Глава 4

Опасения Альбина оказались беспочвенными. Марсен и Джил, конечно, умели и любили выглядеть парочкой шайн, но трансформация в парочку безголовых подростков занимала их ничуть не меньше. Потом началось лето, в которое они совершили великое открытие. Долгое-долгое время Альбину и Марсену казалось, что быть двумя юными обормотами с неплохими способностями к звукомагии и кучей свободного времени — это самое лучшее, что только можно вообразить.

Оказалось, что есть кое-что ещё лучше.

Быть тремя юными обормотами.

Каким-то образом им удалось сделать вид, что так всегда и было. С точки зрения банального жизненного опыта, они совершили невозможное. Впрочем, банальный жизненный опыт всегда пребывает в растерянности, когда сталкивается с тем, кто не имеет о нём ни малейшего понятия. У Марсена и Джил были довольно-таки нетипичные представления о жизни. Альбин же оставался достаточно разумным, чтобы сознательно поступать вопреки и обходить капканы, навязанные социальными стандартами. Он мог бы написать целую книгу о том, как не надо делать. Иногда ему казалось, будто существует какой-то учебник правил поведения в человеческом сообществе и эти правила предписывают устраивать друг другу как можно больше проблем. Банальный жизненный опыт свидетельствовал, что каждому из троих предстояло столкнуться как минимум с одной невыносимой ситуацией.

Например, Альбин, если по правилам, должен был стать никому не нужным одиночкой, как это бывает с теми, чей друг встретил любовь всей жизни. Этого не произошло.

Джил, если по тем же правилам, полагались все прелести сценария под названием «в нашу песочницу пришла девчонка». Не произошло и этого.

И, наконец, Марсену, если по правилам, предстояло решить задачу в духе головоломки про волка, козу и капусту. То есть – «как сделать так, чтобы мой лучший друг и моя девушка друг друга не убили?»

Но нет, вопреки ожиданиям, Джил и Альбин прекрасно ладили. Они объясняли это тем, что у них есть общая травма в лице Марсена… то есть общее счастье, конечно же (кто-нибудь, спасите нас от этого психа).

Конечно, они ещё не знали, что большинства так называемых проблем взаимоотношений на самом деле не существует. В смысле, они есть, но только в тревожных головушках тех, кто склонен к подозрительности. Но Альбин, к примеру, почти всегда знал, когда наступало время спокойно сказать самому себе: «Нет, ну, это чушь собачья». Джил отчасти страдала подозрительностью, но принципиально не подозревала людей в чём-нибудь скучном. Марсен же, по всей видимости, каждый раз уточнял значение слова «подозрительность» в толковом словаре. Как выразился один из их многочисленных общих приятелей и соседей – «никто не парился, потому что никого не парило».

Да, надо сказать, в свою песочницу они очень скоро втянули весь тупик Меренранта.

В основном, там обитала студенческая молодёжь из числа художников, музыкантов и танцоров. В домике, где поселились Альбин, Джил и Марсен, было два крыла и общее пространство. Это общее пространство, как и обещала Джил, стало проходным двором. Немалая часть жителей тупика Меренранта повадилась ходить к ним в гости и творить что-нибудь интересное вместе. Альбин далеко не всегда был от этого в восторге. Всё-таки, именно ему приходилось играть роль вышибалы. Но надо отметить, что публика то ли сама по себе попадалась своеобразная, то ли волшебным образом менялась, переступив порог. Хотя Альбин и был всё время начеку, ему так и не пришлось никого вышвырнуть со скандалом. Опять же, время они проводили довольно-таки весело. И даже Альбину удавалось принять участие в общих звукомагических шалостях, которые раньше у него почти никогда не получались.

Но не только жители Меренранта стали частыми гостями в их доме. На чердаке очень скоро поселились лльончелс, разновидность шайн, которая, по легендам, и научила птиц магии в обмен на музыку. В садик вокруг дома пришли клёс, обладатели удивительно нежных голосков, светящиеся пушистые малютки, похожие одновременно на котят, цыплят и каких-то диковинных насекомых. По ночам лльончелс выходили танцевать в лунном свете, а клёс забирались на деревья и перекликались с ночными певчими птицами.

У них был вид на море, ветер, пахнущий морской мятой, гирлянды ракушек на стенах и запущенный сад вокруг домика. Джил, укрепляя подозрения Альбина насчёт её происхождения от шамер-иланских ведьм, взялась за сад сразу же после переезда. Вернее, ещё до переезда — первым, что она перевезла на новую территорию, были совсем молодые росточки лаванды, уль-иланской мелиссы и ра-хьяртианских пряных трав. И ещё несколько кустарников, цветущих мелкими благоухающими розами. Такие росли на Восточном Берегу и назывались сиоху, розами ветра. Им не полагалось приживаться здесь, в Ленхамаари, но они прижились. Однако в конце июня оказалось, что самое прекрасное Джил сохранила в тайне и приберегла на потом. Каким-то непостижимым образом ей удалось вырастить особый вьюнок, аэн. Это растение долгое время считалось мифическим и не числилось ни в одной серьёзной гербологической книге. Никто не мог его классифицировать, потому что истинная его природа не оставляла возможности точно понять, действительно ли аэн — растение. С тем же успехом он мог оказаться очень флегматичным шайн. Просто нормальные растения обычно не обрастают по ночам мелкими светящимися цветочками, днём прикидываясь ничем не примечательной ползучкой. Да. Цветы аэна светились в темноте, как крошечные лампочки. Альбин раньше только читал об этом. Но однажды вечером они втроём возвращались из таверны Куомы и увидели снизу, как лавандовые и розовые заросли оплетают разноцветные гирлянды.

- У нас появились фанаты, которые украсили наш сад? - Предположил Альбин.

- Нет, кто-то захватил наше убежище, пока нас не было, - возразил Марсен, - вечеринку устроили, гады, весело им, смотри-ка.

И только Джил сказала, сперва чуть слышно:

- Получилось. - И уже на бегу, во весь голос, торжествующе: - Получилось!

Хотя подъём был весьма крутой, догнали они её только у калитки сада. Недоуменно переглянулись, пока Джил пританцовывала среди своих травяных плантаций, осторожно подцепляя то одну гирлянду, то другую.

- Всё ясно, - со вздохом сказал Марсен. - Аччелерандо сердца моего, ты что же, умудрилась вырастить аэн?

Джил, не говоря ни слова, повернула к ним сияющее лицо.

- Я глубоко потрясён, - очень серьёзно сказал Марсен. - И впечатлён. И восхищён. И вообще.

Джил засияла ещё больше.

- Я сегодня что-нибудь шутил про шамер-иланских колдуний? - Задумчиво вопросил Альбин.

- Никакого колдовства! - Возмутилась Джил. - Чистая наука и немного внимания. Это просто зашоренные консерваторы вроде тебя вечно вопят про колдовство, стоит им увидеть что-то за рамками их представлений. Лишь бы прогрессу воздух перекрыть. Вот из-за таких, как ты, пианисты больше никогда не будут великими.

- Все шарлатаны, - Альбин обличающе наставил на неё скрюченный палец, - прикрываются прогрессом и оригинальностью подхода, чтобы творить свои мрачные ритуалы. Вот из-за таких, как ты, Мелодию Духа и запретили.

Но, конечно, всё это он говорил не всерьёз. Цветущий аэн его тоже заинтересовал, и после долгих извинений Джил смилостивилась и разрешила рассмотреть травяного питомца.

У них были дребезжащие стёкла, сквозняки, поющие что-то пустое и одинокое по ночам, скрипучие половицы, чересчур влажный воздух, а в комнатах было всегда чуть-чуть холоднее, чем требовалось для комфортной жизни. Они не меняли стёкол, не конопатили щелей, не перестилали пола, не пели огненных песен больше раза в неделю.

Однажды к ним пришла огромная кошка, серая и желтоглазая. Джил сказала, что это кошачья богиня и ей надо принести жертвы, иначе она не одобрит новосёлов и заберёт с собой уют. Жертвы были немедленно принесены. Собственно, их бы принесли и так, без угрозы потерять уют. Вероятно, желтоглазая богиня осталась довольна, потому что стала приходить чаще. Иногда оставалась на ночь. К Джил она относилась с уважением, как к равной. Благодарно принимала жертвы, мурлыкала, когда Джил её гладила, ластилась в ответ. Но не навязывалась, если Джил была занята, и очень любила за ней наблюдать. На Марсена кошка смотрела снисходительно. Не всегда откликалась, если он её звал, зато не отказывалась поиграть — давала понять, что Марсен должен «сделать злую руку», и нападала. Если ловила — прикусывала его за пальцы и упоённо дубасила предплечье задними лапами (и никогда не выпускала когтей). Но любимцем её из всех троих был Альбин. Она никогда не вырывалась, если он брал её на руки. Несмотря на всю вальяжность и чувство собственного достоинства, кошачье божество явно каждый раз переживало событие недели. Было очень забавно наблюдать за ними — Альбин, рассеянно, словно машинально почёсывающий украшенное кисточкой ухо, и кошка, делающая вид, что валяется на чём-то тёплом, но неодушевлённом.

Подружились они и с хозяевами таверны в начале тупика — той самой, с фонариком-поплавком у входа. Они бывали там часто, по утрам, когда было лень самим готовить завтрак или по вечерам, когда Альбин не разрешал устроить из дома проходной двор.

Там обитали два бармена — Куома, также известный как Бородатый Куома, и его молодой помощник Уно. Бородатый Куома часто сыпал ругательствами в духе «тысячу морских дьяволов тебе в глотку», притаскивал говорящих попугаев и травил байки. В общем, вёл себя как типичный старый пират из детских книжек. Кого-то это веселило, кого-то — раздражало. Можно было часто видеть, как лощёные кестасские туристы наклоняются к своим спутницам и презрительно шипят им на ухо: «Этому клоуну стоило бы знать, что на кораблях никогда не кричат «свистать всех наверх!»

Куома посмеивался и над теми, и над другими. И только самые завсегдашние завсегдатаи имели шанс кое-что узнать.

Бородатый Куома и был ушедшим на покой старым пиратом. Самым настоящим. Даже если, как говорится, делить на семь, одних его приключений вполне хватало, чтобы Уль-Илан объявил Ленхамаари войну. Но Куома был хитёр как морская лиса, поэтому никогда не попадался. Как правило, все острова Архипелага подозревали в пиратстве друг друга. А Ленхамаари хватало ума злорадствовать молча. К старости Куома остепенился и стал вести практически благопристойный образ жизни. Никто не мог его опознать, найти, обвинить — потому что он прятал правду на самом видном месте и вёл себя как типичный старый пират из детских книжек. Играть в пирата ему, кажется, нравилось ещё больше, чем быть пиратом.

А напарник Уно точно с таким же энтузиазмом играл в простачка-подмастерье. Та часть их взаимодействия, которую могли наблюдать посетители, была непрерывной актёрской импровизацией.

- Уно! - Скандально орал Бородатый Куома. - Опять ситечки грязные, сколько можно?! Я что, один их чищу?

- А это что, ты их чистишь?! - Искренне изумлялся Уно откуда-то из кухни.

Куома корчил страшную рожу, что-то среднее между «за что мне это?» и «чтоб ты сдох». А вслух орал, с сарказмом таким смачным, что его можно было бы намазывать на хлеб:

- Нет, Уно! Это великий Таави Уэйтси воскресает и заходит к нам почистить ситечки!

- Вот ещё! - Недоверчиво откликался Уно. - Стал бы Таави такой фигнёй заниматься! Он бы скорее придумал мюзикл, в котором ситечки чистили бы себя сами!

- Так и происходит, Уно! - Насмешливо каркал Куома. - Так и происходит!

На стойке стоял маленький медный звонок. Совсем простенький — ударяешь по кнопке, молоточек бьёт выгнутый блестящий краешек, наполняя пространство чистым звоном.

- Это чтобы из подсобки позвать? - Поинтересовался Альбин, с любопытством разглядывая колокольчик.

- Ага, - безмятежно отозвался Куома. - А ещё, молодой сеньор, мы будущее по нему предсказываем. Мало кто понимает. Но мы, бармены Меренранта, понимаем. Мы его каждый день слышим, вот и навострились.

- Навострились? - Не понял Альбин. - В чём?

- А вот в чём, - продолжал Куома, дружелюбно щурясь. - Голос этого малыша может сказать нам, сколько проживёт человек, который заставил его петь. Если тихо звенит, нежно — может, и поживёт ещё. А если громко — лучше сразу беги костёр погребальный разводить.

Марсен поспешно отдёрнул руку от колокольчика. Куома одарил его ласковой, почти отеческой улыбкой и исчез в подсобке. По-видимому, все, кому не лень, били по колокольчику сто раз на дню и барменов это порядком достало. Так или иначе, колокольчик они почему-то не убирали, держали на стойке рядом с банкой, набитой ракушками.

***

Не то чтобы в доме Меренранта обходилось совсем уж без конфронтаций. Например, Джил взялась учить Марсена варить кофе: «Как ты жил всё это время, несчастный?» – «Выживал, морэндо дыхания моего, вы-жи-вал». С тех пор они вечно спорили, кому же всё-таки его варить. Споры у них были двух видов. Первый вид был предсказуем и назывался «нет, ты». Не потому, что оба ленились возиться. Это, скорее, было что-то вроде танца со встречным незнакомцем, когда вы оба уступаете друг другу дорогу и отшагиваете раз за разом в одну и ту же сторону. А второй вид назывался «нет, я» – когда кто-то из них узнавал новое кофейное извращение и жаждал немедленных экспериментов.

Или, например, началась холодная война, когда Марсен зачем-то стал курить. Джил не возражала, но Альбин не переносил запаха сигарет. И в ответ начал превращать каждое своё чаепитие в чайную церемонию в лучших традициях Восточного Берега, с восхвалением посуды и аромата сухой заварки, с подробной одой в честь вкуса настоя. На четвёртый день у Марсена сдали нервы, и он ушёл курить в сад. Где его мгновенно облепили малютки клёс, которых табачный дым отчего-то приводил в восторг. Альбин результатом был доволен, но напора не убавил. Марсен заметил, что совсем необязательно истреблять чай так демонстративно, чтобы насолить ему, можно и по-человечески договориться.

- Ну что ты, - серьёзно отозвался Альбин. - Я вовсе не хочу тебе насолить. Я знаю о твоих непростых отношениях с чаем. Враг моего друга — мой враг. Поэтому я буду истреблять его до последней капельки и до последнего листика. Всеми силами.

Что-то похожее на настоящий конфликт случилось всего один раз. Это произошло примерно через неделю после того, как к проходному двору присоединился какой-то залётный уличный звукомаг с Западного Архипелага. Никто толком не запомнил, с какого именно он острова и как его зовут, но они с Марсеном проболтали весь вечер. С тех пор постоянным рефреном в трескотне Марсена стали четыре имени. Фо Энхан, Ян Ленц, Уилл Ариден, Рэй Мальти. Чаще всего упоминался Ян Ленц. Марсен без умолку болтал о каких-то принципиально новых видах звукомагии, призванных открыть принципиально новые горизонты. Восторженность его повествований напоминала лёгкую форму лихорадки.

Альбину это не очень нравилось, но он не тревожился. Раз этих ребят не знают здесь, в Ленхамаари, значит, они просто шарлатаны с каким-то своим кругом верных последователей. Но Марсен, хоть ему и недостаёт критического мышления, не дурак. Скоро сам убедится, что эта принципиально новая звукомагия — фуфло, и утратит к ней интерес. Единственное, что его беспокоило — тон, в котором Марсен говорил о Яне Ленце. Но что с того? У всех есть свои герои. То, что до этого у Марсена их не было, ещё ни о чём не говорит.

Джил, однако, эта тема явно то ли раздражала, то ли расстраивала. Она не объяснила, почему. Просто однажды за завтраком мягко заметила:

- Когда Альбин просвещал меня на твой счёт, я отмахнулась. Думала, один-другой десяток красоток, которым ты уставишься вслед, я легко переживу. Но даже не подозревала, что мне предстоит ревновать тебя к звукомагии Западного Архипелага.

Лицо Марсена приобрело странное выражение. Таким Альбин его видел раза три, и сейчас сам бы не вспомнил, что заставляло Марсена так отреагировать. Самое главное, что это было впервые, когда причиной стали слова Джил. Альбин никогда не понимал, что думает и чувствует Марсен, когда вот так улыбается, не то виновато, не то смущённо. Но от этой улыбки становилось неуютно. Схожие ощущения бывают, когда ты смотришь на звёздное небо и вдруг вспоминаешь, что многие из этих звёзд давным-давно взорвались, и только сейчас их свет дошёл до тебя сквозь всю эту страшную даль. Или когда плывёшь на лодке в штиль и дно кажется очень близким, а на самом деле — под тобой несколько метров равнодушной холодной воды.

В общем, ощущения были такие, как будто ты всё это время считал своего друга существом одноклеточным, и вдруг оказалось, что совершенно незаслуженно.

Но в следующий момент Марсен извинился перед Джил, поцеловал её и сменил тему. С тех пор он больше не заговаривал о квартете с Западного Архипелага. Да и вообще стал гораздо меньше говорить, но в то время никто не обратил на это внимания.

Лето продолжалось.

В июне они научили клёс ругаться на шамер-иланском языке.

В июле собрали обитателей тупика Меренранта, чтобы устроить генеральную уборку на территории Чёрной струны — квартала, заброшенного из-за дурной славы. Вместе они с позором изгнали оттуда всю нечисть, включая безликих ядовитых гадов с щупальцами (гады с щупальцами, возможно, были единственными существами, способными нагнать страху на Марсена, но после субботника он пересмотрел своё к ним отношение).

В августе они заколдовали весь город на одну ночь. Они придали ему вид Ленхамаари времён Ривеста Айле: шумящие столбы пламени вместо фонарей, мостовая вместо асфальта. Самое главное, что им удалось убедить почти всех невещественных обитателей рощи в конце Девятой линии выйти в город. Существенным различием между эпохой Ривеста Айле и их временем было то, что теперь люди могли видеть шайн. А также то, что в эпоху Ривеста Айле горожане пришли бы в ужас, встретившись с невещественными. Но теперь люди, заново привыкшие к магии ради праздника и к праздникам в неурочное время, лишь зачарованно бродили в искрящемся тумане и говорили друг другу: «Я знал, что они есть! Я знал, что они вернутся!»

За историческую достоверность отвечал Альбин. Он же изображал Ривеста Айле — внешнее сходство и принадлежность к пианистическому направлению не оставили ему выбора. Впрочем, он не особенно сопротивлялся и даже согласился отложить визит к парикмахеру, чтобы немного обрасти и придать облику больше достоверности. Он носился в тумане, время от времени отпуская в пространство пару-тройку головокружительных пассажей, бессмысленных с точки зрения звукомагии, но весьма эффектных.

Люди были в восторге.

Убедительные иллюзии наколдовал Марсен. Мягко говоря, это немного выходило за рамки погодной звукомагии, но у него всё получилось. Подготовка была довольно кропотливым делом и заняла много времени. Однако со стороны казалось, что он просто сказал реальности: «Дорогая реальность, говорят, тебе так шёл тот облик, который ты не носишь вот уже триста лет, не могла бы ты его сегодня принять? Тебе надоело, наверное, но мы-то не видели». И реальность, задумавшись, почему это, собственно, такой замечательный облик пропадает столько времени без дела, изменилась — вся сразу, а не по отдельному камешку и фонарю.

Джил привела шайн. К ней они тоже относились как к своему детёнышу и очень её любили. Туолли, высокий красивый лльончелс, считавшийся в роще главным, души в ней не чаял. Обычно он относился к людям с вежливым любопытством — ко всем, кроме Марсена и Джил. О Марсене он, пожалуй, по-своему заботился. Но Джил он — невероятно! – даже поддразнивал, как человеческие дедушки поддразнивают маленьких внучек. И точно так же не мог отказать ей ни в какой просьбе. Если бы Джил сказала, что все деревья в роще должны обязательно разучить концерт для виолончели с оркестром, Туолли бы ответил, что это отличная идея. И через пару дней деревья звучали бы как концерт для виолончели с оркестром. Даже если до этого ничего сложнее деревенской жиги не играли. Так что затея устроить в Ленхамаари внеочередную карнавальную ночь, разумеется, была принята с восторгом.

Всего через пару часов гуляющие горожане организовали танцы на площади перед ратушей, сочинили какую-то смешную ярмарочную еду вроде жареных в меду орехов с пряностями, развели костерок, на котором готовили напитки (ночь выдалась прохладной). Среди гуляющих нашлись Огненные Птицы, которые устроили импровизированное представление — что-то среднее между танцами с огнём и театром теней. Это превратилось в нечто абсолютно запредельное, когда к ним присоединились лльончелс. Так подтвердился миф о том, что в Ленхамаари не нужно искать круглосуточных заведений, достаточно начать танцевать на площади, и вокруг тебя тут же организуется ярмарка.

Альбин, Джил и Марсен смотрели на всё это с умилением начинающих демиургов. То есть выражали всю полноцветную гамму эмоций от «прикинь, сработало!» до «какие же они у нас славные, правда?»

Отличная гамма для трёх юных звукомагов-обормотов. Что им теперь мажоры и миноры, когда у них получилось столкнуть два разных времени и сделать из них потрясающее созвучие. Хоть и всего на одну ночь. Днём выяснилось, что виновников торжества разыскивают. Но городская стража занималась поисками без должного энтузиазма. Скорее всего, они ничего бы не сделали хулиганистой молодёжи, даже если бы нашли. Обязанности обязанностями, а кто первый всё побросал и тоже на площадь перед ратушей вылез? Вот то-то и оно.

***

В последние две недели августа Марсен начал странно себя вести. И Джил, и Альбин знали, что он в это время года почему-то не очень хорошо себя чувствует. Но в этот раз Марсен не впал в меланхолию. Хотя с каждым днём он и казался всё более и более измождённым, при этом ему как-то удавалось сохранять живой интерес ко всему происходящему. Его усталость выглядела совершенно нормальной, физической, не связанной с непонятными перепадами настроения. В нём непрерывно ощущалась какая-то удивительная внутренняя собранность и нацеленность… на что?

Альбин не придавал этому значения, пока не услышал, как Джил озабоченно говорит:

- Хороший мой, ты не заболел? Что-то ты какой-то сонный в последнее время. Или мне кажется?

Марсен ответил ей что-то дурашливо-нежное и сменил тему. Через неделю уже Альбин не выдержал и поинтересовался, чем это Марсен занимается по ночам вместо того, чтобы спать. Марсен, гнусно ухмыляясь, поведал, что он счастливо и взаимно влюблён, а это вносит определённые коррективы в график.

В любой другой ситуации Альбин бы устыдился своего любопытства и дальше расспрашивать бы не стал. Но очень уж подозревал, что именно на это Марсен и рассчитывает.

В конце концов, даже Альбин имеет право хоть раз в жизни выйти из себя. Быть лучшим другом — это означает не только то, что ты терпишь все идиотские выходки. Но и то, что именно ты можешь щёлкнуть по носу, когда идиотские выходки покидают пределы дружеских подколок. Поэтому Альбин ехидно усомнился в том, что внесение коррективов занимает у Марсена столько времени. А также отметил, что Джил не ползает, как сонная муха. Не хочу тебя расстраивать, сказал Альбин, но она, по всей видимости, спит, пока ты вносишь коррективы.

Любой нормальный человек бы ощутил непреодолимое желание врезать собеседнику ещё на первой фразе, если бы услышал всё это в свой адрес. В глубине души Альбин именно этого и ожидал. Знал, что Марсен не попытается ему врезать, а если попытается — потерпит довольно быстрое и довольно позорное поражение.

Но Марсен не был любым нормальным человеком. Он был чудовищем. Ты мог бить наверняка. Предвкушать, как сейчас заденешь этого мерзавца за живое. Как врежешь ему по больному. Но вместо этого выставлял себя идиотом, а Марсен делал вид, что он тут ни при чём и что ему за тебя ужасно стыдно. Вот и сейчас он очень внимательно посмотрел на Альбина. И очень дружелюбно сказал:

- Конечно, она спит, пока я вношу коррективы. Джил просыпается буквально с первым лучом солнца, до самого летнего солнцестояния — всё раньше и раньше. Но сюрпризы вроде рассветного неба полагается готовить заранее, а я не люблю, когда за рабочим процессом наблюдают.

- Ты... рисуешь рассветы? - Слегка оторопело переспросил Альбин.

- Ну да, - отозвался Марсен. - Представляешь, во сколько приходится вставать? Мне, конечно, очень приятно, что ты не поверил, будто такие вещи не могут отнимать у меня много времени. Но я пока недостаточно хорош даже в погодной звукомагии. - Он удручённо вздохнул, и Альбину захотелось вспомнить все известные боевые заклинания.

Несколько дней Альбин действительно караулил рассветы. Они были прекрасны. В три дюжины солнц. Вовсе без солнца, когда небо начало светлеть с краёв. Ночь, сгоревшая и осыпавшаяся золотыми каплями огненного дождя. Звёзды, не померкшие к утру, а превратившиеся в стаю голосистых перелётных птиц. Больше всего Альбину запомнился один, зыбкий и бледно-зелёный, когда солнце слабо, а потом всё ярче и ярче сияло в одной и той же точке неба, разбрасывая по мостовым и крышам танцующие золотые прожилки. Как будто бы целый город всплывал со дна моря.

Но вскоре Альбин перестал следить за рассветами. Не потому, что ему было тяжело встать так рано. Просто было почему-то неловко. Будто он подглядывал за чужим поцелуем. Кроме того, он снова ощутил что-то вроде белой зависти к Марсену. Дело было не в том, что у Марсена появился человек, ради которого он мог каждый день раскрашивать целое небо. Скорее, в том, что Марсен мог сказать «я люблю тебя» и таким способом, говоря при этом как будто бы от лица всего мира сразу.

И он ещё комплексует из-за этой дурацкой боевой звукомагии, с болью подумал Альбин.

Однажды он всё-таки сказал Марсену, что смотрел на его рассветы и хотел, чтобы они длились весь день.

Однако Марсен в ответ на это лишь фыркнул:

- Обыкновенные иллюзии. Кто угодно так сможет.

- Не кто угодно, - возразил Альбин. - Это работа художника.

- Это детская мазня.

- А чего ты хочешь? - Слегка разозлившись, спросил Альбин.

Марсен ответил не сразу. Некоторое время молчал с таким видом, будто мучительно формулировал что-то уже давно не дававшее покоя. И наконец сказал:

- Я хочу… что-то настоящее. Не рисовать миру новое лицо поверх старого. И не ломать его, выстраивая заново. Я поэтому и рисую всякую смешную ерунду вроде морского дна. Что-то напоминающее рассвет, но при этом совсем не похожее на рассвет. Потому что я не хочу, чтобы это было «как настоящее». Я хочу, чтобы оно было настоящее.

- Чтобы солнце по-настоящему не взошло, если ты где-то накосячишь? - Иронично хмыкнул Альбин.

- Я не накосячу, - упрямо мотнул головой Марсен. - В том-то и дело, что всё будет по-настоящему, потому что будет правильно. И правильно, потому что по-настоящему. Это будет… как если бы никто не украшал скифанбенское дерево гирляндами, а оно само бы отрастило лампочки. Вот как аэн. Если совсем упрощать, то представь, что действительно есть должность художника рассветов, и этот художник действительно отвечает за то, что мы наблюдаем по утрам. И я бы тогда был он. Чёрт, ну как объяснить-то...

Альбин слушал его и думал: чистые квинты, неужели он наконец образумился?