Gazprom
Я написал некий текст по просьбе добрых людей в ноябре-декабре 2012-го года. Забавно перечитать в свете нынешних дискуссий.
Слегка опережая все остальное скажу еще до ката - в муссируемом сейчас плане реорганизации Газпрома есть пара слабых мест.
Первое - это желание экспортного нетбэка для остальных производителей. Это невозможное желание для системы, у которой есть избыточное внутреннее производство и ограниченный канал экспорта - ограниченный, кстати, не только физическими мощностями, но и емкостью внешнего рынка. Да и сосбтвенно, с чего бы той же Роснефти или Новатеку получать этот экспортный нетбэк, если он выше цен внутреннего рынка? Внутренний рынок есть, он конкурентный (Роснефть сейчас поставляет в самый выгодный сегмент, генерацию, больше, чем Газпром), и цены на нем ниже, чем те, что определяются ФСТ (почему Газпром внутренний рынок и теряет - он не может продавать по ценам ниже ФСТ, а конкуренты прдлагают скидки). Эта цена явно обеспечивает разумный доход для добычников, иначе бы они не наращивали свое присутствие на нем, а все, что сверх того - это природная рента, которую нет никакого смысла отдавать добычникам, она должна уходить хозяину ресурса, в случае России - государству.
А второе слабое место - это требование либерализации экспорта. Я, право, думаю, не поступил ли "почтальон Печкин" на контракт к господину Шефковичу - это ровно то, чего бы так хотелось европейским покупателям российского газа, чтобы они конкурировали между собой и загнали цену к маржинальной цене производства. В свое время Европе удалось выкрутить руки норвежцам и заставить их отказаться от централизованных продаж, но зачем самим пилить собственный сук, я понять не могу. Россия, по крайней мере пока, обладает достаточной рыночной силой, чтобы влиять на цены на газ, кторый она продает в Европу. Эта рыночная сила определяется крупным объемом, который пока никто заместить не может. Если этот объем разобьется на много маленьких и конккурирующих между собой объемов, рыночная сила уйдет и общая российская выручка за газ снизится относительно варианта с умным монополистичным продавцом. Ключевое слово, конечно, "умным" - можно спорить, насколько верна и выигрышна была рыночная политика Газпрома в Европе в последние годы, и не смог ли бы другой оператор российского газового экспорта получить лучшие результаты. Но обсуждать тут надо, если обсуждать, смену оператора, а не модели. Может быть, работоспособна и максимизирует прибыль модель нескольких операторов, работающих в сговоре и сегментирующих рынок между собой, при этом, они должны быть государственными и не работать на рынках Европы, как таковых, а продавать газ "из-за границы", чтобы не подпадать под действие антимонопольных законов, а это совсем не то, что предлагается Роснефтью.
Ну а теперь текст трехлетней давности.
Исторические предпосылки нынешней ситуации.
Европа и мир
Когда-то, когда газ в Европе только появлялся, не было газовой инфраструктуры. Соответственно, поставщику газа нужна была уверенность в том, что он окупит свои большие вложения в инфраструктуру, почему и заключались договоры на 20 и более лет, а в плате за газ существенную долю, на самом деле, составляла абонентская плата за пользование трубопроводом, capacity charge. Кроме того, поскольку рынок был неконкурентен, цена на газ определялась ценой топливной альтернативы, в то время для коммунального и энергетического сектора это были нефтепродукты, а на нефть был достаточно независимый и ликвидный ценовой индикатор – отсюда и взялась формульная цена на газ с привязкой к нефти.
В США с самого начала все было по-другому, газа было много (попутного), там строились merchant pipelines, которые закупали газ в Техасе и Оклахоме у производителей по стихийно складывавшейся цене и продавали его городам на Северо-Востоке и Великих Озерах (такая модель рынка сложилась еще для сельхозтоваров в 19-м веке, при этом в роли трубопроводов выступали железные дороги). В США при этом цена на газ была весьма волатильна, избыток газа провоцировал низкие спотовые цены, быстрое строительство инфраструктуры потребления газа (в основном в энергетике и коммунальном секторе), резкий рост спроса и цен, специальный поиск газа как ресурса, переизбыток газа на рынке, крах цен и т.д.
Когда в Европе принимались решения об инвестициях в инфраструктуру потребления газа, СССР и Алжир должны были на своей стороне сделать существенные инвестиции в освоение месторождений и строительство трубопроводов. Покупателям и финансировавшим их банкирам нужна была уверенность, что им достанется газ, поэтому в контракты на покупку-продажу вписывались условия о контроле, обеспечении и гарантии поставщиком всей цепочки поставок, от забоя до экспортного фланца на восточной границе Западной Европы. К конкретному контракту привязывались аудированные запасы конкретных месторождений и т.д. Контракты заключались на 40 и 25 лет с возможностью продления, подкреплялись межправительственными соглашениями, часто являлись контрактами между государствами. Операторами контрактов с западной стороны в то время были государственные энергетические концерны, хотя, например, в случае ФРГ оператором был частный Рургаз. Многие нынешние контракты Газпрома являются пролонгированными контрактами 70-80 годов.
В связи с тем, что изначальное ценообразование формулировалось таким образом, чтобы, скажем, для французской и австрийской электрической компании было безразлично, использовать для генерации газ или нефтепродукты, цена для Австрии и для Франции на точке входа в Западную Европу была разной, для Франции она была ниже на стоимость транспортировки по Западной Европе. Поскольку в одной точке по разным контрактам продавался одинаковый товар по разной цене, неотъемлемой частью контракта был destination clause – запрет на перепродажу газа в третьих странах «по дороге» - в принципе, это пример злоупотребления монопольной позицией и ценовая дискриминация, но в момент подписания контрактов этот механизм казался всем участникам справедливым.
Интересно, что в 70-е годы США советовали Европе не полагаться на российский (советский) газ, предостерегая, что рано или поздно Советы постараются воспользоваться «газовым оружием», хотя в советскую эпоху ни перебоев в поставках, ни использования газового аргумента в советско-европейских переговорах не случалось.
По мере развития газового рынка, к 80-м – 90-м годам в Европе появилась сеть трубопроводов с несколькими входами, появился новый источник газа – Северное море. Одновременно с этим произошла либерализация внутренних рынков – старые монополии-utilities были разбиты, были разделены бизнесы хранения, транспортировки и торговли газом. В Голландии и в Великобритании либерализация была полной, в Германии почти полной, во Франции и в Италии – в меньшей мере, но тем не менее она произошла везде. В результате традиционные единые и надежные контрагенты Газпрома по многолетним контрактам оказались значительно ослаблены и были вынуждены выделить из своего периметра значительные сегменты бизнеса. Газпром следил за происходящим и основывал собственные энерготрейдинговые компании в странах-потребителях, входил в транспортные компании, стараясь, во-первых, продолжать контролировать всю цепочку поставок, а во-вторых, получать доступ к тем элементам цепочки стоимости, которые традиционно были вне его периметра. Такая стратегия осмысленна с точки зрения максимизации прибыли, но в корне противоречит духу разбиения отрасли, предпринятому европейскими правительствами, что в том числе и вызвало волну нападок на Газпром.
Считается, что СПГ – относительно новое для Европы топливо, способное резко изменить и рыночную силу трубопроводных поставщиков, и принципы ценообразования, но это не совсем так. С самого начала один из главных поставщиков газа в Европу, Алжир, предлагал газ как по трубе, так и в виде СПГ, соответственно, и приемные терминалы для СПГ в Европе строились уже на протяжении десятилетий. До начала 2000-х годов СПГ предлагался примерно на тех же условиях, что и трубопроводный газ – долгосрочные контракты с упоминанием и резервированием конкретных элементов инфрастуктуры, участвующих в сделке – месторождений, терминалов, судов-газовозов. В 2000-е годы на рынке стали появляться свободные объемы СПГ – добычные проекты, спаренные с заводами СПГ, развивались в расчете на экономический рост и рост потребления газа в Японии, которого не случилось. Позже часть проектов (очереди проектов в Катаре и Нигерии) были реализованы в расчете на спотовый рынок США, но в результате «сланцевой революции» этот газ был там не востребован. Таким образом, в последние 10 лет появились условия для развития рынка спотовой торговли СПГ, появились свободные, избыточные, незаконтрактованные мощности во всей цепочке производства и потребления СПГ, что создало предпосылки к расширению и углублению рынка. Тем не менее, объем мировой торговли СПГ все еще мал и не может служить механизмом полного уравнивания цен между ключевыми рынками (северо-восточная Азия, США, Западная Европа, в перспективе – Индия). Если сравнить мировой газовый рынок с сообщающимися сосудами, то межрыночная торговля СПГ является не полноценной трубкой, а капилляром, который передает ценовые и объемные сигналы, но в сильно ограниченном количестве.
Начиная с ранних 2000-х, Европа стала возлагать все большие надежды на газ из каспийского региона. Открытие и разработка Шах-Дениза в азербайджанском секторе Каспия, огромные запасы туркменского газа, открытие В Туркмении нового месторождения Иолотань, создавали в Европе надежды на то, что можно будет создать конкуренцию Газпрому. Строительство Трансанатолийского трубопровода, превышающего потребности Турции, и трубопровода Баку-Тбилиси-Эрзрум подогревали эти надежды. Тем не менее география (нерешенный статус Каспия и статус Ирана как страны-парии) не позволяет пока пустить туркменский газ южным маршрутом. Тем временем Газпром всячески старался обеспечить Туркмении возможность продаж через северный коридор, с одной стороны, и создать подпор для среднеазиатского газа в балканском узле – строя Голубой поток, маневрируя мощностями в линии, идущей через Румынию и Болгарию, и т.д.
Ситуация в Европе стала сильно меняться в последние 5 лет. Принято считать, что все дело в сланцевом газе, который вот-вот станет экспортироваться в Европу. Это, видимо, малореальное развитие событий. Пока экспорт газа (кроме Аляски) из США запрещен, и администрация Обамы высказывалась, что не торопится его разрешать, в частности, для того, чтобы стимулировать развитие промышленности на дешевом и обильном энергоресурсе. Тем не менее сланцевая революция высвободила для Европы существенные объемы СПГ Атлантического бассейна, ранее предполагавшиеся к поставке в США. Кроме того, сланцевая революция сделала крайне дешевым уголь, который стал экспортироваться в Европу и замещать газ в энергобалансе. Развитие сланцевых технологий в США вызвало волну исследований европейского потенциала сланцевого газа. Повторение американского успеха, по крайней мере в том же темпе и до того же уровня, в Европе маловероятна – ограниченная (особенно, по сравнению с США) численность парка буровых и установок гидроразрыва, заселенность территорий, под которыми залегает сланцевый газ, иное отношение к водным ресурсам, собственность государства на недра, в отличие от частной собственности в США – все это делает добычу собственного сланцевого газа в Европе не первым выбором в решении энергетических проблем, но наличие такого ресурса сильно снижает уровень тревожности в плане энергонезависимости и энергобезопасности. Крайне важным элементом европейского энергетического паззла стали последствия Великой рецессии, сильно затормозившие экономический рост и спрос на энергоресурсы. Видимо, Европа в принципе перешла на иную траекторию энергопотребления, более низкую, чем предполагалось в 2006 году. Возможно, что этот эффект перманентен и не будет восполнен по мере послекризисного восстановления, которе само по себе способно занять долгие годы, как указывает пример Японии. Во влиянии на энергобаланс именно этот элемент оказывается гораздо более значительным, чем эффект американского сланцевого газа.
Великая рецессия побуждает европейские правительства искать новые источники роста и рабочих мест, точки куда можно бы было вбрасывать кейнсианские миллиарды евро экономических стимулов – и индустрия альтернативной энергетики является крайне удобной для этих целей, что снова ведет к уменьшению потребности в российском и среднеазиатском газе в энергобалансе.
Несмотря на все эти неблагоприятные тенденции для российского газа, он продолжит оставаться весьма важным элементом европейского энергобаланса. Но дело в том, что, во-первых, Европе понадобится меньше российского газа, что может иметь серьезные последствия для внутрироссийского газового баланса, а во-вторых, сильно ослабнет переговорная позиция Газпрома и возможность действовать по принципу take it or leave it.
История – Россия.
Газпром был оставлен монополистом в приватизацию 90-х по ряду причин. Одна из них – роль личности В.С.Черномырдина в истории. Но были и другие причины. Резкое падение добычи нефти на изнасилованных и недоинвестированных месторождениях Западной Сибири началось уже в конце 1980-х. Металлы СССР практически не экспортировал. Газ воспринимался как один из немногих надежных источников валюты, и важно было оставить его в государственных руках. Структура контрактов, описанных в предыдущей части, по умолчанию предусматривала полный контроль контрагента с российской стороны за всей цепочкой поставки и существовало опасение, что демонополизация Газпрома нарушит условия этих контрактов.
По словам первого министра энергетики РФ Лопухина, газ рассматривался как последний атрибут сверхдержавы, причиной, по которой Европе имело смысл общаться со стоявшей на коленях Россией (ядерная кнопка в расчет не принималась). Газ был важным элементом, связывающим многие пост-советские страны, и средством удерживать «ближнее зарубежье» в фарватере России. Наконец принималось, что российская промышленность, энергетика, коммунальный сектор очень зависимы от газа и что, с одной стороны, им необходимо бесперебойное и надежное газоснабжение, а с другой – что они не в состоянии платить за газ «настоящую» цену. Наконец, в 90-е вообще предпочитали не трогать инфраструктурные и сетевые монополии.
Была еще и причина в структуре поставок газа – в определенный момент Газпром мог удовлетворять и внутренний спрос, и спрос ближнего зарубежья, и экспортные обязательства, лишь закупая существенные объемы среднеазиатского газа. А собственная структура поставок базировалась на 3 мегаместорождениях ЯНАО (Русское, Медвежье, Уренгой). При такой структуре поставок казалось, что конкуренция в принципе невозможна и та монополия действительно естественна.
В итоге, бизнес-модель Газпрома можно было бы описать следующим образом – получение сверхдохода и валюты от продажи газа на европейские рынки (единственный входящий поток средств), и нисходящий поток средств на различные важные цели – введение в эксплуатацию следующей волны газовых месторождений на Ямале, снабжение постсоветских стран по льготным ценам и российской экономики по еще более льготным, закупка газа в Средней Азии и последним пунктом – наполнение бюджета. Важно, что по тогдашним ценам снабжение внутреннего рынка было само по себе нерентабельно и краеугольным камнем всей системы были перетоки между сверхвыгодными областями деятельности и нерентабельными, т.е. кроссубсидии. С одной стороны, у Газпрома была защищенная монополия на внешнюю газовую торговлю, с другой – обязательство универсальной услуги газоснабжения по минимальным тарифам. Долгое время эта монополия была понятийной и неуниверсальной, в частности «Итера» выступала как оператор экспортных и импортных контрактов с ближним зарубежьем, но она была кодифицирована «законом Язева».
Что сегодня?
Достаточно общим местом при обсуждении Газпрома является мысль о том, что компания is probably effective but highly inefficient – т.е. наверное, делает то, что предназначено, но крайне неэффективно. До определенного момента то, что делал Газпром, считалось жизненно важным и незаменимым, поэтому на inefficiency можно было закрывать глаза, хотя и с сожалением.
Сегодня встает вопрос о том, что именно умеет делать Газпром и насколько он незаменим в этом качестве.
Если рассматривать сегмент разведки и добычи, то у Газпрома на этом поле неоднозначный счет. Газпром умеет осваивать сверхкрупные месторождения простого с геологической точки зрения сеноманского сухого газа. Умение реализовывать крупные и сложные проекты в ямальской тундре – это плюс, хотя вопрос о себестоимости неизменно поднимается обозревателями. С другой стороны, Газпром практически пасует перед геологическими вызовами, кажущимися тривиальными не только западным конкурентам, но и российским нефтяным компаниям – необходимость глубокого бурения, работы с газоконденсатными месторождениями ставит Газпром в тупик – именно с этим, например, связан успех «Новатека».
С административной и технической точки зрения Газпром умеет управлять газотранспортной системой и управлять годовым балансом газа – накоплением газа в ПХГ летом, его отбором в зимний период и т.д. Но и здесь в последнее время можно было наблюдать тревожные сигналы – споры с Украиной и холодная погода в России приводили к приостановкам поставок в Западную Европу, а именно это должно было быть предотвращено грамотным управлением балансами в ПХГ. Насколько качественно Газпром управляет обслуживанием и поддержанием газотранспортной системы в рабочем состоянии судить трудно.
Газпром, аналогично своим европейским и американским партнерам по отрасли, вошел в энергетику. К сожалению, результаты ГазпромЭнергоХолдинга не впечатляют.
У Газпрома имеется достаточно успешное подразделение Gazprom Marketing & Trading, работающее на свободных рынках Западной Европы, США и на глобальном спотовом рынке СПГ. Секрет успеха – в перекупленных трейдинговых командах и (отчасти) наличии информации от других частей империи Газпрома о потоках, спросе, запасах в хранилищах и т.д.
Насколько качественно Газпром умеет работать на крупнооптовых и ретейловых рынках Западной Европы, на которых он широко представлен через сбытовые СП, вопрос открытый – результаты кажутся неплохими, но, возможно, они таковы из-за кросс-субсидирования при поставках газа из России. Именно эта деятельность является сейчас предметом нападок Еврокомиссии.
Роль Газпрома как рычага политики в ближнем зарубежье сейчас, видимо, достаточно слаба. Да, существует значимая разница в цене на газ для дружественных и не слишком дружественных стран, но и эта разница уже значительно ниже, чем была в начале 2000-х. Сейчас газ в СНГ поставляется по ценам весьма близким к рыночным. До сих пор Газпром был достаточно успешен в отношениях со среднеазиатскими странами в части предотвращения альтернативных поставок в Европу южным маршрутом.
Как могла бы выглядеть газовая отрасль России?
Прежде всего, стоит обсудить, как могла бы выглядеть газовая отрасль внутри России.
Во-первых, можно сказать, что принцип субсидирования убыточного внутреннего рынка за счет экспортных доходов более не актуален, внутренний рынок выгоден сам по себе уже сейчас, при нынешних ценах на газ, значительно отличающихся от европейских и даже от цены экспортного паритета (т.е. за вычетом экспортной пошлины).
Видимо, стоило бы отделить газотранспортный бизнес от бизнеса по хранению и добыче газа. Трансгаз вполне мог бы функционировать на тех же принципах, что и Транснефть и ФСК/МРСК.
На первый взгляд, структура газодобывающих активов (мегаместорождения в ЯНАО) такова, что наличие доминирующего газодобывающего игрока выглядит неизбежным. Но это не так – возможна конфигурация, в которой паи в великих месторождениях принадлежат разным игрокам, обязанным забирать свой газ на выходном фланце месторождения, с запретом совместного маркетинга и запретом объединения долей. При наличии 5-10 крупных игроков на внутрироссийском рынке газа конкуренция уже была бы вполне возможна.
Успехи добычи из нетрадиционных источников газа заставляют задаваться вопросом, не следует ли заняться этим и в России. Если вкратце, то не следует. В России запасы обычного, традиционного газа на Ямале и Гыдане превосходят все мыслимые объемы. Да, добыча там сопряжена с большими затратами на строительство инфраструктуры и освоение территорий, но при наличии уже построенных трубопроводов эти затраты сопоставимы или ниже затрат на освоение сланцевых залежей. Отдельный класс запасов, практически не затронутый Газпромом – «средние» (по российским меркам) месторождения и газ нижележащих залежей (ачимовских и др.). Они сложные в разработке, но все равно проще, чем сланцевый газ. В отдельных регионах может быть перспективна добыча метана угольных пластов, в силу близости к регионам потребления: это может работать в Кузбассе, в Тульской области и т.д.
Возможно, были бы необходимы специальные правила отбора газа газотранспортной системой, при которой должны сначала удовлетворяться заявки на отбор и транспортировку газа малых и средних месторождений, затем – великих месторождений, и затем – газохранилищ. Подобная система отлажена в Нидерландах, стране с великим месторождением Гронинген, работающим как виртуальное ПХГ, и множеством малых месторождений.
Отдельный вопрос – что делать с внешней торговлей газом. Если вернуться к пункту о том, что равновесная внутрироссийская цена сейчас оказывается ниже цены экспортного паритета, то экспорт создает возможности для извлечения ресурсной ренты. Отбирать эту ренту посредством экспортной пошлины государство не может из-за ВТО. В принципе, источником извлечения ренты, механизмом арбитража между европейскими и российскими ценами, в этих условиях становятся ограниченные экспортные мощности. Существенных дополнительных экспортных мощностей из России в Европу, видимо, более построено не будет (список-максимум включает вторую нитку Северного потока, Южный поток и систему экспорта для Штокмана – СПГ или трубопровод), и дефицит, а значит механизм извлечения ренты сохранится. Один из вариантов – аукционы трубопроводной мощности со сбором выручки в госбюджет.
Есть аргументы за то, чтобы сохранить монополию русского газа и не допускать конкуренции различных потоков русского газа между собой. Видимо, для того, чтобы избежать нападок европейских регуляторов, Российской Газоэкспортной Компании имеет смысл быть 100%-й государственной компанией, опирающейся на суверенный иммунитет. Эта компания должна закупать газ у российских производителей на конкурсной основе и служить единым каналом экспортной поставки. Она же может развивать участие в многочисленных «потоках», если сочтет это нужным и полезным.
Следующий вопрос – на каких условиях строить контрактные отношения с Европой. Газпром настаивает на сохранении старой контрактной структуры, но вынужден уступать и по ценовой формуле, и по объемам. Есть зерно истины в риторике руководителей Газпрома, что российские контракты обеспечивают долгосрочную надежность поставок, гарантируют освоение проектов с длинным горизонтом, таких как Бованенково, а без этого европейский газовый рынок столкнется с высокой волатильностью цен, как в США, но без собственного ресурса и поэтому с большей амплитудой колебаний цен и объемов. Один из вариантов переговорной тактики – эксплицировать роль и ценность надежного и долгосрочного поставщика последней надежды с неограниченным ресурсом и взимать плату именно за эту услугу, фактически, страховку от непоставок с открытого рынка, и отдельно поставлять газ по складывающимся волатильным ценам.
Вопрос, что делать с многочисленными зарубежными дочками Газпрома остается открытым – это доходный и долгосрочно устойчивый бизнес, избавляться от него совсем – жалко. У него достаточно синергий с газоэкспортным бизнесом, но эти синергии являются предметом нападок (по-своему справедливых) со стороны еврорегуляторов и могут оказаться незащищаемы.