Глава 4

На краткое мгновение повисло молчание. Мы с Лирой и Валовым переглянулись, а я еще раз посмотрел в оконце в двери, точно рассчитывая увидеть Тролля-под-мостом. Но палата была пуста.

– Васька? – сказал я. – Так он содержался здесь?

Горожане об участии Васьки в эпидемии самоубийств этой весной ничего не знали. Знали бы – линчевали, и никакие стены не удержали бы убитых горем родных и близких погибших, которых Тролль заставлял перед смертью вытворять глупые и жуткие вещи. Личная «гвардия» Тролля, напавшая на меня в старом парке в масках актеров «Аншлага», никогда не видела его в лицо. После того, как мы задержали этого мелкого засранца, я услышал от Валова, что его признали невменяемым, но что с ним случилось дальше, понятия не имел.

Руслан нахмурился, стерев, наконец, неуместную улыбку с холеного лица.

– Да, именно в этой палате. До своей смерти от сердечного приступа. – Психиатр снова выдал ухмылку, пусть и невеселую. – Все эти гормонотерапии до добра не доводят: сáдят и печень, и почки. Сердце тоже страдает. Даже у высших андрогинных существ, к которым он – или она – себя причислял. Тролль-под-мостом, надо же! У нас бывают разные пациенты, но чтобы быть уверенным, что он умеет вычислять, когда и кто покончит с собой!.. Редкий случай!

Мы с Валовым снова незаметно переглянулись. Судя по всему, Руслан считал Ваську обычным психиатрическим больным, не более. Возможно, жертвой опасного преступника, раз уж им заинтересовалось ФСБ. О закономерностях и прочих вещах ему явно не доложили.

– Смерть Рогового действительно выглядела странно, – заговорил генерал-майор. Разумеется, он был в курсе того, что Тролль отъехал в мир иной. – Трансгендеров на гормонотерапии в мире пруд пруди, но сердечные приступы в таком юном возрасте среди них случаются редко.

– Мы выслали вам подробный отчет об обстоятельствах смерти, препаратах и дозах, которые ему были на тот момент прописаны, – напомнил Валову Руслан. – Вскрытие делал ваш человек. Сердечный приступ чистой воды. Вины медицинских сотрудников в этом нет.

Валов отмахнулся: мол, никто вас, медицинских сотрудников, и не винит. Руслан добавил:

– Никто его не посещал, посещения-то были запрещены. Мы запись с камер за те сутки, когда он скончался, вам высылали.

Он бросил взгляд вверх, и, проследив за взглядом, я обнаружил под потолком незаметную крохотную камеру. Видимо, такие камеры были понатыканы в этой лечебнице всюду. И неудивительно.

– Ладно, оставим это, – сказал Валов густым басом, в котором завибрировало недовольство. – Мы пришли по другому вопросу, доктор.

Руслан понимающе кивнул и засунул руки в карманы халата.

– Лунатики… Простите, но мы, медики, иногда бывает излишне циничны. Издержки профессии, так сказать…

Валов фыркнул. Кому тут говорят об издержках профессии и профессиональном цинизме?

– Шесть пациентов, – сказал Руслан. – Все содержаться в этом отделении, в отдельных палатах, и в настоящее время пребывают в негативистическом кататоническом ступоре… То есть плохо воспринимают внешние раздражители, а если воспринимают, то реагируют негативно, наперекор, – пояснил доктор, заметив выражения наших лиц. – Ступор медикаментозно не купируется. Взгляните сами. Пройдемте.

Мы сделали пару шагов и очутились перед палатой №37. Руслан открыл дверь электронным ключом. Я подумал, что на месте врачей я бы присматривал за этим ключом, особенно когда нахожусь среди пациентов. Стащат – и поминай, как звали! Наверняка врачи держали ухо востро. Вот и Руслан засунул карточку не в карман халата, откуда ее легко вынуть, а в карман рубашки под халатом.

Палата ничем не отличалась от последнего прибежища Тролля-под-мостом. Помещение два на три метра, покрытые водоэмульсией стены, шкафчик, койка, табуретка и штатив для капельниц. Под койкой виднелась эмалированная посудина, в которую мне не хотелось заглядывать. Впрочем, ничем таким не пахло, запахи были обычные, больничные.

На койке сидел крупный плечистый мужик лет тридцати, в больничной пижаме, коротко стриженный. Он таращился мутным взором на плинтус и слегка раскачивался взад-вперед. Лира слегка попятилась, да и мы с Валовым замешкались на пороге.

– Он не опасен, – сообщил Руслан, усаживаясь на табуретку перед обитателем палаты. – Смотрите.

Доктор потянул больного за руку. Тот сначала поддавался, потом стал сопротивляться.

– Гена! – громко, как глухому, сказал Руслан. – Ты слышишь меня? Давай поговорим, не молчи! Гена!

Я с ужасом смотрел на атлетически сложенного Гену. И он впал в это состояние после ночных кошмаров? Воображение легко нарисовало картину, в которой уже я сам, Евгений Гардер, сижу вот так и качаюсь взад-вперед, пуская слюни.

Руслан еще пару раз попробовал пробиться через «негативистический кататонический ступор» пациента, скорее, для демонстрации Валову. Тщетно. Доктор, который сидел на корточках перед больным, поднялся на ноги и развел руками: дескать, сами видите. Он принялся перечислять препараты, которые вкалывают несчастному Гене; ни одно название не задержалось у меня в памяти. Я запомнил лишь, что звучали они как формула изгнания дьявола на латыни. Психиатра совершенно внезапно перебил Гена. Мы даже вздрогнули от неожиданности, когда раздался высокий и хриплый голос:

– Они строят башню…

Руслан резко умолк на полуслове, словно выключили радио.

– Что? – спросил он. – Какую башню?

Гена поднял на Руслана воспаленные глаза. Качаться взад-вперед он не перестал.

– Они строят башню, – повторил он жалобным тоном. – Черную, страшную… Они ее давно строят. И кирпичи-то живые…

Мы выслушали эту ахинею внимательнее, чем студенты слушают профессора в преддверии сессии. Валов ожил:

– Где? Где строят? В городе?

Наверняка Константин Викторович не понял ни слова, как и мы все, но решил выяснить хотя бы важные подробности этого шизофренического послания. На случай, если это не ахинея, а нечто более важное.

Гена перевел взгляд на генерал-майора.

– Надо остановить, – сказал больной. Наверное, он не воспринимал речь окружающих его людей, просто реагировал на звук.

– Кого остановить?! – чуть ли не заорал Валов.

Однако Гена снова ушел в себя. Он начал бормотать что-то нечленораздельное, похожее на лепет ребенка: «И-ла-ла… Мамм-ма… ка». Смотрелось это жутковато: здоровый мужик пускает слюни и лепечет, как грудной младенец. А ведь всего несколько дней назад он был таким же нормальным и обычным жителем города, как я…

Валов тяжело вздохнул:

– Ладно… Пойдемте отсюда…

Когда мы практически вышли за порог и доктор вознамерился закрыть дверь, Гена отчетливо проговорил:

– Безумная мать и ее чудовищный сын. Она любит его и выполняет все прихоти. Но она не знает, что он – не ее сын. – Гена повернул голову в нашу сторону и почти осмысленно улыбнулся. Улыбка вышла зловещей; он будто знал что-то поистине жуткое о том, что случится в будущем, но говорить нам не собирался. – Он не ее сын! Он – Искаженный!

Глаза у Гены закатились, он кулем повалился на кафельный пол и забился в судорогах. Руслан бросился к нему и прижал ладонью голову Гены щекой к полу – видимо, чтобы тот не захлебнулся собственной рвотой. Свободной рукой психиатр выхватил из кармана прибор, похожий на минирацию:

– Валя! Срочно в тридцать седьмую к лунатику! У нас припадок.

Валя прибежала моментально, точно поджидала где-то рядом. Хотя, вероятно, так оно и было. Гене сделали какой-то укол, и судороги прекратились. Набежали еще медсестры и санитары, всем стало не до гостей, и мы с нахохлившейся Лирой и хмурым Валовым прошли в ординаторскую в этом же отделении.

В просторном и светлом помещении стояли три стола с компами и кипами разных бумаг, вдоль одной из стен выстроились стеллажи с ровными рядами папок. Ни одного из врачей в ординаторской не нашлось, и мы уселись в ожидании Руслана на обитые дерматином стулья.

Лира, впрочем, долго не усидела. Встав, она обхватила себя руками, словно замерзла.

– Константин Викторович, вы предполагали, что будет такое? – обратился я к Валову. – Думаете, брать с собой Лиру хорошая затея?

Валов не успел ответить. Лира быстро сказала:

– Я в порядке. Я сама захотела сюда приехать. Теперь, когда… – она запнулась. – В общем, сейчас я не брошу расследование. Я пойду до конца. Чего бы это не стоило.

«Теперь, когда Владимир умер» – вот что хотела сказать Лира, догадался я. Торговец осквернил ее брата своим Амулетом, заставил его страдать сверх того, что выпало на его долю, и Лира так этого не оставит.

«А я не оставлю ее», – вдруг подумал я. Мысль была настолько необычной, но правильной, что на мгновение я сам впал в подобие кататонического ступора.

Лира подошла к стене и принялась читать приклеенные к ней листки с каким-то текстом. Мы просидели в молчании несколько минут, прежде чем явился Руслан. Он слегка запыхался, но уже улыбался во весь рот. Я осознал, что он мне неприятен.

– Всё в порядке! – сообщил он радостно. – Больной спит.

– С другими… лунатиками подобное случалось? – спросил Валов.

Врач покачал головой – немного неуверенно.

– Бросьте, – грубо сказал Валов. – Мне можете говорить правду, мы же не родственники этих бедняг, которые даже не знают точно, где держат их близких.

– Был только один случай, – признался Руслан, – с женщиной по имени Татьяна. Она художница. Через день после начала ступора она вдруг начала чертить на стенах ногтем. Мы выдали ей бумагу и мягкий грифель… Таким даже глаз себе не выколешь – рассыплется. Я хочу сказать, ничего опасного мы ей в руки не давали. Она нарисовала вот это.

Он шагнул к одному из столов и вынул листок. Мы сгрудились вокруг него. На листке черными жирными линиями, в которых чувствовалась рука профессионала, было нарисовано невообразимое существо: раздутое, бесформенное, с множеством глаз, человеческих рук и ног, торчащих как попало. На заднем фоне несколькими скупыми штрихами изображалась короткая круглая башня.

– Они все говорят о башне и тысячеруком боге, – прошептал Руслан. – Знаете, иногда жуть берет, хотя у меня приличный стаж. – Татьяна сказала, что это бог с тысячью рук, и пилон.

– Пилон? – переспросил я.

– Да, пилон. Некоторые из лунатиков бормочут о башне, некоторые о пирамиде. Мне кажется, выбор слов зависит от словарного запаса. Если они подверглись массовому деструктивному гипнозу, то транслировались им не слова, а образы… Вы понимаете? Образы, которым они находят название индивидуально.

Пока мы молча разглядывали инфернальный рисунок, Руслан кашлянул и сказал:

– Признаться, не могу представить себе, кому по силам такое сильное суггестивное кодирование. Думаю, без технических средств это невозможно. Скажите, товарищ генерал-майор, все они – жертвы испытаний какого-то нового психотропного оружия?

Валов смерил его взглядом.

– Нет, – сказал он. И резко сменил тему: – Спасибо за помощь, нам пора. Передайте Иакову Олеговичу, что я жду ежедневных подробных отчетов о больных.

Плечи Руслана опустились, а улыбка растаяла. Он послушно кивнул. Я не сочувствовал ему: Руслан Радищев, конечно, умный и интересный человек, хороший, судя по всему, врач, но впечатление о себе он оставил двоякое. Слишком уж он был профессионально циничен и неуместно экзальтирован. Что и говорить: психиатр. Поработаешь с психами, у самого крыша съедет в неизвестном направлении.

Пока мы не сели в джип Валова, никто из нас не проронил ни слова. Все были заняты своими мыслями. Я думал о бедном Гене и его дальнейшей судьбе, хотя, признаться, беспокоила меня не столько участь Гены, сколько моя собственная юдоль. Валов, ухитрившийся целиком выкурить сигарету за те несколько секунд, пока мы шли к парковке, возможно, размышлял о том, что Гена сказал об искаженном сыне какой-то безумной матери. Лира была замкнута и молчалива, как всегда, и ее мысли было трудно угадать.

– Какие соображения? – мрачно спросил Валов, когда мы отъехали от дурдома на приличное расстояние. – Евгений?

Я встрепенулся, насилу переключаясь с бесполезных размышлений и переживаний в режим конструктивного разговора.

– В прошлый раз, – медленно начал я, – Торговец с помощью видений показал нам место, где находился Слепитель. Слепителя он почему-то замотал в какую-то пыльную ткань вроде кокона… То есть он создал Слепителя и сам же его уничтожил…

– Он мог бы его уничтожить гораздо проще и быстрее, – заметил Валов.

– Ему было важно продемонстрировать уничтожение Слепителя нам, – сказал я. – Показать его и убить на наших глазах… Ему присуща театральность.

Почему-то вспомнился тошнотворный балетмейстер Симеон Коровин, на спектакль которого когда-то меня таскала Наташа. Ему тоже была свойственна театральность – и всем людям его типа.

Валов глянул на меня с интересом и надеждой.

– Ну и какие выводы?

Вместо ответа я спросил:

– А что ваши аналитики говорят о Торговце и всех этих закономерностях?

– Много чего, – пробурчал Валов недовольно. Он посигналил «заснувшему» водителю на перекрестке: зеленый уже зажегся, а тот стоял на месте. Кажется, генерал-майор был недоволен работой аналитического отдела. – И ничего конкретного. Сейчас доминирует версия, что Торговец Амулетами – обычный человек, который дорвался до неких необычных возможностей и привлекает внимание всего мира, чтобы потешить свое эго. Играет, так сказать, в бога и дьявола.

Внезапно вмешалась Лира:

– Он не такой. Он не играет просто ради игры. Во всех его действиях есть логика. Он хочет, чтобы мы решали головоломки и при этом подавляет свое эго настолько, что мы не можем сделать даже примерный психологический портрет. Вы сами это говорили, Константин Викторович, до того, как Женя сел в машину. «Врéменные» маньяки вроде Слепителя или Тролля-под-мостом – его личины. Расходный материал. Когда мы разгадали загадку Фибоначчи, он преподнес нам Слепителя в качестве приза. Мы заслужили этот приз – по его мнению. И это наша награда…

Я посмотрел на Валова, который посмотрел на меня, и на его лице я прочитал то же потрясение, что, наверное, было написано и на моем лице. У меня создалось впечатление, что Лира понимает Торговца лучше любого из нас.

А Лира и не думала останавливаться:

– Загадка вторая касалась даты аварии… Торговец к тому времени уже знал о нас всё. Он показал, что заинтересован… ну, что он заинтересован мной… – Она смутилась, но продолжила: – Он ждал, что я разгадаю этот намек и как-то это продемонстрирую. Я вычислила последнюю цифру в закономерности ошибок числа Е, и мы по идее должны были бегать по городу в поисках очередной жертвы, чтобы ее спасти. Торговец узнал бы об этом. Но я отказалась играть в его игры, а вы, вместо того, чтобы сосредоточиться на поисках жертвы, стали следить за мной… Уж простите, но так оно и было. Поэтому в деле о Тролле не было приза. А еще карты нам всем спутал Васька со своими комплексами. Но Торговец избавился и от него…

– Так вы считаете, Лира, что Василису убил Торговец? – напряженным тоном спросил Валов.

– Все они – расходный материал, – тихо повторила Лира.

– Какие, по-вашему, у Торговца цели? – Валов не отрывал взгляда от Лиры в зеркале заднего вида, рискуя наехать на соседние машины. Правда, водитель он был отменный.

Лира задумалась.

– Испытание – вот его цель. Испытание нас всех…

Мы доехали до переулка Лобачевского. Лира больше не высказала ничего интересного, снова замкнувшись в себе. Валов благоразумно не стал действовать ей на нервы расспросами. Видно было, что она размышляет над этим делом постоянно. Придет время, и она выскажется. По какой-то причине она изъявила желание выйти из машины вместе со мной, хотя до ее дома была еще пара кварталов.

– Тебе в «Олимп», что ли, надо? – без задней мысли спросил я, вспомнив Алену с ее сумками, полными барахла из гипермаркета.

– Женя, – сказала Лира, не глядя мне в глаза. Она засунула руки глубоко в карманы куртки. – Тебе снятся кошмары, я знаю. Ты – потенциальная жертва.

Меня будто облили серной кислотой. Я выдавил из себя нервный донельзя смешок:

– Иногда ты меня пугаешь похлеще Торговца. Ты слишком проницательна…

– Почему ты не сказал Валову?

– Не хочу в дурку.

– Думаешь, страусиная тактика тебе поможет? – Лира посмотрела мне в глаза. Строго посмотрела. Я и не подозревал, что ее серо-голубые глаза за стеклами очков могут смотреть так жестко. – Ты соображаешь, что в реальной опасности?

Я что-то промямлил.

– Ты не должен оставаться один, – сказала Лира. – Твоя… девушка живет у тебя сейчас?

Если б не жуткий коктейль страха, сомнений и неопределенности, я бы смутился. Лира никогда прежде не обсуждала мою личную жизнь.

– Н-нет. Но будет на днях.

Повисла короткая пауза. По дороге проносились автомобили, по противоположному тротуару на скейтах пронеслась стайка подростков.

– Не пойми неправильно, Женя, – заговорила Лира, – но ты не должен спать один. Позвони ей.

– Не хочу ее пугать, – пробормотал я, не узнавая собственного голоса. Почему-то обсуждать такие вопросы с Лирой было неописуемо неловко. Все равно что обсуждать с матерью свои первые поллюции. – Я привяжу себя к кровати.

– И сам же отвяжешься в трансе, – возразила Лира. – Переночуй у родителей.

– Я никогда не ночевал у родителей просто так! Они почувствуют неладное… Я еще что-то кричу во сне из-за этих кошмаров. Не хочу их пугать!

В моем голосе прорезалось отчаяние. Лира словно загнала меня в угол.

– Если ты пропадешь без вести, они напугаются не в пример сильнее, – спокойно сказала Лира.

Я разозлился.

– А что, если я не жертва вовсе? Что, если эти кошмары из-за… Владимира? Мои сны не похожи на сны жертв. Я вижу мир Красной Луны и символы всякие…

– Какие символы? – заинтересовалась Лира.

– Странные… не могу описать. Но могу нарисовать… Я столько раз видел их, что нарисую каждый без проблем.

– Нарисуй. – Лира оглядела меня испытующе. – Ты кричишь во сне? Что именно?

– Алена сказала, что слова похожи на диалект африканского языка какого-то…

Лира уставилась на крышу ближайшей высотки. Когда она смотрела на небо, ее глаза становились светлее. И ледяными, совсем как у Наташи Сидоренко.

– Интересно… Мы должны выяснить, чтó ты кричишь, и посмотреть на символы. Мне кажется, это очень важно. Вот что, Женя, сегодня ночью ты будешь ночевать у меня дома… И в моей комнате.