Где живет счастье

Глава 4

Дуглас откинулся на спинку стула и, задумчиво посасывая кончик шариковой ручки, уставился на лежавшие перед ним плотно исписанные страницы с планами. У него ушло несколько недель работы до глубокой ночи, но теперь он был совершенно уверен, что справился.

Свою программу он основывал частично на идеях великих социальных реформаторов, своего рода практического руководства к действию, а также на американской концепции общественных работ, о которой когда-то читал. Да, получилось нечто весьма радикальное, спору нет, но это могло сработать. Нет, поправил себя Дуглас, это точно сработает. И полностью преобразит их поместье.

Сотни акров земли, где выпасали огромный табун лошадей фризской породы, правила содержания которых после вступления в силу Единой сельскохозяйственной политики, как неоднократно замечал отец Дугласа, могли превратить нормального человека в буйнопомешанного, можно отдать независимой сельскохозяйственной коммуне. Рабочие могли бы жить в полуразрушенных времянках, а для их починки использовать древесину из леса Мистли. Там имелся источник воды, а также старые сараи, которые можно было приспособить для содержания небольшого количества домашнего скота. Если в коммуне найдутся искусные ремесленники и кустари, то вполне можно будет открыть студию, чтобы потом продавать керамику или что-нибудь еще, а небольшой процент от дохода отдавать владельцам поместья.

Дальше четыре поля в Пейдж-Хилл, выделенные под сахарную свеклу, могут быть разделены на небольшие земельные участки, где местные жители смогут выращивать овощи. Рынок продуктов питания местного производства интенсивно развивается, и растет число людей, желающих вернуться к природе. Фэрли-Халмы будут взимать с них минимальную арендную плату, а в качестве частичной оплаты – брать продукты. Это станет своего рода возвращением к арендованному хозяйству, к образу жизни предков, но без феодального отношения к крестьянам. Такая схема обеспечит самоокупаемость, а быть может, и некоторый доход. Если план окажется эффективным, то сверхприбыль можно будет вложить в какой-нибудь другой проект, возможно в образовательную программу. Типа тех, что помогают правонарушителям в городах приобрести полезные знания, например в области землеустройства.

Поместье было слишком большим, чтобы им управлять в одиночку. Дуглас слышал это от отца, наверное, миллион раз. Как будто его, Дугласа, не брали в расчет. Конечно, у них был управляющий, старший скотник и сезонные рабочие, а еще егерь и разнорабочий, но основная ответственность за происходящее лежала на Сириле Фэрли-Халме – ответственность, которую он нес на своих плечах уже без малого сорок лет. Это означало не только управление землями, но и проведение сложных расчетов, включая дополнительные ассигнования, что подразумевало интенсивную механизацию, меньшую диверсификацию, более широкое использование химических гербицидов и удобрений. Отец Дугласа вечно брюзжал, что, вместо того чтобы постоянно выкорчевывать живые изгороди, не лучше ли продать скот, распахать поля под зерновые, наподобие американских ферм, и раз и навсегда покончить с этим, а местные старики, которые когда-то пахали на лошадях, вообще считали, что если механизация пойдет такими темпами, то скоро отпадет надобность не только в животных, но и в людях.

Короткий период самоанализа после знакомства с Афиной позволил Дугласу понять, что его, собственно, никогда не прельщала идея унаследовать поместье Дируорд. Как ни крути, но Дуглас не заработал его собственным трудом: ему казалось в корне неверным брать на себя полномочия, подразумевающие власть и богатство, именно тогда, когда непотизм и феодализм начали постепенно отмирать. Дуглас не считал, что в свои двадцать с небольшим он имеет право распоряжаться поместьем и брать на себя обязательства за жизнь тех, кто работает на земле.

Когда Дуглас впервые поднял эту тему в разговоре с отцом, Сирил посмотрел на него так, будто обнаружил, что сын стал коммунистом. Возможно, старик и использовал это слово. А Дуглас, у которого хватило ума понять, что отец вряд ли способен принять всерьез недоработанный план, заткнулся и отправился проверять, как идет дезинфекция доильного помещения.

Однако сейчас у него уже был разработан целый набор конкретных предложений, рассмотрев которые даже его отец сможет признать, что с их помощью они сделают шаг вперед в будущее и их поместье станет новой моделью не только ведения сельского хозяйства, но и социальных перемен. А он, Дуглас, станет наследником традиций таких великих реформаторов, как Раунтри и Кэдбери, считавших, что сами по себе деньги не самоцель и зарабатывать их стоит главным образом для улучшения социальной и окружающей среды. Дуглас тут же нарисовал в воображении довольных рабочих, которые с удовольствием едят продукты собственного производства и, вместо того чтобы пропивать недельный заработок в «Белом олене», занимаются самообразованием. На дворе был 1965 год. Дул свежий ветер перемен, пусть даже обитатели Дир-Хэмптона отказывались это признавать.

Дуглас аккуратно собрал страницы, благоговейно положил их в картонную папку, а папку сунул под мышку, проигнорировав кипу писем, на которые предстояло ответить. Весь последний месяц ему пришлось отбиваться от жалоб туристов и собачников на то, что он перегородил свои поля, тянувшиеся до самого леса, деревянными изгородями для выпаса овец. Дуглас всегда любил овец. Он до сих пор с восторгом вспоминал о том, как гостил у фермера, который разводил овец камберлендской породы и считал их на древнем и совершенно непонятном диалекте: ян, тан, тетера, петера, пимп, сетера, летера, ховера, ковера, дик…

[3]

Деревенских жителей, которые могли по-прежнему ходить по полям, это тоже не устраивало. Им не нравилось чувствовать себя, как они выражались, взаперти. Дугласа так и подмывало ответить, что сельчанам вообще повезло иметь доступ к полям; более того, если бы не меры по обеспечению финансовой стабильности поместья, его вообще отдали бы на откуп девелоперам, как в свое время продали под застройку когда-то роскошное поместье Рамптон в четырех милях от них. Вот тогда бы он посмотрел, как бы они заплясали.

Однако поскольку Дуглас, как представитель семьи Фэрли-Халм, должен был хотя бы внешне соблюдать приличия, он предложил всем недовольным представить ему претензии в письменном виде для дальнейшего рассмотрения.

Дуглас бросил взгляд на часы и нетерпеливо побарабанил пальцами по письменному столу. Когда отец удалится в свой кабинет, чтобы, как всегда, уделить полчаса бумажной работе (обычно это заканчивалось тем, что отец просто сидел с закрытыми глазами – ну, вы понимаете, чтобы снять усталость), Дуглас представит ему свой план. И тем самым, возможно, внесет свою лепту в модернизацию поместья Дируорд.

А тем временем мать Дугласа Фэрли-Халма сняла перчатки и шляпу, загнала собак в подсобное помещение и взглянула на висевшие в прихожей часы, отметив для себя, что вернулась домой за полчаса до ланча. Правда, никакой особой подготовки от нее не требовалось. Она отправилась в путь в надежде, что ее хотя бы пригласят на чашечку кофе, и соответственно приготовила все для ланча заранее. И хотя ей пришлось пройти пешком приличное расстояние и на пороге дома своего сына она появилась насквозь продрогшая – каждый год она почему-то напрочь забывала, какие сюрпризы может преподнести март, – и явно нуждалась в отдыхе, невестка решительно отказалась пригласить ее в дом.

У нее с самого начала не задались отношения с Афиной. Да и кто вообще сумел бы поладить с этой девицей?! Тем более что Афина была далеко не подарком: вечно предъявляла немыслимые претензии к Дугласу, а сама тем временем отказывалась быть ему хорошей женой. Но Сирил попросил жену постараться хоть немного подружиться с Афиной.
– Пригласи ее на утренний кофе или вроде того. Дуглас говорит, она скучает. Ему будет куда легче, если вы подружитесь.

Мать Дугласа никогда особо не любила женское общество. Слишком много сплетен и шума из-за пустяков. Но она была хозяйкой поместья, а это было сопряжено с определенными неудобствами. Ведь люди ожидали, что она будет болтать не закрывая рта, рассказывать о благотворительных утренниках и праздниках, хотя единственное, чего ей хотелось, – это заниматься домом и садом. Но поскольку Сирил не так часто ее о чем-то просил, она все же решила пройти две мили по сельской дороге, что вела к Филмор-Хаусу, внушительной резиденции в стиле королевы Анны, которую два года назад Сирил подарил своему единственному сыну на свадьбу.

Афина все еще разгуливала в неглиже, хотя время близилось к полудню. Но она, похоже, нимало не смутилась, что ее застали полуодетой.
– Я дико сожалею, – заявила Афина, всем своим видом давая понять, что ничуточки не сожалеет. На лице ее появилось выражение удивления, сменившееся равнодушной очаровательной улыбкой. – Но сегодня я никого не принимаю.

Она лениво зевнула, прикрыв рот рукой, ее халат из легкой ткани распахнулся, позволив увидеть тончайшую ночную рубашку, едва прикрывавшую бледную грудь, что отнюдь не смутило Афину, хотя в любую минуту мимо мог пройти кто-нибудь из местных мужчин.
Такое вопиющее нарушение приличий выбило у пожилой дамы почву из-под ног.
– Я надеялась, что мы сможем выпить вместе по чашечке кофе, – выдавила она слабую улыбку. – Последнее время мы тебя совсем не видим.

Афина с несколько раздраженным видом смотрела поверх головы собеседницы, словно та привела с собой толпу визитеров, требующих чая и светских разговоров.
– Сирил спрашивал… Словом, мы оба хотели знать, как ты поживаешь.
– Вы невероятно добры. Я была страшно занята. – Улыбка Афины несколько померкла, когда она увидела, что свекровь даже не думает уходить. – И сегодня чувствую себя немного усталой. Вот почему никого и не принимаю.
– Я надеялась, мы сможем немного поболтать. О вещах…

– Ой, я так не думаю. Но это очень мило с вашей стороны, что вы обо мне вспомнили.
– У нас есть пара вопросов, которые мы хотели бы с тобой…
– Была очень рада повидаться. Надеюсь, мы скоро встретимся.
После короткого обмена фразами, почти демонстративного прощания и без малейшего намека на извинения Афина демонстративно закрыла дверь. И ее свекровь, вообще-то имевшая обыкновение называть вещи своими именами, была настолько ошеломлена, что не успела обидеться.

И при всей уверенности в себе даже она не знала, как лучше представить мужу подобный поворот событий. Собственно, в чем она могла обвинить Афину? В том, что та встретила ее в ночной рубашке? Но Сирил вполне способен счесть это очаровательным – хуже того, он может дать волю своему воображению, а уж она-то знала, чем это могло закончиться. Что Афина отказалась угостить ее кофе? Но Сирил скажет, что жена сама виновата и ей следовало предупредить Афину заранее, хотя бы позвонить по телефону перед уходом. Кстати, именно упорное стремление всегда стоять на страже справедливости больше всего и раздражало ее в муже. И она мудро решила вообще ничего не говорить, но когда пришел Дуглас, отвела его в сторонку и без обиняков заявила, что если его жена отказывается ходить в приличном виде, то нечего тогда вообще открывать дверь посетителям. Ведь им как-никак надо думать о чести семьи. Однако Дуглас в ответ лишь удивленно заморгал, и она вдруг почувствовала острую жалость к сыну и в то же время некоторое раздражение из-за того, что он вылитый отец. Ты предупреждаешь сыновей об опасности чуть ли не с детских лет. Год за годом. Но как только дело доходит до подобных девиц, все материнские увещевания пропадают втуне.

Сирил Фэрли-Халм положил салфетку и посмотрел на часы. Это был своеобразный ежедневный ритуал в короткий промежуток времени между окончанием трапезы и вопросом жены, не хочет ли он выпить кофе, прежде чем уйти к себе в кабинет. По радио за его спиной, как обычно в конце обеда, диктор ровным голосом сообщал прогноз погоды, и все члены семьи замолкали, чтобы не мешать хозяину дома слушать.
– Отлично, – спокойно произнес Сирил. – Пирог с дичью выше всяких похвал.

– Изумительно вкусно. Спасибо, мама. – Дуглас снял с груди салфетку и, скомкав, положил на стол.
– Фирменное блюдо Бесси. Я передам ей, что тебе понравилось. Ну как, у вас найдется время выпить кофе?
Обеденный стол был, как всегда, тщательно накрыт, и, несмотря на заурядность события, мать поставила парадный сервиз. Она собрала тарелки и с прямой спиной вышла из комнаты.
Дуглас проводил ее глазами, слова будто застряли в горле, а эмоциям стало тесно в груди.

Его отец принялся сосредоточенно набивать и зажигать трубку, морщины на его худом загорелом лице привычно обострились. Затем он посмотрел на сына, словно удивляясь, что тот, по своему обыкновению, еще не ушел.
– Деннис сегодня сажает картошку, – сказал Сирил.
– Да, – кивнул Дуглас. – Я собирался от вас поехать прямо туда.
Отец погасил до половины обгоревшую спичку и едва слышно чертыхнулся, непроизвольно покосившись на дверь, за которой исчезла жена.

– Надо проверить, соблюдает ли он расстояние. А то в прошлом году картошка была посажена слишком тесно.
– Да, папа, ты уже говорил. Я непременно ему напомню.
Сирил снова уставился на свою трубку.
– Ну как, ждешь прибавления? – неожиданно спросил он.
– Что? Ой… – (У отца всегда было не разобрать, шутит он или нет.) – Ой, нет. На самом деле, папа, мне надо с тобой кое-что обсудить.

Трубку наконец-то удалось зажечь. Выдохнув тонкую струйку дыма, отец откинулся на спинку стула, морщины на его лице немного разгладились.
– Ну давай выкладывай, – добродушно произнес он.
Дуглас посмотрел на отца и принялся судорожно вспоминать, куда он положил свои записи. Затем встал, взял с буфетной полки папку и аккуратно выложил бумаги перед отцом на стол.
– А что это такое?
– То, о чем я как раз и собирался с тобой поговорить. Мои предложения. По поводу преобразования поместья.

Дуглас поменял местами странички и, отойдя в сторонку, принялся наблюдать за отцом, который, склонившись над столом, уставился на бумаги:
– Идеи по преобразованию поместья?
– Я работаю над этим уже много лет. Меня подстегнула эта история с Единой сельскохозяйственной политикой, ну а еще твои разговоры, что ты готов прекратить производство молочных продуктов. Мы можем прикинуть, как устроить все немного иначе.
Сирил безучастно слушал сбивчивую речь сына. Затем снова заглянул в бумаги:

– Передай мне очки, пожалуйста.
Дуглас, проследив направление отцовского указующего перста, нашел очки и протянул отцу. Судя по раздававшимся из кухни звукам выдвигающихся и задвигающихся ящиков, мама доставала и ставила на поднос чайную посуду. У Дугласа внезапно застучало в висках. Он сунул руки в карманы, затем снова вытащил, с трудом борясь с искушением подскочить к столу, чтобы показать отцу некоторые параграфы.

– Я тут еще приложил карту. – У Дугласа больше не осталось сил сдерживаться. – А поля специально обозначил разными цветами в соответствии с их использованием.
Время тянулось мучительно медленно, а потом как будто остановилось. Дуглас во все глаза смотрел на отца, изучавшего бумаги, но лицо Сирила оставалось абсолютно бесстрастным. В комнате было тихо, только за окном кого-то неистово облаивали собаки.

Наконец отец снял очки и выпрямился. Его трубка потухла, и, внимательно проверив ее, он положил трубку на стол возле себя.
– Так, значит, этому тебя научили в сельскохозяйственном колледже?
– Нет, – ответил Дуглас. – На самом деле это все мои собственные идеи. Словом, я очень много читал про кибуцы и все такое, ну и, сам понимаешь, естественно, о Раунтри, но…

– Потому что, если это так, значит мы просто пустили на ветер каждый чертов пенни, потраченный на твое обучение! – с напором произнес Сирил; и его слова были точно разящие пули, так что Дуглас даже подскочил, будто от физической боли.
Однако лицо отца по-прежнему ничего не выражало, только вспыхнувшие глаза да внезапная бледность обычно румяного лица говорили о сдерживаемом гневе.
Они сидели молча, пристально глядя друг на друга.

– Я всегда считал тебя здравомыслящим человеком. Мне казалось, мы с детства привили тебе понимание того, что правильно и что…
– Но это правильно, – перебил отца Дуглас, несколько повысив голос. – Правильно возвращать что-то людям. Правильно, что каждый имеет право на свою долю земли.
– Выходит, по-твоему, я должен все отдать, да? Разделить на участки и распределить между желающими? Сказать им, чтобы вставали в очередь?

– Папа, земля по-прежнему останется нашей. Мы просто дадим другим людям возможность работать на ней. Мы ведь даже не умеем правильно все это использовать.

– Так думаешь, будто люди вокруг спят и видят, чтобы работать на земле? А ты хоть кого-нибудь из них об этом спрашивал? Молодежь сейчас вовсе не жаждет пахать и сеять. Они не желают в любую погоду выпалывать сорняки и разбрасывать навоз. Они хотят жить в городах, слушать поп-музыку и все такое. А ты хоть представляешь, как долго мне пришлось в прошлом году искать работников для заготовки сена?
– Мы найдем людей. Всегда отыщутся люди, которым нужна работа.

Отец с отвращением пошелестел лежащими перед ним бумажками:
– Это не какой-то там социальный эксперимент. Эта земля полита нашим по́том и кровью. Поверить не могу, что вырастил собственного сына, научив его всему, что знаю о нашем поместье, лишь для того, чтобы он отдал его в чужие руки. Заметь, даже не продал! А просто взял и отдал за просто так! Ты… ты хуже, чем любая девчонка!

Он выплюнул эти слова, будто у него внезапно разлилась желчь. Дуглас еще ни разу не слышал, чтобы отец повышал на него голос, и теперь буквально затрясся от обиды. Он попытался собраться с мыслями и урезонить отца, но тут заметил в дверях мать, застывшую с подносом в руках.
Отец молча прошел мимо нее и, нахлобучив на голову шляпу, выскочил из дому.

Мать Дугласа поставила кофе на стол и посмотрела на растерянное лицо сына, почти такое же несчастное, как тогда, когда ему, восьмилетнему мальчугану, отец всыпал по первое число за то, что тот пустил одну из собак в помещение для отела. С трудом поборов желание успокоить сына, мать осторожно поинтересовалась, что случилось.
Дуглас молчал, и матери показалось, будто сын пытается сдержать слезы. Он ткнул пальцем в лежавшие на столе странички:

– У меня имелись кое-какие идеи насчет поместья. – Он замолчал, а затем продолжил срывающимся голосом: – Отцу они не понравились.
– А можно мне взглянуть?
– Ради бога.
Она заняла стул мужа и принялась внимательно просматривать записи. У нее ушло всего несколько минут на то, чтобы вникнуть в суть предложений Дугласа, затем она уставилась в цветную карту, пытаясь воссоздать ход его мыслей.

Она подумала о муже, о нехарактерной для него вспышке ярости, и сочувствие к сыну неожиданно сменилось злостью. Молодые люди бывают такими беспечными. Им недосуг задуматься над тем, через что пришлось пройти предыдущим поколениям. Мир становится сборищем эгоистов, и, несмотря на свою беззаветную любовь к единственному сыну, она вдруг преисполнилась ярости: ее бесил Дуглас с его вопиющим инфантилизмом, его бесстыжая, никчемная жена, да и все их поколение в целом.

– Предлагаю тебе все это сжечь, – сгребая странички, заявила мать.
– Что?
– Избавься от этого. Если тебе повезет, то отец рано или поздно забудет о вашем разговоре.
На лице сына были написаны обида и разочарование.
– Ты что, даже не хочешь ознакомиться с моими идеями?
– Дуглас, я уже с ними ознакомилась, и они… неприемлемы.
– Мама, мне двадцать семь лет. И я заслужил право голоса в управлении поместьем.

– Ты заслужил?! – У нее сжало грудь, и слова вылетали пулеметными очередями. – Все, о чем беспокоится ваше поколение, так это то, что вы, дескать, заслужили! Твои идеи оскорбительны для отца, поэтому подумай о моем предложении и давай закончим разговор.
Дуглас, сраженный ее ответом наповал, беспомощно оперся о стол:
– Нет, я категорически не понимаю вашей бурной реакции.
При этих словах остатки материнской жалости, теплившейся в груди, моментально испарились.

– Дуглас, присядь! – скомандовала она, опустившись на стул напротив него. Сделала глубокий вдох, пытаясь подобрать нужные слова. – Так вот, молодой человек, я хочу рассказать тебе кое-что о твоем отце. Ты понятия не имеешь, через что ему пришлось пройти ради сохранения поместья. Ни малейшего понятия. Когда отец унаследовал поместье, оно было полностью разорено. Цены на пшеницу тогда были самыми низкими на нашей памяти, работники массово подались в город, поскольку мы не могли им платить, и нам не удавалось сбыть это несчастное молоко. Отцу тогда пришлось продать практически всю мебель, все картины, за исключением портретов, фамильные драгоценности своей матери, кстати единственную память о ней, лишь бы сохранить поместье. – Она заглянула сыну в глаза, чтобы понять, осознает ли он важность сказанного, и продолжила: – Конечно, ты тогда еще был слишком мал, чтобы хоть что-то помнить, но во время войны поместье реквизировали, и здесь даже жили немецкие военнопленные. А ты разве не знал? Брат твоего отца, летчик, погиб в воздушном бою, а нам пришлось взять к себе немцев, – она буквально выплюнула это слово, – чтобы удержаться на плаву. Грязные воры – вот кто они такие, таскали у нас еду и все такое. Украли даже детали от сельхозтехники.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь