Глава 5

По суб­бо­там у нас всег­да бы­вал один и тот же обед. Счи­талось, что обед рос­кошный, по­тому что да­вали биф­штекс.

Мо­гу пос­та­вить ты­сячу дол­ла­ров, что кор­ми­ли они нас биф­штек­сом по­тому, что по вос­кре­сень­ям к ре­бятам при­ез­жа­ли ро­дите­ли, и ста­рик Тер­мер, ве­ро­ят­но, пред­став­лял се­бе, как чья-ни­будь ма­маша спро­сит сво­его до­рого­го сы­ноч­ка, что ему вче­ра да­вали на обед, и он ска­жет — биф­штекс. Все это жуль­ни­чес­тво. Вы бы пос­мотре­ли на эти биф­штек­сы. Жес­ткие как под­метка, нож не бе­рет. К ним всег­да по­дава­ли кар­то­фель­ное пю­ре с ком­ка­ми, а на слад­кое — «ры­жую Бет­ти», пу­динг с па­токой, толь­ко его ник­то не ел, кро­ме ма­лышей из пер­вых клас­сов да та­ких, как Эк­ли, ко­торые на все на­киды­вались.

Пос­ле обе­да мы выш­ли на ули­цу, по­года бы­ла слав­ная. Снег ле­жал на зем­ле дюй­ма на три и все еще сы­пал как огол­те­лый. Кра­сиво бы­ло до чер­ти­ков. Мы на­чали иг­рать в снеж­ки и ту­зить друг дру­га. Ре­бячес­тво, ко­неч­но, но всем ста­ло очень ве­село.

Де­лать мне бы­ло не­чего, и мы с мо­им при­яте­лем, с Мэ­лом Брос­са­ром из ко­ман­ды бор­цов, ре­шили по­ехать на ав­то­бусе в Эгер­ста­ун съ­есть по кот­ле­те, а мо­жет быть, и пос­мотреть ка­кой-ни­будь ду­рац­кий фильм. Не хо­телось весь ве­чер тор­чать до­ма. Я спро­сил Мэ­ла — ни­чего, ес­ли Эк­ли то­же по­едет с на­ми? Я ре­шил поз­вать Эк­ли, по­тому что он да­же по суб­бо­там ни­куда не хо­дил, си­дел до­ма и да­вил пры­щи. Мэл ска­зал, что это, ко­неч­но, ни­чего, хо­тя он и не в вос­торге. Он не очень лю­бил это­го Эк­ли. Сло­вом, мы пош­ли к се­бе оде­вать­ся, и, по­ка я на­девал ка­лоши и про­чее, я крик­нул Эк­ли, не хо­чет ли он пой­ти в ки­но. Та­кие, как он, сра­зу не от­ве­ча­ют. На­конец он по­явил­ся, раз­дви­нул за­навес­ку ду­шевой, стал на по­роге и спра­шива­ет, кто еще пой­дет. Ему обя­затель­но нуж­но бы­ло знать, кто да кто идет. Чес­тное сло­во, ес­ли б он по­тер­пел ко­раб­лекру­шение и ка­кая-ни­будь лод­ка приш­ла его спа­сать, он, на­вер­но, пот­ре­бовал бы, чтоб ему ска­зали, кто гре­бет на этой са­мой лод­ке, — ина­че он и не по­лез бы в нее. Я ска­зал, что едет Мэл Брос­сар. А он го­ворит:

— Ах, этот по­донок… Ну лад­но. По­дож­ди ме­ня ми­нут­ку.

Мож­но бы­ло по­думать, что он те­бе де­ла­ет ве­личай­шее одол­же­ние.

Оде­вал­ся он ча­сов пять. А я по­ка что по­дошел к ок­ну, от­крыл его нас­тежь и сле­пил сне­жок. Снег очень хо­рошо ле­пил­ся. Но я ни­куда не швыр­нул сне­жок, хоть и соб­рался его бро­сить в ма­шину — она сто­яла че­рез до­рогу. Но по­том пе­реду­мал — ма­шина вся бы­ла та­кая чис­тая, бе­лая. По­том хо­тел за­лепить снеж­ком в во­докач­ку, но она то­же бы­ла чис­тая и бе­лая. Так я сне­жок ни­куда и не ки­нул. Зак­рыл ок­но и на­чал его ка­тать, чтоб он стал еще твер­же. Я его еще дер­жал в ру­ках, ког­да мы с Брос­са­ром и Эк­ли се­ли в ав­то­бус. Кон­дуктор от­крыл двер­цу и ве­лел мне бро­сить сне­жок. Я ска­зал, что не со­бира­юсь ни в ко­го ки­дать, но он мне не по­верил. Ни­ког­да те­бе лю­ди не ве­рят.

И Брос­сар и Эк­ли уже ви­дели этот фильм, так что мы съ­ели по кот­ле­те, по­иг­ра­ли в ру­лет­ку-ав­то­мат, а по­том по­еха­ли об­ратно в шко­лу. Я не жа­лел, что мы не пош­ли в ки­но. Там шла ка­кая-то ко­медия с Гэ­ри Гран­том — муть, на­вер­но. А по­том я уж как-то хо­дил в ки­но с Эк­ли и Брос­са­ром. Они оба го­гота­ли, как ги­ены, да­же в нес­мешных мес­тах. Мне и си­деть с ни­ми ря­дом бы­ло про­тив­но.

Бы­ло все­го без чет­верти де­сять, ког­да мы вер­ну­лись в об­ще­житие. Брос­сар обо­жал бридж и по­шел ис­кать пар­тне­ра. Эк­ли, ко­неч­но, влез ко мне в ком­на­ту. Толь­ко те­перь он сел не на руч­ку стрэд­лей­те­ров­ско­го крес­ла, а плюх­нулся на мою кро­вать, пря­мо ли­цом в по­душ­ку. Лег и за­вел во­лын­ку, мо­нотон­ным та­ким го­лосом, а сам все вре­мя ко­вырял пры­щи. Я раз сто ему на­мекал, но ни­как не мог от не­го от­де­лать­ся. Он все го­ворил и го­ворил, мо­нотон­ным та­ким го­лосом, про ка­кую-то дев­чонку, с ко­торой он пу­тал­ся прош­лым ле­том. Он мне про это рас­ска­зывал раз сто, и каж­дый раз по-дру­гому. То он с ней спу­тал­ся в «бь­ю­ике» сво­его ку­зена, то где-то в подъ­ез­де. Глав­ное, все это бы­ло вранье. Ру­ча­юсь, что он жен­щин не знал, это сра­зу бы­ло вид­но. На­вер­но, он и не дот­ра­гивал­ся ни до ко­го, чес­тное сло­во. В об­щем, мне приш­лось от­кро­вен­но ему ска­зать, что мне на­до пи­сать со­чине­ние за Стрэд­лей­те­ра и чтоб он вы­метал­ся, а то я не мо­гу сос­ре­дото­чить­ся. В кон­це кон­цов он ушел, толь­ко не сра­зу — он ужас­но всег­да ка­ните­лит­ся. А я на­дел пи­жаму, ха­лат и свою ди­кую охот­ничью шап­ку и сел пи­сать со­чине­ние.

Бе­да бы­ла в том, что я ни­как не мог при­думать, про ка­кую ком­на­ту или дом мож­но на­писать жи­вопис­но, как за­дали Стрэд­лей­те­ру. Во­об­ще я не осо­бен­но люб­лю опи­сывать вся­кие до­ма и ком­на­ты. Я взял и стал опи­сывать бей­сболь­ную ру­кави­цу мо­его бра­тиш­ки Ал­ли. Эта ру­кави­ца бы­ла очень жи­вопис­ная, чес­тное сло­во. У мо­его бра­та, у Ал­ли, бы­ла бей­сболь­ная ру­кави­ца на ле­вую ру­ку. Он был лев­ша. А жи­вопис­ная она бы­ла по­тому, что он всю ее ис­пи­сал сти­хами — и ла­донь и кру­гом, вез­де. Зе­лены­ми чер­ни­лами. Он на­писал эти сти­хи, что­бы мож­но бы­ло их чи­тать, ког­да мяч к не­му не шел и на по­ле не­чего бы­ло де­лать. Он умер. За­болел бе­лок­ро­ви­ем и умер 18 и­юля 1946 го­да, ког­да мы жи­ли в Мей­не. Он вам пон­ра­вил­ся бы. Он был мо­ложе ме­ня на два го­да, но раз в пять­де­сят ум­нее. Ужас­но был ум­ный. Его учи­теля всег­да пи­сали ма­ме, как при­ят­но, что у них в клас­се учит­ся та­кой маль­чик, как Ал­ли. И они не вра­ли, они и на са­мом де­ле так ду­мали. Но он не толь­ко был са­мый ум­ный в на­шей семье. Он был и са­мый хо­роший, во мно­гих от­но­шени­ях. Ни­ког­да он не ра­зоз­лится, не вспы­лит. Го­ворят, ры­жие чуть что — на­чина­ют злить­ся, но Ал­ли ни­ког­да не злил­ся, а он был ужас­но ры­жий. Я вам рас­ска­жу, до че­го он был ры­жий. Я на­чал иг­рать в гольф с де­сяти лет. Пом­ню, как-то вес­ной, ког­да мне уже бы­ло лет две­над­цать, я го­нял мяч, и все вре­мя у ме­ня бы­ло та­кое чувс­тво, что сто­ит мне обер­нуть­ся — и я уви­жу Ал­ли. И я обер­нулся и ви­жу: так оно и есть — си­дит он на сво­ем ве­лоси­педе за за­бором — за тем за­бором, ко­торый шел вок­руг все­го по­ля, — си­дит там, яр­дов за сто пять­де­сят от ме­ня, и смот­рит, как я бью. Вот до че­го он был ры­жий! И ужас­но слав­ный, ей-бо­гу. Ему иног­да за сто­лом что-ни­будь при­дет в го­лову, и он вдруг как нач­нет хо­хотать, пря­мо чуть не па­дал со сту­ла. Тог­да мне бы­ло три­над­цать лет, и ро­дите­ли хо­тели по­казать ме­ня пси­хи­ат­ру, по­тому что я пе­ребил все ок­на в га­раже. Я их по­нимаю, чес­тное сло­во. В ту ночь, как Ал­ли умер, я но­чевал в га­раже и пе­ребил до­чис­та все стек­ла, прос­то ку­лаком, не знаю за­чем. Я да­же хо­тел вы­бить стек­ла в ма­шине — в то ле­то у нас был «пи­кап», — но уже раз­бил се­бе ру­ку и ни­чего не мог. Я по­нимаю, что это бы­ло глу­по, но я сам не со­об­ра­жал, что де­лаю, а кро­ме то­го, вы не зна­ете, ка­кой был Ал­ли. У ме­ня до сих пор иног­да бо­лит ру­ка, осо­бен­но в дождь, и ку­лак я не мо­гу сжать креп­ко, как сле­ду­ет, но в об­щем это ерун­да. Все рав­но я не со­бира­юсь стать ни ка­ким-то там хи­рур­гом, ни скри­пачом, во­об­ще ни­кем та­ким.

Вот об этом я и на­писал со­чине­ние для Стрэд­лей­те­ра. О бей­сболь­ной ру­кави­це на­шего Ал­ли. Она слу­чай­но ока­залась у ме­ня в че­мода­не, я ее вы­тащил и пе­репи­сал все сти­хи, ко­торые на ней бы­ли. Мне толь­ко приш­лось пе­реме­нить фа­милию Ал­ли, чтоб ник­то не до­гадал­ся, что он мой брат, а не Стрэд­лей­те­ра. Мне не осо­бен­но хо­телось ме­нять фа­милию, но я не мог при­думать ни­чего дру­гого. А кро­ме то­го, мне да­же нра­вилось пи­сать про это. Си­дел я би­тый час, по­тому что приш­лось пи­сать на дрян­ной ма­шин­ке Стрэд­лей­те­ра, и она все вре­мя за­еда­ла. А свою ма­шин­ку я одол­жил од­но­му ти­пу в дру­гом ко­ридо­ре.

Кон­чил я око­ло по­лови­ны один­надца­того. Но не осо­бен­но ус­тал и на­чал гля­деть в окош­ко. Снег пе­рес­тал, из­да­ли слы­шал­ся звук мо­тора, ко­торый ни­как не за­водил­ся. И еще слыш­но бы­ло, как хра­пел Эк­ли. Да­же сквозь ду­шевую был слы­шен его про­тив­ный храп. У не­го был гай­мо­рит, и он не мог во сне ды­шать как сле­ду­ет. Все у не­го бы­ло: и гай­мо­рит, и пры­щи, и гни­лые зу­бы — изо рта пах­нет, ног­ти ло­ма­ют­ся. Да­же как-то жаль его, ду­рака.

------------------------------------------------------------------------------------------------------------------------

СОДЕРЖАНИЕ