Глава 2

У них у каж­до­го бы­ла своя ком­на­та. Лет им бы­ло под семь­де­сят, а то и боль­ше. И все-та­ки они по­луча­ли удо­воль­ствие от жиз­ни, хоть од­ной но­гой и сто­яли в мо­гиле. Знаю, свинс­тво так го­ворить, но я вов­се не о том. Прос­то я хо­чу ска­зать, что я мно­го ду­мал про ста­рика Спен­се­ра, а ес­ли про не­го слиш­ком мно­го ду­мать, на­чина­ешь удив­лять­ся — за ка­ким чер­том он еще жи­вет. По­нима­ете, он весь сгор­блен­ный и еле хо­дит, а ес­ли он в клас­се уро­нит мел, так ко­му-ни­будь с пер­вой пар­ты при­ходит­ся на­гибать­ся и по­давать ему. По-мо­ему, это ужас­но. Но ес­ли не слиш­ком раз­би­рать­ся, а прос­то так по­думать, то вы­ходит, что он вов­се не пло­хо жи­вет. Нап­ри­мер, один раз, в вос­кре­сенье, ког­да он ме­ня и еще нес­коль­ких дру­гих ре­бят уго­щал го­рячим шо­кола­дом, он нам по­казал пот­ре­пан­ное ин­дей­ское оде­яло — они с мис­сис Спен­сер ку­пили его у ка­кого-то ин­дей­ца в Й­ел­ло­ус­тон­ском пар­ке. Вид­но бы­ло, что ста­рик Спен­сер от этой по­куп­ки в вос­торге. Вы по­нима­ете, о чем я? Жи­вет се­бе та­кой че­ловек вро­де ста­рого Спен­се­ра, из не­го уже пе­сок сып­лется, а он все еще при­ходит в вос­торг от ка­кого-то оде­яла.

Дверь к не­му бы­ла от­кры­та, но я все же пос­ту­чал­ся, прос­то из веж­ли­вос­ти. Я ви­дел его — он си­дел в боль­шом ко­жаном крес­ле, за­кутан­ный в то са­мое оде­яло, про ко­торое я го­ворил. Он обер­нулся, ког­да я пос­ту­чал.

— Кто там? — за­орал он. — Ты, Кол­филд? Вхо­ди, маль­чик, вхо­ди!

Он всег­да орал до­ма, не то что в клас­се. На нер­вы дей­ство­вало, серь­ез­но.

Толь­ко я во­шел — и уже по­жалел, за­чем ме­ня при­нес­ло. Он чи­тал «Ат­лантик ман­сли», и вез­де сто­яли ка­кие-то пу­зырь­ки, пи­люли, все пах­ло кап­ля­ми от нас­морка. Тос­ку на­гоня­ло. Я во­об­ще-то не слиш­ком люб­лю боль­ных. И все ка­залось еще уны­лее от­то­го, что на ста­ром Спен­се­ре был ужас­но жал­кий, по­тер­тый, ста­рый ха­лат — на­вер­но, он его но­сил с са­мого рож­де­ния, чес­тное сло­во. Не люб­лю я ста­риков в пи­жамах или в ха­латах. Веч­но у них грудь на­ружу, все их ста­рые реб­ра вид­ны. И но­ги жут­кие. Ви­дали ста­риков на пля­жах, ка­кие у них но­ги бе­лые, без­во­лосые?

— Здравс­твуй­те, сэр! — го­ворю. — Я по­лучил ва­шу за­пис­ку. Спа­сибо вам боль­шое. — Он мне на­писал за­пис­ку, что­бы я к не­му за­шел прос­тить­ся пе­ред ка­нику­лами; знал, что я боль­ше не вер­нусь. — Вы нап­расно пи­сали, я бы все рав­но за­шел поп­ро­щать­ся.

— Са­дись вон ту­да, маль­чик, — ска­зал ста­рый Спен­сер. Он по­казал на кро­вать.

Я сел на кро­вать.

— Как ваш грипп, сэр?

— Зна­ешь, мой маль­чик, ес­ли бы я се­бя чувс­тво­вал луч­ше, приш­лось бы пос­лать за док­то­ром! — Ста­рик сам се­бя рас­сме­шил. Он стал хи­хикать, как су­мас­шедший. На­конец от­ды­шал­ся и спро­сил: — А по­чему ты не на мат­че? Ка­жет­ся, се­год­ня фи­нал?

— Да. Но я толь­ко что вер­нулся из Нью-Й­ор­ка с фех­то­валь­ной ко­ман­дой.

Гос­по­ди, ну и пос­тель! Нас­то­ящий ка­мень!

Он вдруг на­пус­тил на се­бя страш­ную стро­гость — я знал, что так бу­дет.

— Зна­чит, ты ухо­дишь от нас? — спра­шива­ет.

— Да, сэр, по­хоже на то.

Тут он на­чал ка­чать го­ловой. В жиз­ни не ви­дел, что­бы че­ловек столь­ко вре­мени под­ряд мог ка­чать го­ловой. Не пой­мешь, от­то­го ли он ка­ча­ет го­ловой, что за­думал­ся, или прос­то по­тому, что он уже сов­сем ста­рикаш­ка и ни хре­на не по­нима­ет.

— А о чем с то­бой го­ворил док­тор Тер­мер, мой маль­чик? Я слы­хал, что у вас был дол­гий раз­го­вор.

— Да, был. По­гово­рили. Я про­сидел у не­го в ка­бине­те ча­са два, ес­ли не боль­ше.

— Что же он те­бе ска­зал?

— Ну… вся­кое. Что жизнь — это чес­тная иг­ра. И что на­до иг­рать по пра­вилам. Он хо­рошо го­ворил. То есть ни­чего осо­бен­но­го он не ска­зал. Все нас­чет то­го же, что жизнь — это иг­ра и вся­кое та­кое. Да вы са­ми зна­ете.

— Но жизнь дей­стви­тель­но иг­ра, мой маль­чик, и иг­рать на­до по пра­вилам.

— Да, сэр. Знаю. Я все это знаю.

То­же срав­ни­ли! Хо­роша иг­ра! По­падешь в ту пар­тию, где клас­сные иг­ро­ки, — тог­да лад­но, ку­да ни шло, тут дей­стви­тель­но иг­ра. А ес­ли по­пасть на дру­гую сто­рону, где од­ни ма­зилы, — ка­кая уж тут иг­ра? Ни чер­та по­хоже­го. Ни­какой иг­ры не вый­дет.

— А док­тор Тер­мер уже на­писал тво­им ро­дите­лям? — спро­сил ста­рик Спен­сер.

— Нет, он со­бира­ет­ся на­писать им в по­недель­ник.

— А ты сам им ни­чего не со­об­щил?

— Нет, сэр, я им ни­чего не со­об­щил, уви­жу их в сре­ду ве­чером, ког­да при­еду до­мой.

— Как же, по-тво­ему, они от­не­сут­ся к это­му из­вестию?

— Как ска­зать… Рас­сердят­ся, на­вер­но, — го­ворю. — Дол­жно быть, рас­сердят­ся. Ведь я уже в чет­вертой шко­ле учусь.

И я трях­нул го­ловой. Это у ме­ня при­выч­ка та­кая.

— Эх! — го­ворю. Это то­же при­выч­ка — го­ворить «Эх!» или «Ух ты!», от­части по­тому, что у ме­ня не хва­та­ет слов, а от­части по­тому, что я иног­да ве­ду се­бя сов­сем не по воз­расту. Мне тог­да бы­ло шес­тнад­цать, а те­перь мне уже сем­надцать, но иног­да я так дер­жусь, буд­то мне лет три­над­цать, не боль­ше. Ужас­но не­лепо вы­ходит, осо­бен­но по­тому, что во мне шесть фу­тов и два с по­лови­ной дюй­ма, да и во­лосы у ме­ня с про­седью. Это прав­да. У ме­ня на од­ной сто­роне, спра­ва, мил­ли­он се­дых во­лос. С са­мого детс­тва. И все-та­ки иног­да я дер­жусь, буд­то мне лет две­над­цать. Так про ме­ня все го­ворят, осо­бен­но отец. От­части это вер­но, но не сов­сем. А лю­ди всег­да ду­ма­ют, что они те­бя ви­дят нас­квозь. Мне-то нап­ле­вать, хо­тя тос­ка бе­рет, ког­да те­бя по­уча­ют — ве­ди се­бя как взрос­лый. Иног­да я ве­ду се­бя так, буд­то я ку­да стар­ше сво­их лет, но это­го-то лю­ди не за­меча­ют. Во­об­ще ни чер­та они не за­меча­ют.

Ста­рый Спен­сер опять на­чал ка­чать го­ловой. И при этом ко­вырял в но­су. Он ста­рал­ся де­лать вид, буд­то по­тира­ет нос, но на са­мом де­ле он весь па­лец ту­да за­пус­тил. На­вер­но, он ду­мал, что это мож­но, по­тому что, кро­ме ме­ня, ни­кого тут не бы­ло. Мне-то все рав­но, хоть и про­тив­но ви­деть, как ко­выря­ют в но­су.

По­том он за­гово­рил:

— Я имел честь поз­на­комить­ся с тво­ей ма­туш­кой и с тво­им от­цом, ког­да они при­ез­жа­ли по­бесе­довать с док­то­ром Тер­ме­ром нес­коль­ко не­дель на­зад. Они изу­митель­ные лю­ди.

— Да, ко­неч­но. Они хо­рошие.

«Изу­митель­ные». Не­нави­жу это сло­во! Ужас­ная пош­ля­тина. Му­тит, ког­да слы­шишь та­кие сло­ва.

И вдруг у ста­рого Спен­се­ра ста­ло та­кое ли­цо, буд­то он сей­час ска­жет что-то очень хо­рошее, ум­ное. Он вып­ря­мил­ся в крес­ле, сел по­удоб­нее. Ока­залось, лож­ная тре­вога. Прос­то он взял жур­нал с ко­лен и хо­тел ки­нуть его на кро­вать, где я си­дел. И не по­пал. Кро­вать бы­ла в двух дюй­мах от не­го, а он все рав­но не по­пал. Приш­лось мне встать, под­нять жур­нал и по­ложить на кро­вать. И вдруг мне за­хоте­лось бе­жать к чер­тям из этой ком­на­ты. Я чувс­тво­вал, сей­час нач­нется жут­кая про­поведь. Во­об­ще-то я не воз­ра­жаю, пусть го­ворит, но что­бы те­бя от­чи­тыва­ли, а кру­гом во­няло ле­карс­тва­ми и ста­рый Спен­сер си­дел пе­ред то­бой в пи­жаме и ха­лате — это уж слиш­ком. Не хо­телось слу­шать.

Тут и на­чалось.

— Что ты с со­бой де­ла­ешь, маль­чик? — ска­зал ста­рый Спен­сер. Он за­гово­рил очень стро­го, так он рань­ше не раз­го­вари­вал. — Сколь­ко пред­ме­тов ты сда­вал в этой чет­верти?

— Пять, сэр.

— Пять. А сколь­ко за­валил?

— Че­тыре. — Я по­ер­зал на кро­вати. На та­кой жес­ткой кро­вати я еще ни­ког­да в жиз­ни не си­дел. Ан­глий­ский я хо­рошо сдал, по­тому что я учил Бе­овуль­фа и «Лорд Рэн­дал, мой сын» и всю эту шту­ку еще в Хут­тон­ской шко­ле. Ан­глий­ским мне при­ходи­лось за­нимать­ся, толь­ко ког­да за­дава­ли со­чине­ния.

Он ме­ня да­же не слу­шал. Он ни­ког­да не слу­шал, что ему го­вори­ли.

— Я про­валил те­бя по ис­то­рии, по­тому что ты со­вер­шенно ни­чего не учил.

— По­нимаю, сэр. От­лично по­нимаю. Что вам бы­ло де­лать?

— Со­вер­шенно ни­чего не учил! — пов­то­рял он. Ме­ня злит, ког­да лю­ди пов­то­ря­ют то, с чем ты сра­зу сог­ла­сил­ся. А он и в тре­тий раз пов­то­рил: — Со­вер­шенно ни­чего не учил! Сом­не­ва­юсь, от­кры­вал ли ты учеб­ник хоть раз за всю чет­верть. От­кры­вал? Толь­ко го­вори прав­ду, маль­чик!

— Нет, я, ко­неч­но, прос­матри­вал его ра­за два, — го­ворю. Не хо­телось его оби­жать. Он был по­мешан на сво­ей ис­то­рии.

— Ах, прос­матри­вал? — ска­зал он очень ядо­вито. — Твоя, с поз­во­ления ска­зать, эк­за­мена­ци­он­ная ра­бота вон там, на пол­ке. Свер­ху, на тет­ра­дях. Дай ее сю­да, по­жалуй­ста!

Это бы­ло ужас­ное свинс­тво с его сто­роны, но я взял свою тет­радку и по­дал ему — боль­ше ни­чего де­лать не ос­та­валось. По­том я опять сел на эту бе­тон­ную кро­вать. Вы се­бе и пред­ста­вить не мо­жете, как я жа­лел, что за­шел к не­му прос­тить­ся!

Он дер­жал мою тет­радь, как на­воз­ную ле­пеш­ку или еще что по­хуже.

— Мы про­ходи­ли Еги­пет с чет­верто­го но­яб­ря по вто­рое де­каб­ря, — ска­зал он. — Ты сам выб­рал эту те­му для эк­за­мена­ци­он­ной ра­боты. Не угод­но ли те­бе пос­лу­шать, что ты на­писал?

— Да нет, сэр, не сто­ит, — го­ворю.

А он все рав­но стал чи­тать. Уж ес­ли пре­пода­ватель ре­шил что-ни­будь сде­лать, его не ос­та­новишь. Все рав­но сде­ла­ет по-сво­ему.

— «Егип­тя­не бы­ли древ­ней ра­сой кав­каз­ско­го про­ис­хожде­ния, оби­тав­шей в од­ной из се­вер­ных об­ластей Аф­ри­ки. Она, как из­вес­тно, яв­ля­ет­ся са­мым боль­шим ма­тери­ком в вос­точном по­луша­рии».

И я дол­жен был си­деть и слу­шать эту не­сус­ветную чушь. Свинс­тво, чес­тное сло­во.

— «В на­ше вре­мя мы ин­те­ресу­ем­ся егип­тя­нами по мно­гим при­чинам. Сов­ре­мен­ная на­ука все еще до­бива­ет­ся от­ве­та на воп­рос — ка­кие тай­ные сос­та­вы упот­ребля­ли егип­тя­не, баль­за­мируя сво­их по­кой­ни­ков, что­бы их ли­ца не сгни­вали в те­чение мно­гих ве­ков. Эта та­инс­твен­ная за­гад­ка все еще бро­са­ет вы­зов сов­ре­мен­ной на­уке двад­ца­того ве­ка».

Он за­мол­чал и по­ложил мою тет­радку. Я поч­ти что не­нави­дел его в эту ми­нуту.

— Твой, так ска­зать, эк­скурс в на­уку на этом кон­ча­ет­ся, — про­гово­рил он тем же ядо­витым го­лосом. Ни­ког­да бы не по­думал, что в та­ком древ­нем ста­рикаш­ке столь­ко яду. — Но ты еще сде­лал вни­зу не­боль­шую при­пис­ку лич­но мне, — до­бавил он.

— Да-да, пом­ню, пом­ню! — ска­зал я. Я за­торо­пил­ся, что­бы он хоть это не чи­тал вслух. Ку­да там — раз­ве его ос­та­новишь! Из не­го пря­мо ис­кры сы­пались!

«До­рогой мис­тер Спен­сер! — Он чи­тал ужас­но гром­ко. — Вот все, что я знаю про егип­тян. Ме­ня они по­чему-то не очень ин­те­ресу­ют, хо­тя Вы чи­та­ете про них очень хо­рошо. Ни­чего, ес­ли Вы ме­ня про­вали­те, — я все рав­но уже про­валил­ся по дру­гим пред­ме­там, кро­ме ан­глий­ско­го. Ува­жа­ющий вас Хол­ден Кол­филд».

Тут он по­ложил мою трек­ля­тую тет­радку и пос­мотрел на ме­ня так, буд­то сде­лал мне су­хую в пинг-понг. Ни­ког­да не про­щу ему, что он про­читал эту чушь вслух. Ес­ли б он на­писал та­кое, я бы ни за что не про­чел, сло­во даю. А глав­ное, до­бавил-то я эту прок­ля­тую при­пис­ку, что­бы ему не бы­ло не­лов­ко ме­ня про­вали­вать.

— Ты сер­дишь­ся, что я те­бя про­валил, мой маль­чик? — спро­сил он.

— Что вы, сэр, ни­чуть! — го­ворю. Хоть бы он пе­рес­тал на­зывать ме­ня «мой маль­чик», черт по­дери!

Он бро­сил мою тет­радку на кро­вать. Но, ко­неч­но, опять не по­пал. Приш­лось мне вста­вать и по­дымать ее. Я ее по­ложил на «Ат­лантик ман­сли». Вот еще, охо­та бы­ла по­минут­но на­гибать­ся.

— А что бы ты сде­лал на мо­ем мес­те? — спро­сил он. — Толь­ко го­вори прав­ду, мой маль­чик.

Да, вид­но, ему бы­ло здо­рово не по се­бе от­то­го, что он ме­ня про­валил. Тут, ко­неч­но, я при­нял­ся на­вора­чивать. Го­ворил, что я умс­твен­но от­ста­лый, во­об­ще кре­тин, что я сам на его мес­те пос­ту­пил бы точ­но так же и что мно­гие не по­нима­ют, до че­го труд­но быть пре­пода­вате­лем. И все в та­ком ро­де. Сло­вом, на­вора­чивал как на­до.

Но са­мое смеш­ное, что ду­мал-то я все вре­мя о дру­гом. Сам на­вора­чиваю, а сам ду­маю про дру­гое. Жи­ву я в Нью-Й­ор­ке, и ду­мал я про тот пруд, в Цен­траль­ном пар­ке, у Юж­но­го вы­хода: за­мер­за­ет он или нет, а ес­ли за­мер­за­ет, ку­да де­ва­ют­ся ут­ки? Я не мог се­бе пред­ста­вить, ку­да де­ва­ют­ся ут­ки, ког­да пруд пок­ры­ва­ет­ся ль­дом и про­мер­за­ет нас­квозь. Мо­жет быть, подъ­ез­жа­ет гру­зовик и уво­зит их ку­да-ни­будь в зо­опарк? А мо­жет, они прос­то уле­та­ют?

Все-та­ки у ме­ня это хо­рошо вы­ходит. Я хо­чу ска­зать, что я мо­гу на­вора­чивать что по­пало ста­рику Спен­се­ру, а сам в это вре­мя ду­маю про уток. За­нят­но вы­ходит. Но ког­да раз­го­вари­ва­ешь с пре­пода­вате­лем, ду­мать во­об­ще не на­до. И вдруг он ме­ня пе­ребил. Он всег­да пе­реби­ва­ет.

— Ска­жи, а что ты по это­му по­воду ду­ма­ешь, мой маль­чик? Ин­те­рес­но бы­ло бы знать. Весь­ма ин­те­рес­но.

— Это нас­чет то­го, что ме­ня вы­тури­ли из Пэн­си? — спра­шиваю. Хоть бы он за­пах­нул свой ду­рац­кий ха­лат. Смот­реть неп­ри­ят­но.

— Ес­ли я не оши­ба­юсь, у те­бя бы­ли те же зат­рудне­ния и в Хут­тон­ской шко­ле, и в Эл­ктон-хил­ле?

Он это ска­зал не толь­ко ядо­вито, но и как-то про­тив­но.

— Ни­каких зат­рудне­ний в Эл­ктон-хил­ле у ме­ня не бы­ло, — го­ворю. — Я не про­вали­вал­ся, ни­чего та­кого. Прос­то ушел — и все.

— Раз­ре­ши спро­сить — по­чему?

— По­чему? Да это длин­ная ис­то­рия, сэр. Все это во­об­ще до­воль­но слож­но.

Ужас­но не хо­телось рас­ска­зывать ему — что да как. Все рав­но он бы ни­чего не по­нял. Не по его это час­ти. А ушел я из Эл­ктон-хил­ла глав­ным об­ра­зом по­тому, что там бы­ла од­на сплош­ная ли­па. Все де­лалось на­показ — не про­дох­нешь. Нап­ри­мер, их ди­рек­тор, мис­тер Ха­ас. Та­кого под­ло­го прит­ворщи­ка я в жиз­ни не встре­чал. В де­сять раз ху­же ста­рика Тер­ме­ра. По вос­кре­сень­ям, нап­ри­мер, этот чер­тов Ха­ас хо­дил и жал руч­ки всем ро­дите­лям, ко­торые при­ез­жа­ли. И до то­го мил, до то­го веж­лив — прос­то кар­тинка. Но не со все­ми он оди­нако­во здо­ровал­ся — у не­кото­рых ре­бят ро­дите­ли бы­ли поп­ро­ще, по­бед­нее. Вы бы пос­мотре­ли, как он, нап­ри­мер, здо­ровал­ся с ро­дите­лями мо­его со­седа по ком­на­те. По­нима­ете, ес­ли у ко­го мать тол­стая или смеш­но оде­та, а отец хо­дит в кос­тю­ме с ужас­но вы­соки­ми пле­чами и баш­ма­ки на нем ста­ромод­ные, чер­ные с бе­лым, тут этот са­мый Ха­ас толь­ко про­тяги­вал им два паль­ца и прит­ворно улы­бал­ся, а по­том как нач­нет раз­го­вари­вать с дру­гими ро­дите­лями — пол­ча­са раз­ли­ва­ет­ся! Не вы­ношу я это­го. Злость бе­рет. Так злюсь, что с ума мож­но спя­тить. Не­нави­жу я этот прок­ля­тый Эл­ктон-хилл.

Ста­рый Спен­сер ме­ня спро­сил о чем-то, но я не рас­слы­шал. Я все ду­мал об этом под­лом Ха­асе.

— Что вы ска­зали, сэр? — го­ворю.

— Но ты хоть огор­чен, что те­бе при­ходит­ся по­кидать Пэн­си?

— Да, ко­неч­но, нем­ножко огор­чен. Ко­неч­но… но все-та­ки не очень. На­вер­но, до ме­ня еще не дош­ло. Мне на это нуж­но вре­мя. По­ка я боль­ше ду­маю, как по­еду до­мой в сре­ду. Вид­но, я все-та­ки кре­тин!

— Не­уже­ли ты со­вер­шенно не ду­ма­ешь о сво­ем бу­дущем, мой маль­чик?

— Нет, как не ду­мать — ду­маю, ко­неч­но. — Я ос­та­новил­ся. — Толь­ко не очень час­то. Не час­то.

— При­заду­ма­ешь­ся! — ска­зал ста­рый Спен­сер. — По­том при­заду­ма­ешь­ся, ког­да бу­дет поз­дно!

Мне ста­ло неп­ри­ят­но. За­чем он так го­ворил — буд­то я уже умер? Ужас­но неп­ри­ят­но.

— Неп­ре­мен­но по­думаю, — го­ворю, — я по­думаю.

— Как бы мне объ­яс­нить те­бе, маль­чик, вдол­бить те­бе в го­лову то, что нуж­но? Ведь я по­мочь те­бе хо­чу, по­нима­ешь?

Вид­но бы­ло, что он дей­стви­тель­но хо­тел мне по­мочь. По-нас­то­яще­му. Но мы с ним тя­нули в раз­ные сто­роны — вот и все.

— Знаю, сэр, — го­ворю, — и спа­сибо вам боль­шое. Чес­тное сло­во, я очень это це­ню, прав­да!

Тут я встал с кро­вати. Ей-бо­гу, я не мог бы про­сидеть на ней еще де­сять ми­нут да­же под стра­хом смер­тной каз­ни.

— К со­жале­нию, мне по­ра! На­до заб­рать ве­щи из гим­насти­чес­ко­го за­ла, у ме­ня там мас­са ве­щей, а они мне по­надо­бят­ся, Ей-бо­гу, мне по­ра!

Он толь­ко пос­мотрел на ме­ня и опять стал ка­чать го­ловой, и ли­цо у не­го ста­ло та­кое серь­ез­ное, грус­тное. Мне вдруг ста­ло жал­ко его до чер­ти­ков. Но не мог же я тор­чать у не­го весь век, да и тя­нули мы в раз­ные сто­роны. И веч­но он бро­сал что-ни­будь на кро­вать и про­махи­вал­ся, и этот его жал­кий ха­лат, вся грудь вид­на, а тут еще пах­нет грип­позны­ми ле­карс­тва­ми на весь дом.

— Зна­ете что, сэр, — го­ворю, — вы из-за ме­ня не огор­чай­тесь. Не сто­ит, чес­тное сло­во. Все на­ладит­ся. Это у ме­ня пе­реход­ный воз­раст, са­ми зна­ете. У всех это бы­ва­ет.

— Не знаю, мой маль­чик, не знаю…

Не­нави­жу, ког­да так бор­мо­чут.

— Бы­ва­ет, — го­ворю, — это со все­ми бы­ва­ет! Прав­да, сэр, не сто­ит вам из-за ме­ня огор­чать­ся. — Я да­же ру­ку ему по­ложил на пле­чо. — Не сто­ит! — го­ворю.

— Не выпь­ешь ли чаш­ку го­ряче­го шо­кола­да на до­рогу? Мис­сис Спен­сер с удо­воль­стви­ем…

— Я бы вы­пил, сэр, чес­тное сло­во, но на­до бе­жать. На­до ско­рее по­пасть в гим­насти­чес­кий зал. Спа­сибо вам ог­ромное, сэр. Ог­ромное спа­сибо.

И тут мы ста­ли жать друг дру­гу ру­ки. Все это чушь, ко­неч­но, но мне по­чему-то сде­лалось ужас­но грус­тно.

— Я вам чер­кну, сэр. Бе­реги­тесь пос­ле грип­па, лад­но?

— Про­щай, мой маль­чик.

А ког­да я уже зак­рыл дверь и вы­шел в сто­ловую, он что-то за­орал мне вслед, но я не рас­слы­шал. Ка­жет­ся, он орал «Счас­тли­вого пу­ти!». А мо­жет быть, и нет. На­де­юсь, что нет. Ни­ког­да я не стал бы орать вслед «Счас­тли­вого пу­ти!». Гнус­ная при­выч­ка, ес­ли вду­мать­ся.

Читать следующую главу

Больше интересного на нашем канале "Литература"