ФОРЕЛЬ

Сашка сидит напротив меня в кафе, потягивает коктейль и задумчиво поправляет блоки башенки из игры «Дженга», в которую мы решили поиграть. Беседа ещё не началась.

За окном август, жаркий денек и самый разгар рабочей недели — среда. Я радуюсь, что можно никуда не спешить, глазеть на прохожих, наслаждаться кофе и увлекательным разговором: состояние деловитой бездельности для меня самое комфортное.

— Ну так что? — хитро смотрит на меня Саша. — Какой будет первый вопрос?

Я познакомилась с Сашей и Костей случайно, на улице. Мальчишки шли, держась за руки. Я, умилившись, показала им большой палец. Казалось бы, это недостаточный повод, чтобы завязалась беседа, но только не для Сашки: улыбаясь во все тридцать два, он решил подойти и поболтать.

Мой автобус тогда уехал без меня, ребята не попали на сеанс в кино. Впрочем, никто не расстроился, потому что автобусы и кино — дело приходящее и уходящее, а веселый светлый вечер и удачно завязавшееся знакомство случаются не всегда. Разговоры были о многом, как говорят в нашей глубинке «за жизнь». Помню, что было съедено три мороженых, затронуты священные при знакомстве темы музыки, литературы и кино, и мне не за чем было скрывать, что кроме симпатии, есть у меня в этом общении и исследовательский интерес. Парни — открытые геи, а мне любопытно все, что касается гендерных исследований. «Ты можешь задавать мне любые вопросы! — жизнерадостно вещал тогда Сашка. — Я все расскажу!» Я же удивлялась, как этот божий одуванчик выживает в нашей суровой гомофобной стране и остается таким открытым и солнечным.

«Тут только такие и выживают. Остальные или не принимают себя, или уезжают заграницу», — разрешил мои сомнения Костя. И, пожалуй, этот спокойный и молчаливый парень был прав.

Так, между делом, и возникла идея «Беседы», потому что вопросов было много, портить ими обычную болтовню не хотелось. «Беседа» включала в себя встречу в кафе и разговор по душам. Не интервью, ведь из меня так себе журналист, и не исследование — ученый я тоже не ахти. Именно душевную беседу, которую с разрешения Сашки мне потом хотелось литературно оформить.

Вступление

— Ну так что, Диатима? — опять усмехается мой собеседник и вытаскивает первый блок.

Башенка тревожно качается, но все-таки остается на месте.

Сашка учится на философии, видимо, поэтому предстоящее общение он сразу обозвал «Диалогами». Я в его понимании сразу превратилась в «сведущую Диотиму», он — в Сократа, но мне излишняя серьезность ситуации не нравится, поэтому стараюсь немного снизить её градус:

— Что читаешь сейчас?

— «Алису» перечитываю, — сразу оживляется тот, такой же книжный червь, как и я. — Знаешь, недавно нашел статью, где рассказывается о том, с какими невралгическими расстройствами сталкиваются герои этой книги. Алиса с деперсонализацией, Шалтай-Болтай с прозопагнозией… Это забавно! Тебе бы как психологу почитать! И строчка в этот раз понравилась одна, прям все время в голове крутится.

— Какая же? Что-нибудь из разговоров Алисы и Чешира?

Сашка смеётся:

— Ты не поверишь! Я не знаю, кому сказала эту фразу Алиса, потому что в тексте её нет.

— Как так?

— «Если в мире всё бессмысленно, — сказала Алиса, — что мешает выдумать какой-нибудь смысл?» Во всех викицитатниках, собраниях афоризмов и прочих подобных сборниках на просторах интернета она есть. В тексте я её не нашел, хоть и просмотрел несколько переводов и «Зазеркалье». Чем не загадка?

— Типичная кэрролловская цитата, — пожимаю плечами я, — на первый взгляд. Но о достоверности авторства цитат в интернете только ленивый не слагает поэмы. Раз не нашел, значит её нет, или ты просто плохо искал.

— Если поразмыслить, то все осмысленное в нашем мире, кто-нибудь когда-нибудь и выдумал. Так что, даже если её нет, что мешает выдумать?

Улыбка Сашки в этот момент напоминает улыбку Чеширского кота.

В дальнейшем, осмысливая наш разговор, я подумала, что несуществующая цитата задала тон всей нашей беседе. В этом был определенный символизм.

Первый удар: отчужденность

— Знаешь, мне долгое время казалось, что любовь совершенно бессмысленная штука — делится Саша. — Родители в разводе. Развод я помню хорошо, мне было восемь лет. То, что происходило между мамой и папой до разрыва сложно было охарактеризовать искренностью, нежностью и преданностью. Даже я это понимал, хоть и не знал ничего о изменах отца, чувствовал все интуитивно. Ещё помню зареванную Светку, мою старшую сестру. Все её первые влюбленности были крайне неудачными. Я даже мечтал о том, чтобы все эти ужасы не коснулись меня, настолько любовь и отношения казались мне мерзкими и неприятными. Представляешь?

— Ну, отчасти. Что-то похожее я думала о сексе. В возрасте от восьми до одиннадцати подобные тематики и правда выглядят неприглядно. Тем более, если в семье есть проблемы.

— Вот-вот. Меня часто спрашивают: «Во что ты играл, в куклы или машинки? А когда ты понял, что тебе нравятся мальчики? В детском саду дергал других мальчишек за волосы?» А мне и рассказать-то интересного нечего. Играл в машинки и догонялки, был обычным пацаном. С девочками только легче было найти общий язык, чем с мальчишками, но это же не показатель. Тема «нравится/не нравится» для меня долгое время была табу. Не влюблялся и не интересовался этим. Если бы меня попросили охарактеризовать период с восьми до пятнадцати одним словом, я бы назвал его — отчужденность.

— От мира, от людей?

— От самого себя в первую очередь. Когда я вспоминаю то время, то мне самому сложно понять, что творилось у меня внутри. Будто смотришь со стороны на красивую картинку, но не можешь разобрать, что же нарисовано. Вроде счастливый жизнерадостный ребенок, но внутри-то никому не видная червоточинка. Не было близких друзей, я не чувствовал особой привязанности к матери. Психолог в школе как-то попросил меня нарисовать «свою семью»: я нарисовал себя и свой любимый кактус, мне его мама подарила за первую пятерку в школе. Вот и весь мой мирок тогда.

Мне непривычно видеть солнечного Сашу таким: задумчивым и как будто даже посеревшим. Тонкие пальцы выводят на столешнице причудливый ритм, он над чем-то раздумывает. Я молча любуюсь им и жду продолжения.

— Развод — это не только стресс для ребенка. Это первый опыт нелюбви. Вселенная будто шепчет тебе: «Мама с папой не любят друг друга! Они не любят тебя! Мир тебя не любит!», и ты вроде ещё и не понимаешь суть, но проникаешься, настраиваешься на эту волну. Ты вот веришь в Бога?

— Хм, периодически. Скажем так: я верю в его существование, но не всегда согласна с его действиями. Называю это верующим атеизмом. Причем здесь Бог?

— Когда я сейчас размышляю о детстве, то, наверное, главным показателем моего равнодушия к себе и миру был как раз абсолютный атеизм. Для ребенка естественно верить. В Деда Мороза, в супергероев, в добро и свет. Если семья верующая, то и Бог для ребенка эдакий супергерой, тянуться к которому легко и приятно. Но я не ощущал никакого трепета, заходя в церковь, да и Бог был для меня пустым местом. Уже в подростковом возрасте равнодушие переросло в неприятие и даже отвращение, но это уже совсем другая история.

— Развод, равнодушие, отчуждение. Как это все повлияло на тебя в настоящем? Какой багаж тащишь из детства?

— А, я понял подоплеку этого вопроса, — усмехается Сашка и делает глоток. — Если бы не развод, какова была бы моя ориентация?

— И это тоже, — киваю я. — Ты меня раскусил.

— Не знаю, честно говоря. Мне ясно лишь одно: мы живем во времена, когда обесценивать любовь модно, и это не делает только ленивый. Я ведь не один такой несчастный, нас множество. Этой болезнью мучились наши родители, зачастую она переходит к нам по наследству. Посмотри вокруг, много ли ты видишь счастливых гетеросексуальных пар?

— Я понимаю, о чем ты говоришь, часто сама об этом думаю.

— Поэтому крики о том, что однополая любовь безобразна и противоестественна, кажутся мне смешными. Безобразно — это разводы, измены, лицемерие, вранье, эгоизм. Пошлость и наглость. Все это делает любовь бессмысленной вне сексуальных предпочтений.

На этом моменте Саша так эмоционально взмахивает рукой, что рушит деревянную башенку, и она, грохоча на все кафе, рассыпается по столу и полу. Официантка, как и пожилая дама по соседству, недовольно смотрит на нас, а мы смеемся и восстанавливаем строение из руин.

— Это все от избытка пафоса, — отмечаю я. — Что делать-то при таком раскладе? Как жить дальше?

— Жить и учиться, — просто отвечает Сашка. — Жизнь не спрашивает: гностик, агностик, натурал ты или голубой. Она абсолютно толерантна в своей нетолерантности, и кто бы ты ни был, она учит тебя и все.

— И как же она научила тебя?

— О, эта страшная банальщина! — ухмыляется парень. — Я влюбился.

Второй удар: ненависть

— Как сейчас помню! Десятый класс, первая четверть, урок литературы.

— Вот так вот прямо взял и влюбился?

— Нет, получил первое оскорбление.

У Сашки в глазах прыгают чертенята, я, конечно же, удивляюсь.

— Ты почему-то не спрашиваешь, гнобили ли меня в школе. Приходится рассказывать тебе самому: было такое. Вот как раз в десятом классе. Я никогда не выставляла напоказ свою особость: хотя, разумеется, уже в десятом-то классе мне было понятно, что девчонки явно не моя страсть. Но многое и так выделялось: я был аккуратнее, спокойнее, не то чтобы женственнее, но не такой грубый, как другие мальчишки, мне всегда нравилось следить за модой. Был популярен у девушек и особо не ценил это внимание, что вызывало зависть. Вот так я однажды совершенно случайно увел девушку у… Я назову его N. До сих пор мурашки по коже от его имени.

Саша вздыхает, я аккуратно вытаскиваю блок из башенки.

— Мне не нравится слово «буллинг», оно неродное и бессмысленное. Буллинг, пожалуй, это когда тебя просто оскорбляют и опускают головой в унитаз. Обидно, конечно, но… Это значит, что в стае ты самый слабый и сам виноват. А гнобить — это когда изо дня в день ты слышишь самое темное и неприятное, из того, что тебе слышать не хочется. И у тебя есть силы огрызнуться в ответ, но в определенный момент понимаешь, что все это правда.

— Я бы поспорила, но пусть будет так. Что же ты такого услышал о себе?

— N. вытащил из меня самое затаенное и нездоровое: болезненный эгоизм и высокомерие, отвращение к миру, страх одиночества, душевную пустоту. Я думаю, он сам не ожидал, что так войдет во вкус, ведь вполне невинные подколы из-за того, что девчонка, которая ему нравилась, влюбилась в меня, потом переросли в жестокую и оскорбительную перепалку, которой не было конца. И тут два варианта: или вырабатываешь иммунитет и меняешься, или тебе постоянно хочется сдохнуть. А мысль, она же материальна! Ха-ха. Я выбрал первое и влюбился.

— Малахов отдыхает. Нетрадиционные методы медицины?

— Нетрадиционные для нетрадиционных! Хотя ничего экстравагантного в этом не было. Правда жизни в том, что тебя никогда не начнут ненавидеть без причины. Ненависть сидит в тебе самом, а не в душе обидчика. N. ненавидел во мне не то, что я отличаюсь от других, не то, что я увел его девушку, и даже не то, что он оскорблял меня, а я продолжал смотреть на него влюбленными глазами. Он чувствовал и ненавидел во мне презрение, которое я неосознанно испытывал к окружающему миру.

— Это сложно для моего понимания. А попроще?

— Оскорбление будет для тебя оскорблением, если ты резко на него реагируешь. Это как смысл, которого нет, пока ты его не выдумал.

— Парадокс «Алисы»? — вспоминаю я цитату из начала разговора.

— Да, он самый, только наоборот! Если оскорбление отзывается в тебе, значит, отчасти ты с ним согласен и поэтому чувствуешь боль. Если ты спокоен, принимаешь себя и мир — оскорбить тебя невозможно. N. указал мне мои слабые места. Если бы не полгода ожесточенных и резких перепалок, я бы сам в себе не разобрался. Влюбленность была странной, но, пожалуй, естественной реакцией: мне было семнадцать, я все это время сдерживал свои эмоции, все они обрушились на меня со всей силой, как ледяной водопад. Конечно, я никогда не признавался ему в своих чувствах, однако пережитое мной за это время помогло преодолеть ледяную стену отчужденности.

— Вы общаетесь сейчас?

— Нет, но на выпускном N. попросил у меня прощения. Ни с того, ни с сего подошел и сказал: «Извини». Я честно ответил, что не стоит, ведь я сам был виноват и его провоцировал. Моя терапевтическая влюбленность к тому времени уже сошла на нет, но я был ему безмерно благодарен.

— Неожиданный хэппи-энд! А грустные истории будут?

— Куда без них? Из самого грустного — это мой неудачный каминг-аут.

Третий удар: неприятие

— Если задуматься, грустного было предостаточно. Одиночество, пока не встретил Костю. Однажды лежал в больнице: подкараулили и побили в подворотне. Как-то уволили из-за сплетен с подработки. Меня спасала одна простая мысль: дело не в моей ориентации, дело в том, что я отличаюсь от других. Ты можешь быть геем, можешь быть толстым, слишком некрасивым или наоборот — для общества неудобно, если ты отличаешься от других. Что бы ни происходило, я всегда оставался верен себе и своим принципам, берег мой маленький, но уникальный мирок и это действительно спасало.

Очень большая разница, перед кем ты совершаешь каминг-аут. Допустим, с друзьями мне было проще, я просто был честен с ними: не афишировал, но и не скрывал, поэтому, если кому-то что-то не нравилось, отношения заканчивались сами по себе. Самые стойкие и верные оставались. Из взрослых все рассказать я решился моей учительнице по фортепиано. Мы были очень близки и дружны, много общего: любимые книжки, фильмы, страсть к философским разговорам, музыка в конце концов… Поэтому даже когда я закончил музыкалку, я часто заходил к ней на чай. Вот так и в этот раз. Был март, по-весеннему солнечно, радостно и ужасно холодно — стояли морозы. В душе был страшный диссонанс от этого несоответствия! У Надежды Павловны был особый сервиз для гостей. Мне ужасно нравилось, как она доставала его из шкафа, ставила передо мной изящную белую чашечку с блюдцем и спрашивала: «Что будешь, Сашенька? Варенье или конфеты?» Можно было не отвечать, на столе все равно появлялись и конфеты, и варенье, а кроме того пряники и баранки, а ещё король нашего застолья — большой красивый заварочный чайник. Когда Надежда Павловна его приносила, в комнате сразу пахло чабрецом и мятом, летом, солнцем, лугом… Ты меня слушаешь?

— Да, я не то что слушаю, я заслушалась! Все очень уютно.

— Вот именно, наша дружба с ней — уютная, искренняя, душевная, поэтому-то в один прекрасный день я и выпалил все, как на духу.

Сашка замолчал.

— И что? — не выдерживаю я.

Мой собеседник вздыхает и хмурится:

— От неожиданности она расплакалась. Расплакалась и ушла из комнаты. А я сидел, смотрел на залитую солнцем комнату и чувствовал страшное. Чувствовал, что не существую. Для своих родителей, для Надежды Павловны, для Боженьки, который смотрит на меня с красного уголка и не видит. Переживаемое мной чувство было глубже и мучительнее банального «меня не принимают таким, какой я есть». Его не преодолеешь позитивным мышлением, стойкостью и верой в себя, ведь в нём столько пустоты, что она полностью обесценивает все твое существование.

В этот момент башенка рушится снова, уже из-за моей неловкости. Но в этот раз мы не смеемся.

Четвертый удар: переоценка

— Первая любовь многому тебя научила. А каминг-аут?

— Главный вывод был: я никогда не расскажу своим родителям. Вот собственно и все. Понимание пришло только когда я встретил Костю, до этого была пустота и обида.

— Это, кстати, интересная тема! Как вы познакомились?

— Знаешь, лучше этот вопрос ты задашь Косте! Он расскажет интереснее!

— Ага, — соглашаюсь я, а сама вспоминаю немногословного Константина, уже представляя его лаконичный и ясный взгляд на дело: встретились, понравились друг другу, стали встречаться. Сашка, видимо, слышит скепсис в моем голосе:

— Я серьезно. Из нас двоих он больше романтик, как бы странно это ни звучало. Да и записывать в диалогах историю знакомства… Странно это, не находишь? Мое первое впечатление о Косте было: высокомерный индюк!

— Многообещающее начало! — смеюсь я. — Из-за его молчаливости?

— Да, это была шумная компания, много разговоров, лёгкого опьянения и веселья. Как всегда меня вооружили гитарой и заставили петь. Костю притащила какая-то девчонка, наверное, силой, и ты только представь его невозмутимость и спокойствие среди угара вечеринки! Сидел, молчал, даже не пил толком, только смотрел внимательно. Я бы его и не запомнил, если бы Костя не подошел сам: представился, пожал мне руку и улыбнулся. И знаешь, это было как глоток свежего воздуха, среди шума, гама и легкомысленного веселья. Мы встретились опять только месяца через два, но все это время я хранил в памяти эту улыбку, как воспоминание о чём-то очень светлом, чистом и ясном.

Костя, он… Когда приходит большая любовь, то она в любом случае что-то меняет в тебе, помогает переосмысливать реальность. Костя принес в мою жизнь ясность. Среди хаоса чувств и ощущений, мыслей, догадок, увлечений, пережитого, увиденного, прочувствованного — он как основа, стержень, на который и крепится все мое бытие. Рядом с ним я оглядываюсь назад и понимаю, что все было не зря: преодоленная отчужденность, мучительная и стыдная первая любовь, неприятие и непонимание. Всё это мельчайшие частички мозаики, необходимые винтики, которые заставляют механизм «здесь и сейчас» работать. Я не считаю, что мы приходим в эту жизнь для счастья. Слишком многое приходится преодолевать человеку, мучительно, настойчиво разбивать лёд реальности. И все преодоленное мной — это лишь малая толика предстоящего впереди. Но «здесь и сейчас» я счастлив. И даже если мое счастье лишь выдумка, оно стоит того.

Тысяча ударов впереди

Сашке двадцать два. Он категоричен, юн и наивен. Но для меня его наивность граничит с откровенностью Вселенной.

— Давай закончим именно на этой ноте, — прошу я. — Всё равно нам скоро уже пора за Костей.

— Да ладно? Без интимных подробностей? — ехидничает Саша, но по глазам видно, что он тоже устал. Откровенность изматывает больше физических нагрузок.

Я допиваю кофе, Сашка убирает деревянные блоки в коробочку. Заодно мы продумываем маршрут поинтереснее: вечернее солнце за окном так и манит прогуляться по городским улочкам.

Уже поздно вечером, возвращаясь домой, я радуюсь тому, что сама счастлива в любви, и могу наблюдать за чужой нежностью и трогательной преданностью без белой зависти. А ещё размышляю о том, что любовь бессмысленна ровно на столько, на сколько мы её сами обесцениваем. Не важно чем: изменами, обидами или предрассудками. Важно, пожалуй, лишь то, что только она, словно выдуманный смысл из кэрролловской цитаты, вносит цельность и значимость в наше существование, и ради неё стоит превозмогать холод и лёд бытия.