Глава 3
На третий день умерли все дети, кроме одного отрока годов едва десяти. Оный, мучимый бурным безумием, вдруг впал в глубокое беспамятство. Очи его стали аки стекло, он непрестанно хватал руками покрывало либо водил ими в воздухе, как бы желаючи ухватить перо пишущее. Дыхание стало громким и хриплым, пот хладный, липучий и смердящий выступил на коже. Тогда снова ввели ему эликсир в жилы, и приступ повторился. На сей раз начался из носа кровоток, а кашель перешел во рвоту, после коей отрок совсем светшал и обессилел.
Признаки таковые не мягчали два дни. Кожа отрока, прежде залитая потом, сухой стала и горячей, пульс утратил полноту и жесткость, был, однако же, довольно сильным, скорее медлительным, нежели быстрым. Ни единого разу отрок сей уж не приходил в себя и не кричал боле.
Наконец настал день седьмый. Отрок очнулся как бы ото сна и отверст очи, а очи его были како у змеи…
Карла Деметия Крест. «Испытание Травами и иные тайные ведьмаков практики, собственными глазами наблюдавшиеся». Манускрипт исключительно для ознакомления Капитула Чародеев
— Ваши опасения были необоснованными, совершенно беспочвенными, — поморщилась Трисс, опершись локтями о стол. — Миновали времена, когда волшебники охотились за Истоками и магически одаренными детьми, силой, а то и обманом вырывали их из рук родителей или опекунов. Вы что, серьезно считали, что мне захочется отнять у вас Цири?
Ламберт фыркнул и отвернулся. Эскель и Весемир глянули на Геральта, но тот молчал. Он смотрел в сторону, все время поигрывая своим серебряным медальоном ведьмака — головой волка, ощерившего клыки. Трисс знала, что медальон реагирует на магию. В такую ночь, как Мидинваэрн, когда воздух прямо–таки вибрирует от магии, медальоны ведьмаков должны дрожать не переставая, раздражать и беспокоить.
— Нет, детка, — наконец проговорил Весемир. — Знаем, ты бы этого не сделала. Но знаем и то, что ты обязана сообщить о ней Капитулу. Давным–давно известно, что это входит в обязанности каждого чародея и чародейки. Да, вы наблюдаете за такими детьми, чтобы потом в подходящий момент соблазнить их магией, склонить…
— Успокойтесь, — холодно прервала она. — Я не скажу о Цири никому. Капитулу тоже… Что вы так смотрите?
— Удивлены легкостью, с которой ты обещаешь хранить тайну, — спокойно сказал Эскель. — Прости, Трисс, не хотелось бы тебя обижать, но куда подевалась ваша легендарная лояльность по отношению к Совету и Капитулу?
— Многое произошло. Война многое изменила. А битва за Содден и того больше. Не хочу утомлять вас политикой, но некоторые проблемы и вопросы, простите, вообще секретны, и я не имею права их раскрывать. Что же касается лояльности… Я лояльна. Но можете поверить, в этом деле я могу быть лояльной по отношению и к Капитулу, и к вам.
— Такая двойная лояльность, — впервые за вечер Геральт посмотрел ей в глаза, — чертовски трудная штука. Она редко кому удается, Трисс…
Чародейка взглянула на Цири. Девочка с Койоном сидели на медвежьей шкуре в дальнем углу холла и играли в ладушки. Игра была однообразной, оба были одинаково ловкими, ни один не мог прихлопнуть руку другого. Однако им это явно не мешало и не портило забавы.
— Геральт, — сказала Трисс. — Найдя Цири там, над Яругой, ты забрал ее с собой. Привез в Каэр Морхен, спрятал от мира, не хочешь, чтобы даже близкие ребенку люди знали, что она жива. Что–то мне неизвестное заставило тебя поверить в существование Предназначения, в то, что мы находимся в его власти и оно руководит нами во всех наших поступках. Я тоже так считаю, всегда так считала. Ежели Предназначение пожелает, чтобы Цири стала волшебницей, она ею станет. Ни Капитул, ни Совет не должны о ней знать, не должны за ней наблюдать либо уговаривать ее. Сохранив ваш секрет, я вовсе не предам Капитула. Но, как вы сами понимаете, есть тут одна загвоздка.
— Если б одна, — вздохнул Весемир. — Говори, дитя мое.
— У девочки магические способности, и ими нельзя пренебрегать. Это чревато…
— Чем?
— Неконтролируемые способности опасны. Для Истока и для окружения. Окружению Исток может угрожать по–всякому. Себе — только одним: болезнью мозга. Чаще всего — кататонией.
— Тысяча дьяволов! — после долгого молчания проговорил Ламберт. — Вот слушаю я вас и думаю: кто–то тут уже явно тронулся умом, того и гляди, начнет угрожать окружающим. Предназначение, Истоки, чудеса, невидимки… Ты не перебарщиваешь, Меригольд? Она что, первый ребенок, которого приволокли в Замок? Никакого Предназначения Геральт не нашел, просто отыскал очередного осиротевшего и бездомного ребенка. Мы научим ее пользоваться мечом и выпустим в мир, как множество других. Согласен, никогда раньше нам не доводилось тренировать в Каэр Морхене девочек. Были у нас с Цири проблемы, мы совершали ошибки, и хорошо, что ты нам на них указала. Но не переусердствуй. Она не так уж неповторима, чтобы падать пред ней на колени и воздевать очи горе. Мало, что ли, кружит по миру баб–воительниц? Уверяю тебя, Меригольд, Цири выйдет отсюда ловкой и здоровой, сильной и способной управляться с житейскими невзгодами. И, ручаюсь, без всяких там кататоний и других падучих. Если, конечно, ты не внушишь ей чего–нибудь такого.
— Весемир, — Трисс повернулась в кресле, — вели ему замолкнуть, он мешает.
— Мудришь, — спокойно сказал Ламберт, — а ведь еще не обо всем знаешь. Гляди.
Он протянул руку к камину, странно сложив пальцы. В камине загудело и завыло, пламя вскипело, поленья раскалились, взорвались искрами. Геральт, Весемир и Эскель беспокойно посмотрели на Цири, но девочка не обратила внимания на эффектный фейерверк.
Трисс скрестила руки на груди, вызывающе глянула на Ламберта.
— Знак Аард? Хотел меня удивить? Таким же знаком, утроенным концентрацией, усилием воли и заклинанием, я могу мгновенно выкинуть поленья из камина, да так высоко, что тебе они покажутся звездами.
— Ты–то можешь, — согласился он. — А вот Цири — нет. Она не в состоянии сложить знак Аард. И вообще никакой знак сложить не в состоянии. Пробовала сотни раз, и… ничего. А ты прекрасно знаешь, что для наших Знаков требуется минимум способностей. Получается, что у Цири нет даже их. Она совершенно нормальный ребенок. У нее нет и признака магических возможностей, она типичный антиталант. А ты нам плетешь сказки об Истоке, пытаешься напугать…
— Исток, — холодно объяснила Трисс, — не контролирует своих умений, они ей не подчиняются. Она — медиум, что–то вроде посредника. Бессознательно контактирует с энергией, бессознательно ее преобразует. А когда пытается взять под контроль, когда прикладывает усилия, как, например, при попытках сложить Знаки, у нее ничего не выходит. И не выйдет не только после сотни, но и после тысячи попыток. Это типично для Истока. Но вот наступает момент, когда Исток не прилагает усилий, не напрягается, сидит себе спокойненько, размышляет о манной кашке либо о колбасе с капустой, играет в кости, «любится» с кем–то в постели, ковыряет в носу… и вдруг что–то происходит. Например, пламя охватывает дом или вспыхивает полгорода.
— Преувеличиваешь, Меригольд.
— Ламберт, — Геральт отпустил медальон, положил руки на стол, — во–первых, не называй Трисс «Меригольд», она не раз просила тебя. Во–вторых, Трисс не преувеличивает. Я собственными глазами видел в деле Цирину мамочку, принцессу Паветту. Поверьте, было на что посмотреть. Не знаю, была ли она Истоком, но никто и не подозревал о ее способностях, пока она чуть было не развалила королевский замок в Цинтре.
— Выходит, надо согласиться, — сказал Эскель, зажигая свечи в очередном подсвечнике, — что у Цири это вполне может быть наследственным.
— Не только может быть, — сказал Весемир, — а определенно есть. С одной стороны, Ламберт прав. Цири не способна складывать Знаки. С другой… Все мы видели…
Он замолчал, глянул на Цири, которая радостным писком отмечала только что одержанную победу. Трисс видела улыбку на лице Койона и не сомневалась, что тот просто поддался.
— Именно, — насмешливо сказала она. — Видели. Что вы видели? При каких обстоятельствах? А вам не кажется, парни, что пришло время поговорить откровенно? Черт побери, повторяю, я сохраню тайну. Слово даю.
Ламберт взглянул на Геральта. Геральт утвердительно кивнул. Молодой ведьмак встал, снял с высокой полки большой квадратный хрустальный графин и небольшой флакончик. Перелил содержимое флакончика в графин, встряхнул, разлил прозрачную жидкость по стоящим на столе кубкам.
— Выпей с нами, Трисс.
— Неужто ваша тайна и впрямь настолько страшна, — съехидничала чародейка, — что на трезвую голову о ней говорить нельзя, обязательно надо сначала надраться?
— Не умничай. Глотни. Легче поймешь.
— А что это?
— «Белая Чайка».
— Что?
— Легкое снадобье, — улыбнулся Эскель, — для приятных сновидений.
— Черт возьми! Ведьмачий галлюциноген? Так вот почему у вас вечерами блестят глаза!
— «Белая Чайка» — мягкое средство. Галлюциногены содержит «Черная».
— Если в напитке есть магия, мне нельзя его брать в рот!
— Исключительно натуральные составляющие, — успокоил Геральт, но при этом мина у него была сконфуженная. Он явно опасался расспросов о составе эликсира. — К тому же разбавлены большим количеством воды. Мы б не стали предлагать что–то такое, что может навредить.
Игристая жидкость со странным вкусом обожгла холодом глотку, разлилась теплом по телу. Чародейка провела языком по деснам и нёбу. Но не смогла распознать ни одного составляющего элемента.
— Вы дали Цири выпить этой… «Чайки»? — догадалась она. — И тогда…
— Чистая случайность, — прервал ее Геральт. — В первый вечер, сразу по приезде… Она хотела пить. Бокал «Чайки» стоял на столе. Мы не успели оглянуться, как она выпила одним духом. И впала в транс.
— Набрались мы страха, — признался Весемир и вздохнул. — Ох, набрались, девочка. По горлышко.
— Она заговорила не своим голосом, — спокойно сказала Трисс, глядя ведьмакам в глаза, отражавшие огоньки свечей. — Начала говорить о том, чего знать не могла. Начала… пророчествовать. Верно? Что она говорила?
— Глупости, — сухо сказал Ламберт. — Бессмысленный бред.
— Не сомневаюсь, что вы тогда прекрасно поняли друг друга. Бред — твоя стихия, убеждаюсь всякий раз, стоит тебе раскрыть рот. Окажи любезность, не раскрывай его некоторое время. Лады?
— На этот раз, Трисс, — серьезно сказал Эскель, потирая шрам на щеке, — Ламберт прав. Глотнув «Чайки», Цири действительно заговорила так, что мы ничего не сумели понять. Тогда, в первый раз, это была полная белиберда. Только после…
Он осекся. Трисс догадливо покрутила головой.
— Только во второй раз она заговорила осмысленно. Стало быть, был и второй. Тоже после наркотика, который хлебнула по вашей неосмотрительности?
— Трисс, — поднял голову Геральт. — Сейчас не до шуток. Нас это не забавляет. Нас это тревожит и беспокоит. Да, был и второй раз. Цири довольно неудачно упала во время тренировки. Потеряла сознание. Когда пришла в себя, снова погрузилась в транс. И опять несла чепуху. И снова голос был не ее. И снова все было непонятно. Но я уже слышал подобные голоса, подобный характер речи. Так говорят несчастные, хворые, душевнобольные женщины, которых называют оракулами. Понимаешь, что я имею в виду?
— Полностью. Это во второй раз. Переходим к третьему.
Геральт вытер лоб, вдруг покрывшийся испариной.
— Цири часто просыпается среди ночи, — начал он. — С криком. Она многое пережила. Она не хочет об этом говорить, но, несомненно, видела в Цинтре и Ангрене такое, что ребенку видеть не положено. Я даже опасаюсь, что… кто–то ее… обидел. И это возвращается в снах. Обычно ее легко успокоить, она засыпает без труда… Но однажды, проснувшись, она снова впала в транс. Опять заговорила чужим, неприятным… злым голосом. Говорила четко и осмысленно. Пророчествовала, прорицала. И напророчила нам…
— Что? Что, Геральт?
— Смерть, — мягко сказал Весемир. — Смерть, дитя мое.
Трисс взглянула на Цири, пискливо упрекавшую Койона в обмане. Койон обнял ее, рассмеялся. Чародейка вдруг поняла, что никогда, никогда раньше не слышала, чтобы ведьмаки смеялись.
— Кому? — быстро спросила она, глядя на Койона.
— Ему, — сказал Весемир.
— И мне, — добавил Геральт. И улыбнулся.
— А когда проснулась…
— Ничего не помнила. А мы не расспрашивали.
— И правильно сделали. Теперь о пророчестве. Оно было конкретным, детальным?
— Нет, — глянул ей прямо в глаза Геральт. — Путаным. Не спрашивай об этом, Трисс. Нас печалит не содержание ворожбы и бреда Цири, а лишь то, что с ней творится. Мы боимся не за себя, а за…
— Осторожнее, — бросил Весемир. — Не говори об этом при ней.
Койон подошел к столу, таща девочку на закорках.
— Пожелай всем спокойной ночи. Полночь близко. Вот–вот кончится Мидинваэрн. С завтрашнего утра весна ближе с каждым днем!
— Пить хочется. — Цири слезла с закорок, потянулась к кубку Эскеля. Ведьмак ловко отодвинул кубок, схватил кувшин с водой. Трисс быстро поднялась.
— Прошу, — подала она девочке свой наполовину полный кубок, одновременно многозначительно сжав руку Геральту и глядя в глаза Весемиру. — Пей.
— Трисс, — шепнул Эскель, видя, как Цири взахлеб пьет. — Что ты делаешь? Это же…
— Помолчи, пожалуйста.
Ждать почти не пришлось. Цири вдруг напряглась, тихо крикнула, улыбнулась широкой, счастливой улыбкой. Зажмурилась, раскинула руки. Засмеялась, закружилась, затанцевала на цыпочках. Ламберт молниеносно отбросил стоявший на дороге табурет, Койон встал между танцующей девочкой и огнем камина.
Трисс вскочила, вырвала из–за декольте амулет — оправленный в серебро сапфир на тонкой цепочке. Крепко зажала его в кулаке.
— Дитя, — простонал Весемир, — что ты делаешь?
— Я знаю, что делаю, — сказала она резко. — Девочка впала в транс, а я установлю с ней психический контакт. Войду в нее. Я вам говорила, что она представляет собою что–то вроде магического посредника, передатчика, я должна знать, что она передает, как и откуда черпает ауру, как ее преобразовывает. Сегодня Мидинваэрн, удачная ночь для такого мероприятия…
— Не нравится мне это, — нахмурился Геральт. — Совсем не нравится.
— Если у одной из нас случится эпилептический припадок, — отмахнулась от него чародейка, — знаете, как поступить. Прутик в зубы, поддержать, переждать. Головы выше, ребята. Мне доводилось делать такое не раз.
Цири перестала плясать, села на пол, вытянула руки, опустила голову на колени. Трисс прижала к виску уже теплый амулет, прошептала формулу заклинания. Закрыла глаза, сосредоточилась, выслала импульс.
* * *
Море зашумело, волны с грохотом ударили в скалистый берег, высокими гейзерами взвились меж камней. Она махнула крыльями, ловя соленый ветер. Невероятно счастливая, спикировала, догнала стаю подружек, задела коготками хребты волн, снова взмыла в небо, роняя капли, стала планировать, носимая вихрем, шумящим в маховых и правильных перьях. Сила внушения, подумала она трезво. Всего лишь сила внушения. Чайка!
Трииисс! Трииисс!
Цири! Где ты?
Трииисс!
Чайки умолкли. Правда, чародейка еще чувствовала на лице мокрые брызги белых грив, но под ней уже не было моря. Вернее, было, но это было море трав, бескрайняя, уходящая за горизонт равнина. Трисс с ужасом поняла, что перед ней раскинулась степь, окружающая вершину Холма под Содденом. Но нет, это был не Холм. Это не мог быть Холм.
Небо вдруг потемнело, вокруг заклубились тени. Трисс видела длинную цепь размытых фигур, медленно спускающихся по склону. Слышала набегающие друг на друга шепотки, складывающиеся в непонятный, волнующий хор.
Цири стояла рядом, повернувшись спиной. Ветер развевал ее пепельные волосы.
Туманные, нечеткие фигуры шли и шли бесконечной, долгой чередой. Проходя мимо, они поворачивали головы. Трисс придушила крик, глядя на равнодушные, спокойные, бесстрастные лица, на невидящие, мертвые глаза. Большинство лиц она не знала, не узнавала. Но некоторые — да.
Коралл. Ваньелла. Йойоль, Рябой Алекс…
— Зачем ты меня сюда привела? — шепнула она. — Зачем?
Цири повернулась. Подняла руку, и чародейка увидела струйку крови, стекающую по линии жизни с ладони на сустав.
— Это роза, — спокойно сказала девочка. — Роза из Шаэрраведда. Я укололась. Ничего страшного. Всего лишь кровь. Кровь эльфов…
Небо потемнело еще больше, а спустя мгновение разгорелось резкими, слепящими стрелами молний. Все замерло в тишине и неподвижности. Трисс остановилась рядом с Цири и увидела, что они стоят на краю бездонной пропасти, в которой клубится красноватый, как бы подсвеченный дым. Вспышка очередной беззвучной молнии выхватила из тьмы ведущую в глубь пропасти длинную мраморную лестницу.
— Так надо, — дрожащим голосом произнесла Цири. — Другого пути нет. Только этот. По лестнице вниз. Так надо, потому что, потому что… Va’esse deireadh aep eigean…
— Говори, — шепнула волшебница. — Говори, дитя.
— Дитя Старшей Крови… Feainnewedd… Luned aep Hen Ichaer… Deithwen… Белое Пламя… Нет, нет… Нет!
— Цири!
— Черный рыцарь… с перьями на шлеме… Что он мне сделал? Что тогда случилось? Я боялась… Я все еще боюсь. Это не кончилось, это никогда не кончится. Львенок должен умереть… Этого требуют интересы… Нет… Нет…
— Цири!
— Нет! — Девочка напряглась, крепко зажмурилась. — Нет, нет, не хочу! Не прикасайся ко мне!
Выражение ее лица резко изменилось, оно застыло, голос стал металлическим, холодным и враждебным, в нем зазвучала злая, жестокая насмешка:
— Ты явилась даже сюда, Трисс Меригольд? Даже сюда? Ты зашла слишком далеко, Четырнадцатая. Я тебя предостерегал.
— Кто ты? — вздрогнула Трисс. Но голос не выдал ее волнения.
— Узнаешь в свое время.
— Я узнаю сейчас!
Чародейка подняла руки, резко раскинула их, вложив все свои силы в Волшебство опознания. Магическая завеса разорвалась, но за ней была вторая, третья… четвертая…
Трисс со стоном опустилась на колени. А реальность продолжала разрываться, раскрывались двери за дверями, длинный, бесконечный ряд дверей, ведущих в никуда. В пустоту.
— Ты ошиблась, Четырнадцатая, — проговорил насмешливый металлический голос. — Ты перепутала небо со звездами, отраженными ночью в поверхности пруда.
— Не прикасайся… Не прикасайся к этому ребенку!
— Она не ребенок.
Губы Цири пошевелились, но Трисс видела, что глаза ее по–прежнему мертвые, стеклянные, отсутствующие.
— Она не ребенок, — повторил голос. — Она — Пламя, Белое Пламя, от которого займется и сгорит мир. Это Старшая Кровь, Hen Ichaer. Кровь эльфов. Зерно, которое не прорастет, не проклюнется, но полыхнет пламенем. Кровь, которая будет осквернена… Когда придет Tedd Deireadh, Час Конца. Va’esse deireadh aep eigean!
— Ты предвещаешь смерть? — крикнула Трисс. — Только это ты и умеешь — предвещать смерть? Всем? Им, ей… Мне?
— Тебе? Ты уже мертва, Четырнадцатая. В тебе все уже умерло.
— Могуществом Высших Сфер, — простонала чародейка, собирая остатки сил и водя рукой в воздухе. — Водой, огнем, землей и воздухом заклинаю тебя. Заклинаю мыслью, сном и смертью, тем, что было, что есть и что будет! Заклинаю тебя. Кто ты? Говори!
Цири отвернулась. Ведущие в глубь пропасти ступени исчезли, растворились, на их месте возникло серое свинцовое море, пенящееся, вздыбленное ломкими хребтами волн. В тишину снова ворвался крик чаек.
— Лети, — проговорил голос устами девочки. — Пора. Возвращайся, откуда пришла, Четырнадцатая с Холма. Лети на крыльях чайки и слушай крики других чаек. Слушай внимательно!
— Заклинаю тебя…
— Ты не можешь. Лети, чайка!
И неожиданно вновь возник свистящий вихрь, влажный и соленый ветер, и был полет, полет без конца и начала. Дико кричали чайки. Кричали и повелевали.
Трисс?
Цири?
Забудь о нем! Не мучай его… Трисс!
Забудь!
Трисс! Трисс! Триииисс!
* * *
— Трисс!
Она открыла глаза, откинула голову на подушку, пошевелила онемевшими руками.
— Геральт?
— Я здесь, с тобой. Как ты себя чувствуешь?
Трисс осмотрелась. Она лежала на кровати в своей комнате. На лучшей кровати во всем Каэр Морхене.
— Что с Цири?
— Она спит.
— Как долго…
— Слишком долго, — прервал он, накрыл ее одеялом, обнял. Когда наклонялся, медальон с волчьей мордой замаячил у нее перед глазами. — Ты поступила не лучшим образом, Трисс.
— Все в порядке. — Она вздрогнула в его объятиях и тут же подумала: «Все вовсе не в порядке». Потом повернула голову так, чтобы медальон не прикасался к лицу. Теорий о свойствах ведьмачьих амулетов было множество, но ни одна не советовала чародейкам прикасаться к ним в дни и ночи Солнцестояний.
— Мы… Мы что–нибудь говорили в трансе?
— Ты — нет. Все время была без сознания. Цири… прежде чем проснуться… сказала: Va’esse deireadh aep eigean…
— Она знает Старшую Речь.
— Не настолько, чтобы построить полную фразу…
— …означающую «Что–то кончается». — Чародейка провела по лицу рукой. — Геральт, все очень серьезно. Девочка — невероятно мощный медиум. Не знаю, с чем и с кем она контактирует, но думаю, для нее не существует пределов контакта. Что–то хочет овладеть ею. Что–то… что для меня чересчур могущественно. Я боюсь за нее. Очередной транс… может кончиться психическим срывом. Я не могу этого осилить, не умею овладеть, не смогу… В случае нужды я не смогла бы заблокировать, приглушить ее способности, не сумела бы постоянно их гасить, если б потребовалось. Ты должен воспользоваться помощью… другой чародейки. Более способной. Более опытной. Ты знаешь, о ком я.
— Знаю. — Он отвернулся, поджал губы.
— Не упрямься. Не сопротивляйся. Я догадываюсь, почему ты обратился не к ней, а ко мне. Перебори гордыню, перебори обиду и ожесточение. Это бессмысленно. Ты измучаешься. К тому же ты рискуешь здоровьем и жизнью Цири. То, что скорее всего произойдет с ней в очередном трансе, может оказаться хуже испытания Травами. Обратись за помощью к Йеннифэр, Геральт.
— А ты, Трисс?
— Что я? — Она с трудом сглотнула. — Я не в счет. Я подвела тебя. Подвела во всем. Я была… была твоей ошибкой. Ничем больше.
— Ошибки, — медленно проговорил он, — тоже зачисляются на мой счет. Я не вымарываю их из жизни и из памяти. И никогда не ищу виновных. Ты многое значила для меня и всегда будешь значить. Ты никогда не подводила меня, не разочаровывала. Никогда. Поверь.
Она долго молчала, наконец сказала, сдерживая дрожь в голосе:
— Я останусь до весны. Буду рядом с Цири… Буду присматривать за ней. Днем и ночью. Я буду с ней днем и ночью. А весной… Весной мы отвезем ее в Элландер в храм Мелитэле. Возможно, то, что хочет взять над нею власть, не сможет подступиться к ней в храме. И тогда ты обратишься за помощью к Йеннифэр.
— Хорошо, Трисс. Благодарю тебя.
— Геральт…
— Слушаю.
— Цири сказала что–то еще, верно? Что–то такое, что слышал только ты. Что?
— Нет, — возразил он, и голос у него дрогнул. — Нет, Трисс.
— Прошу тебя.
— Она обращалась не ко мне.
— Знаю. Ко мне. Скажи, прошу.
— Уже когда проснулась… Когда я ее поднял… Она прошептала: «Забудь о нем. Не мучай его».
— Не буду, — сказала Трисс тихо. — Но забыть не могу. Прости.
— Это я должен просить у тебя прощения. И не только у тебя.
— Ты так сильно любишь. — Она не спросила, сказала.
— Да, — вполголоса признался он после долгого молчания.
— Геральт…
— Слушаю, Трисс.
— Побудь эту ночь со мной.
— Трисс…
— Только побудь.
— Хорошо.