бомб пришлась по тому месту, где только что мы лежали.
Земля от разрывов вскипела и вздыбилась, брызнула в разные стороны,
теперь мы наблюдали разрывы со стороны. Сверху летел песок, падали
клочья земли и замёрзшие кочки. В одно мгновение выросли новые
огромные всполохи взрывов. Что было бы с нами, если бы мы остались
лежать на берегу? Первые заходы самолётов по сравнению с этими
показались нам не такими страшными. «Юнкерсы» по очереди заходили на
боевой курс и повисали над берегом. Они снижались к земле, вываливали
свой груз и облегчённые с силой и рёвом взмывали вверх. Страшный
грохот и рёв прокатывался над землей, а новый самолёт уже зависал над
целью.
Мы лежали в двухстах метрах от берега, а земля ходила под нами и
дрожала, словно у нас в ногах рвались эти бомбы. Из двадцати налетевших
самолётов последний прошёлся над берегом и помахал нам крыльями.
— К чему бы это?
Мы перевели дух и осмотрелись. На этот раз ни нас, ни сибиряков не
задело. Мы переглянулись, посмотрели в сторону сибиряков, они
копошились в земле, углубляя свои окопы. Они ждали нового налёта. Но ни
мы, ни сибиряки не заметили, как под прикрытием последней
массированной бомбёжки, когда самолёты [бомбами] рыли землю, до роты
немцев на надувных лодках переправилась на нашу сторону. Мы увидели
пехоту немцев, когда они стали рассредотачиваться по берегу. Вот цепь
раздалась быстро в стороны и немцы короткими перебежками стали
перемещаться по полю.
[Сначала] я подумал, что это перешла на берег наша рота. Но почему
их так много и идут они цепью короткими перебежками, а не гуртом по
дороге, как это делают русские солдаты.
Догадаться, что это идут на нас немцы, я сразу не мог. Мы стояли во
весь рост и они [вероятно] видели нас, [но] не стреляли.
Старший лейтенант стоял под сосной позади нас, он тоже смотрел в
сторону цепи и молчал. Мои солдаты повскакали на ноги, вытянули шеи и
тоже смотрели. Они смотрели то на цепь, то на меня. Они ждали, что я
скажу |, а у меня шла мозговая работа|. Все смотрели на меня, все ждали
моего решения. Комбат при этом крикнул мне: «Ну решай, лейтенант, ваши
это или нет?».
Я подозвал пулемётчика, прикинул глазомерно, сколько метров до
цели, подвинул прицельную планку на место, откинул в стороны опорные
штанги пулемёта и поставил пулемёт на землю.
Я постоял, подождал минуту не более, выбрал место повыше и
поровней, перенес пулемёт, решительно лег и старательно не торопясь стал
целиться. Идущая фигура немца сидела у меня на мушке животом.
Я дал подряд несколько коротких очередей из пулемёта, каждый раз
проверяя взятую точку прицела. Я даже не увидел, как ткнулись в землю
несколько передних голубоватых фигурок в шинелях. Мой взгляд был
прикован к разрезу прицельной планки и мушки на конце ствола.
Я дал ещё несколько очередей, оторвался от прицела и посмотрел
вперёд. После этого немцы залегли как по команде. Я видел, что несколько
человек лежат неподвижно на боку. Остальные животами стали искать
углублений между кочками.
Я прицелился ещё точнее, с учётом, что цель опустилась, и корпусом
чуть подался вперёд. Я дал две, три короткие очереди по тёмным каскам и
почувствовал, что попал в выбранную мною цель. Потому, что после
выстрелов линия прицела смотрела в выбранную точку.
Я не стал открывать беспорядочную стрельбу, как это делают обычно
при появлении солдат противника. Я не старался захватить огнём сектор
побольше. Я выбирал себе всего две, три фигуры покучней и каждый раз
после моих выстрелов они получали по очереди порцию свинца.
Они это сразу почувствовали, когда стали нести смертельные потери.
Я бил наверняка. Что-что, а стрелять меня научили!
Немецкие темные каски на фоне кочек, покрытых белым инеем, были
хорошо видны. Каску не спрячешь ни за кочку, ни в землю!
Я спокойно целился, подавая ноги чуть в сторону, чуть вперёд, чуть
назад, и, прижав к плечу и скуле приклад пулемёта, плавно спускал крючок
и давал короткую очередь. Ещё несколько пригнутых к земле касок после
выстрелов вскинулись над землей. Немцы как-то нервно заерзали,
зашевелились, забегали и перебежками стали отходить к обрыву.
— А может это наши? Почему они не стреляют?
Я лежу у пулемёта. Сзади меня стоят во весь рост мои солдаты. Немцы
их прекрасно видят, но ответный огонь не ведут.
Прицел я поставил точно, расстояние до них метров двести —
пустяковое. Видно среди них много раненых и убитых и они от этого не
могут прийти в себя. По моим самым грубым подсчётам, с десяток немцев
наверняка получили по две, три пули. Они плашмя все уткнулись между
кочками, не шевелились и не поднимали головы.
Но почему они не стреляли? Вот что смутило меня. Я никогда до этого
немцев не видел. Не знал их цвета формы одежды. Я подумал об этом,
когда они уже отошли за обрыв. Сейчас вполне было кстати их атаковать.
Надо подбить на это старшего лейтенанта. А если это наши? Меня как раз и
отдадут под суд.
Славяне всегда ходят только кучей. Я вспомнил сзади себя эту дорогу,
когда сидел и ждал своих на том берегу. Женька Михайлов с разведчиками
пришёл тоже кучей. Старший лейтенант привел своих сибиряков, как стадо
коров. Идти навстречу своим развернутой цепью, совсем странно! Нет, это
были немцы, они подошли к берегу во время бомбежки!
Сибиряки старшего лейтенанта вообще не стреляли. Они видели, как я
лёг, как прицелился, как передние ткнулись в землю, как залегли
остальные, как перебежками они стали пятиться назад.
Не понимаю я только одного, какую роль здесь на берегу выполняет
батальон старшего лейтенанта? Зачем они пришли на берег Волги?
Оборонять его или жарить мясо? Возможно, у них приказа на оборону
берега нет. Мы! Я понимаю. Мы —оторванный кусок от целой роты. Нас
считают погибшими, а мы напротив — живые.
Война, для меня [ещё] сплошные открытия и догадки. Именно
сомнения одолевают нас, когда мы делаем первый шаг навстречу врагу!
Возможно, если бы мы лезли всё время вперёд, всегда и везде шли
напролом, у нас не было бы на этот счёт никаких сомнений. Какие могут
быть сомнения, если ты уже убит? Какие могут быть, например, сомнения
у командира полка, если он от бомбёжки сидит за десяток километров. |Но
неудача вершит нашей судьбой даже тогда, когда у тебя на этот счёт
нет никаких сомнений.| Однако неудача [в начале войны] сопутствовала
нам на первых порах.
Был уже поздний вечер. Край берега смотрелся плохо. Немцы
подобрали своих раненых и трупы, они скатились под обрыв и ушли
обратно на тот берег. Над бровкой обрыва ни малейшего движения.
Сибиряки облюбовали продолговатую высотку под соснами, а мы
остались в открытом поле. Здесь были кем-то и когда-то отрыты
небольшие, в две четверти глубиной, в виде узких полос, одинарные и
двойные окопчики.
Когда совсем стемнело, я подозвал старшину и велел ему выставить
охранение.
— Дежурить будут по двое. Передай солдатам на счёт курева. Объяви
порядок смены караульных и сигналы на случай ночной тревоги. Немцы
убрались к себе на ту сторону. Ночью они не воюют. Но на всякий случай
ухо держите востро! Это пускай запомнят все!
Старшина всё проделал, а я, чтобы ещё раз убедиться, прошёл с ним
по постам и проверил несение службы.
— Спать будем с тобой по очереди, — сказал я старшине. — Я лягу
сейчас, часа на три, пока тихо. Ты разбудишь меня. И я подежурю, а ты
отдохнёшь! В случае тревоги разбудишь меня немедленно! Я лягу вон там.
В одном окопе с солдатом Захаркиным. У него есть одеяло, вот мы одеялом
и укроемся. Одеяло большое, нам хватит накрыться сверху и натянуть его
на голову. Пойдём, проводи меня! Будешь знать, где я лежу.
Я велел подвинуться солдату, и старшина укрыл нас сверху колючим
одеялом. Ночь была тихая, но довольно холодная.
Когда я проснулся, то сразу понял, что проспал слишком долго. Видно
старшина не стал будить меня через три часа, как об этом мы договорились.
— Пожалел видно и не стал беспокоить! — подумал я.
Может с сержантом сидели посменно, и решили вообще не будить
меня. Вылезать из-под одеяла не хотелось. Вдвоём надышали, было тепло.
Для подстилки на дно окопа Захаркин с вечера нарубил лапника. Лежать в
окопе было удобно и мягко. Сегодня я за все дни как следует выспался.
Приятно потянуться, но нужно вставать!
Я высунул голову наружу из-под одеяла, вздохнул свежего воздуха и
ещё раз потянулся. Кругом было светло.
Я быстро поднялся на локтях, опёрся на руки, сел на дне окопа и
выглянул наружу. Окоп был неглубокий, сидя в нём можно было оглядеться
по сторонам, поверхность земли была на уровне груди. Я посмотрел в
сторону молодых сосёнок, где были позиции солдат батальона. Там было
пусто. По краю дороги, где должны были сидеть мои солдаты, тоже ни
одной живой души. Мы остались одни в этом окопчике, прикрытые с
головой колючим одеялом.
Минуту, другую я соображал! Что случилось ночью? Почему я ничего
не слышал? Что теперь нам делать? Почему здесь нет никого?
Я осторожно толкнул солдата. Он лежал подле меня. Солдат
зашевелился, скинул с лица угол одеяла, открыл глаза и посмотрел на меня.
Увидев мой палец прижатый к губам, он легко и беззвучно поднялся,
подхватил свою винтовку, лежавшую сбоку на дне окопа и встал на колени.
Он посмотрел в ту сторону, куда показывал я. Там на дороге, позади
высотки, где ночью сидели солдаты из батальона, шевеля боками, немцы
устанавливали два орудия.
Возможно, немцы и подходили к нашему окопу, но не обратили
внимания, что под серым одеялом лежат и спят живые люди. Мы были
прикрыты с головой, а цвет корявого одеяла был под цвет окопной земли.
Дорога в сторону деревни, откуда когда-то пришли сибиряки, для нас
была отрезана. По дороге со стороны деревни, медленно раскачиваясь, шла
парная немецкая упряжка с подводой позади.
Нам представился единственно свободный путь выскочить из окопа и,
пригнувшись, бежать поперёк дороги к кустам — в сторону леса. Путь этот
был чуть правее в сторону берега где вчера попытались высадиться
немцы.
Я посмотрел вдоль поля, куда я стрелял, оно было совершенно пустым.
Где-то гораздо выше по течению немцы навели переправу и обошли нас
слева, со стороны наших тылов. Не туда ли отправился Михайлов со
своими полковыми разведчиками?
Пока я соображал и думал, я успел рассмотреть немецкую форму
одежды. Запомнились голубовато-зеленые шинели и френчи с чёрным
воротничком. На немцах короткие сапоги с широкими голенищами и каски
по форме головы цвета вороньего крыла.
Мы осторожно перемахнули через дорогу, обогнули кусты, сделали
короткою перебежку в лощину и, пригибаясь, добежали до бугра.
Перед открытым пространством поля мы остановились, подобрали
полы шинели, подоткнули их за поясной ремень и побежали, стуча
сапогами по замёрзшей траве и земле. Добежав до леса и зайдя за деревья,
мы остановились и перевели дух. Нужно было осмотреться. Я посмотрел
на дорогу, ведущую в сторону деревни, по ней в направлении к пушкам
шла небольшая группа немцев. Видно они к утру успели занять несколько
деревень, потому что чувствовали себя вполне свободно.
Но куда девались наши и батальонные солдаты? Почему старшина не
разбудил меня? Куда исчез батальон вместе со своим старшим
лейтенантом?
Мы углубились в лес, я взял по компасу направление на северо-запад и
мы пошли искать лесную дорогу. Лес просветлел, показалась опушка, и мы
вышли не то на заросшую лесную дорогу, не то на давно заброшенную
просеку.
Осмотрев траву и мелкий валежник, мы убедились, что здесь никто
давно не ходил. Такая просека, хоть она и старая, должна нас вывести на
дорогу или хожую тропу. Ходили же здесь когда-то люди по грибы и по
ягоды. По просеке мы прошли километров 6–8 и вышли на берег реки
Тьмы.
Здесь вдоль берега проходила просёлочная дорога, по ней ехала
повозка. Мы встали за стволы деревьев и ждали, пока из-за крупа лошади
не покажется повозочный солдат. Увидев, что это наш, мы вышли ему
навстречу. Лошадью правил солдат, на голове у него была надета зимняя
шапка-ушанка.
— Тыловиков уже успели перевести на зимнюю форму одежды, —
подумал я.
Мы остановили его, когда он поравнялся с нами. Он был из той же
самой дивизии, в которую мы были зачислены вчера. Он сказал, что их обоз стоит на той стороне реки.