Ф

На самом деле я одолел всего один.
– Я всего-навсего офтальмолог. В других болезнях я не разбираюсь! Все, что я могу им посоветовать, – это обратиться к их лечащему врачу.
– Мне так не показалось.
– Я хотела бы предложить тебе одну инвестицию.
– Одну… Слушаю.
– Речь об участке. Соседнем с моим… С нашим домом. Его хотят продать под застройку, уже есть один клиент. Надо его опередить. Стройка нам весь вид испортит.
– В самом деле?
– Это было бы хорошее вложение.
– Затрудняюсь сказать.

– Что значит – затрудняешься?
Пытаюсь воскресить в памяти то, что еще несколько минут назад происходило на ковре. Дыхание Сибиллы у меня над ухом, ее тело под моими ладонями, ее волосы, ее запах. Не помогает. Чтобы помогло, мне нужно было бы сию секунду снова оказаться там, на ковре, обнаженным, и, наверное, даже этого было бы мало.
– Почему ты молчишь? – спрашивает мать. – С тобой даже поговорить нормально нельзя!
– Ничего не слышу! – кричу я в трубку. – Связь плохая!
– Я тебя отлично слышу.

– Что-что? – переспрашиваю я, жму «отбой» и говорю, обращаясь уже к Кнуту:
– Связь отвратительная! Поговорить нормально нельзя.
– Да засадить их всех надо!
– Засадить? Почему?
– Взяточники!
– Кто?
– Да все! Всех засадить, говорю. Один другого хуже!
Снова вибрирует сотовый. Собираюсь снова сбросить, но все-таки передумываю.
– Сейчас лучше? – спрашивает мать. – Поговорить нормально нельзя.
– Со связью было все в порядке. Это я бросил трубку.
– Не ври.
– Я и не вру.

– Ты бы не смог просто взять и бросить трубку, разговаривая с матерью. Просто не смог бы.
– Купи участок сама, что тебе мешает? Денег у тебя благодаря этой передаче достаточно.
– Но это было бы хорошим вложением.
– Да с какой стати? Ты же говоришь, на нем даже
строить
ничего нельзя!
– Ты что, хочешь лишить меня вида из окна? Что ты собрался строить?
– Ничего я не собираюсь строить! Я и участок покупать не собирался!
– Не смей на меня кричать! Если мать тебя просит…

Я кладу трубку. Проходит пара секунд, снова звонок. Не отвечаю. Поглядев на телефон и какое-то время подумав, тру глаза, перезваниваю.
– Ты бросил трубку! – говорит она. – Не вздумай врать, меня не проведешь!
– Я и не думал врать.
– Ни за что не поверю!
– Ах вот как.
– Никогда больше не смей этого делать!
– Что хочу, то и делаю. Я взрослый человек.
Она насмешливо хмыкает. Дрожащей рукой нажимаю «отбой».

Жду, но мать больше не перезванивает. Выключаю телефон, чтобы перестраховаться. Вдруг с изумлением припоминаю, что недавно Сибилла сказала о моей матери совершенно правильную вещь – что еще более удивительно, если учесть, что она ничего о ней не знает. По всей видимости, замечание было настолько точным, что я тут же вытеснил его содержание из памяти, и в ней остался лишь сам факт – что оно пришлось очень кстати.

Кнут начинает рассказывать историю, в которой фигурируют морской офицер, старая обезьяна, садовник-таец, какая-то лейка, самолет и, если я не ослышался, специалист по нумизматике. Я то и дело киваю, убеждаясь в том, что, даже если бы слушал внимательно, то все равно не уловил бы никакого смысла. Мы подъезжаем, на часах десять минут пятого. Совещание уже идет.
Я выхожу из машины, пройдя по жаре, оказываюсь в прохладе холла, захожу в лифт. Может, они все-таки решили меня подождать, кто знает.

Кабина трогается. Останавливается на четвертом этаже. Никто не входит, а поскольку в лифте я один, то и не выходит. Стоит дверям захлопнуться, как мои ноги подкашиваются, и я ударяюсь головой об стену.

Какие-то звуки. Вокруг темнота. Звуки – это чьи-то всхлипы. Приподнимаюсь. Постепенно начинаю различать обстановку. Ощупываю голову: крови нет. Вижу перед собой зеленые ворсинки грязного ковра. Это я всхлипываю. Не знаю, что случилось, но понимаю, что произошло что-то страшное. Что-то, чего не должно было случиться. Чего уже нельзя изменить.

Встаю на ноги. Шатаюсь не только я, но и кабина. Восьмой этаж, девятый, десятый. Такого со мной еще не бывало. Смахнув с лица слезы, гляжу на часы. Четыре часа четырнадцать минут. Запомни этот день, говорю я себе: восьмое августа две тысячи восьмого года, четыре часа четырнадцать минут. Что именно случилось, ты еще успеешь узнать. Лифт останавливается, открываются двери. В последнюю секунду, пока они не закрылись, успеваю выскочить наружу.

Мне приходится еще немного постоять у стенки, потом я направляюсь в офис, еще не вполне придя в себя. Все кажется каким-то другим – столы, лица, предметы. Войдя в зал заседаний, бормочу извинения – разумеется, начали без меня. Снимаю пиджак, вешаю его на спинку незанятого стула, сажусь, делаю вид, будто все в порядке – похоже, мне это удается. В этом я спец.

Вид моих сотрудников удручает меня сильнее, чем когда бы то ни было. Унылая посредственность, и ничего больше. Может, все дело в том, что я принимаю на работу исключительно посредственных людей. Меньше всего мне нужно, чтобы кто-нибудь мог видеть меня насквозь. Вот Леман и Шрётер, и Келлинг, чью дочь я крестил, и Пёльке, которого я уволил бы, появись у меня хоть малейший повод, – не люблю его, и все. Вот Мария Гудшмид, рядом с ней кто-то, все время забываю, как его зовут. И Фельзнер. Он мне как раз нравится, но почему – тоже не могу сказать. Когда я вошел, Леман о чем-то докладывал, но теперь все умолкли, глядят на меня и ждут.

Делаю глубокий вдох. Голос хриплый, и такое чувство, что у меня вот-вот опять польются слезы, но надо ведь что-то сказать. Выдавливаю из себя пару фраз о том, какая приятная у нас складывается атмосфера, и ту самую цитату из Бхагавадгиты – Кришна говорит Арджуне: «Вот ты стоишь предо мной, великий воин. Так что не задавай вопросов, вставай и борись». Они и не догадываются, что скоро у них не будет никакой работы, что некоторых из них могут привлечь как соучастников. Однако тайное всегда становится явным: эти люди – никакие не преступники, они на такое даже не способны.

– «Вставай и борись» – это не из Бхагавадгиты, это в Библии сказано, – поправляет меня Мария Гудшмид.
На вероятность того, что займы с рейтингом «ААА» могут когда-либо существенно упасть в цене, вставляет Келлинг, можно, в принципе, закрыть глаза. Рейтинг «ААА» был и будет знаком того, что облигации свободны от рисков, это классический закон инвестирования в стоимость.

Проблема, добавляет Пельке, заключается в том, что инвестиционные банки сами вкладываются в те позиции, которые затем активно предлагают более мелким организациям. Таким образом, они сами определяют ценность своего продукта; иными словами, размер суммы, которую они хотят получить, устанавливается ими совершенно произвольно.

В какой-то момент, сообщает Фельзнер, США выразят коллективное недовольство этой системой. Но в настоящий момент остается только ждать. Есть указания на то, что новый аватар Кришны будет явлен нам уже в нынешние времена.
Что, однако, вовсе не означает, что этим аватаром будет человек, добавляет Мария Гудшмид.

Если, к примеру, делать ставку на секьюритизированные активы, говорит Леман, то нельзя даже предположить, каким ощутимым может быть удар в случае краха крупнейших финансовых конгломератов на рынке деривативов. Не существует формулы, по которой можно было бы надежно просчитать все риски.
– Клюссен выводит деньги, – произношу я.
Вмиг воцаряется тишина.
Но, наверное, он еще не принял окончательного решения, осторожно интересуется Фельзнер. Наверняка это еще можно предотвратить.

Не лучший момент, чтобы терять наиболее значимого инвестора, отмечает Мария Гудшмид.
При необходимости можно прибегнуть к определенным уловкам, намекает Леман. Если, к примеру, – ввиду нестабильности рынка, которой можно найти законное объяснение, – нельзя в точности установить размер капитала, то средства вкладчика могут быть временно заморожены его доверенным лицом, даже если вкладчик и не выражал на это согласия.

Все это теория, обрывает его Шретер. Ни один суд к такому аргументу прислушиваться не будет.
Вернемся к проблеме с инвестиционными банками, перебивает Пельке. Он бы предложил кое-что из акций подшортить, но не вкладывать в это дело значительных сумм.
Лишь те, кто действует, могут рассчитывать на благосклонность Кришны, добавляет Леман.
Некоторые действуют, но Кришна почему-то все не благоволит и не благоволит, раздраженно парирует Пельке. Бог свободен в своих решениях, ведь бог и есть свобода.

Поэтому иногда плохим и достается все самое хорошее, подытоживает Келлинг, а хорошие остаются ни с чем. Нельзя с точностью установить кредитный риск младших траншей пула ипотечных кредитов, а потому…
– Благодарю вас, – говорю я и встаю. До сих пор я сохранял хорошую мину при плохой игре, держал спину прямо и не подавал виду. Но довольно.
– Еще один вопрос! – кричит мне вдогонку Шретер.
За моей спиной захлопывается дверь.

Направляясь к лифту, я раздумываю над тем, как можно установить, правильно ты воспринял услышанное или тебе только так показалось. Но если спросить очевидца, что было сказано, то он может и солгать, и даже диктофонную запись нетрудно сфальсифицировать.
– Вот время и пришло, – говорит мужчина, стоящий со мной в лифте. – Вот и конец.

На голове у него шляпа, улыбка обнажает полусгнившие зубы. Я уже его где-то сегодня видел, вот только не помню где. Он не смотрит мне в глаза, разговаривает с моим отражением в задней стенке кабины, так что не он сам, а его отражение смеряет меня недружелюбным взглядом. Кроме нас, в лифте еще двое мужчин с дипломатами, но они смотрят перед собой, и до нас с ним им дела нет.
– Что вы сказали? – переспрашиваю я.
– Ничего, – отвечает он.
Отворачиваюсь.

– Бывает и так, что верного пути вообще нет, – произносит он.
Поворачиваюсь к нему.
– Было бы хорошо, если бы сам факт признания вины мог сделать тебя совершенно свободным, – продолжает мужчина. – Но иногда тебя уже ничего не может освободить. Ни правда, ни ложь. – Он изящным движением поправляет шляпу. – В принципе, даже различия между ними стираются, Ивейн.
– Прошу прощения?
Он хмурит лоб.
– Что вы только что сказали? – повторяю я. – Насчет правды и лжи? И вы назвали меня Ивейном?

Теперь уже двое с дипломатами смотрят на меня с явным беспокойством. Да-да, вот так это и делается, вот так человека и выводят из равновесия. Опомниться не успеешь, как тебя схватят, что-то крича, ударят, и вот ты уже у них в руках. Но я не так-то прост.
– Простите, почудилось, – произношу я.
– Да неужели? – отвечает мне мужчина в шляпе.

Кабина останавливается, один из ехавших с нами мужчин выходит, его место занимает дама в черном пиджаке. Удачная инсценировка, все выглядит так естественно. Можно смотреть часами и даже не замечать, что все подстроено.
– Тебе этого долго не выдержать, – говорит мужчина.
Я никак не реагирую.
– Беги, беги. Тебе идет этот костюмчик. Беги, пока можешь. Видок у тебя, правда, не самый бодрый.
Никак не реагирую.

– Имей в виду, сегодняшний день не такой, как остальные. Иногда достаточно лишь осознать это – и станет легче. Смерть – это всего-навсего еще один шаг.
Лифт останавливается, открываются двери, я выхожу, не оглядываюсь. Выхожу на улицу, жара уже не такая страшная, скоро вечер. Кнут сидит за рулем, мотор заведен. Интересно, почему. Я что, велел ему меня подождать? Забираюсь в салон.
– Один вопрос, – говорит Кнут.
– Не сейчас.

– Насчет коммунальных облигаций. Как там обстоят дела? Вкладываться, не вкладываться?
До чего же здесь хорошо, прохладно и тихо. Славная машина, чистая, с полным баком, за рулем водитель – успокаивает почище любой религии.
– Просто дело в чем, – продолжает Кнут. – Тетя моя. Скончалась. Печальная история. Я вам уже рассказывал. Стройка, кран, все такое.
– Да-да, припоминаю.
Как всегда, я понятия не имею, о чем он.

– Но, в конце концов, она сама виновата. Зачем было там прятаться? Ее же никто не заставлял, верно?
– Верно.

– Как бы то ни было, никто из нас даже не догадывался, что она сто тысяч евро успела скопить. Мы понятия не имели! А уж после той истории с хозяином и грабителями даже предположить не могли. Ну и она всегда такой жадиной была – ни на Рождество никогда ничего не подарит, ни детям не привезет… Так что нам теперь с этими деньгами делать? У нас сосед есть, у него сынок в банке работает. Не люблю я его, ну да ладно. Он меня тоже не любит. Особенно после того случая с его собакой. Все твердил, что она ну никак не могла сама забраться к нам во двор, но у меня-то два свидетеля есть!.. Ну да ладно. В общем, сын этого Мицника посоветовал в коммунальные облигации вложить.

– Кого?
– Мицника. Ну, звать его так, старика этого! Заикается еще. В коммунальные облигации, короче. Мицника этого сын. Ну так что скажете, шеф? Хорошая это затея или нет, с коммунальными облигациями?
– Вполне.
– Но хоть какой-нибудь доход с них будет? – Без всякой видимой причины он резко тормозит; счастье, что я пристегнут. Посигналив, трогается. – Хотелось бы что-нибудь на этом заработать! Если я ничего не получу, зачем в это ввязываться?

– Чем надежнее инвестиция, тем меньше она приносит дохода. Больше всего денег можно выиграть в казино, там шансы выше всего. Инвестиция – это состязание, в котором у тебя есть некоторые шансы на победу.
– Я могу отдать деньги вам, шеф?
– Мне?
– Чтобы вы за меня вложили.
– Такими маленькими суммами мы не занимаемся.
– Но ради меня, шеф? Окажите услугу! Как другу.
Он что, и впрямь назвал меня другом? Какая прозрачная уловка. Но меня трогает.
– Сто тысяч евро, да?
– Даже чуть больше.

По крайней мере этого хватит, чтобы еще на какое-то время оплатить аренду офиса. Он, конечно, потом будет со мной судиться, как и многие другие, но это уже не важно.
Качаю головой.
– Шеф!
– Это было бы неправильно. Поверьте.
– Но почему? – Он задыхается, раздаются какие-то всхлипы – он то ли рыдает от отчаяния, то ли шипит от злости.
– Просто поверьте. Так будет лучше для всех.

Он тормозит, приоткрывает окно и кричит на кого-то. Я не все могу разобрать, но доносятся слова «скотина тупая», «морда наглая» и «чучело проклятое», и еще что-то про «удавлю». Мы снова трогаемся.
– Ну хорошо, – говорю я.
– Правда?
– Сделаю для вас исключение.
– Шеф!
– Не надо, не надо.
– Шеф!
– Прошу, не надо.
Он снова останавливается, оборачивается ко мне и пытается схватить меня за руку. Я уворачиваюсь, но Кнут подцепляет мой рукав.
– Я умереть за вас готов, шеф.

– В этом нет никакой необходимости.
– И убить за вас готов.
– Я вас умоляю!
– Серьезно. Только назовите имя!
– Прошу вас!
– И я убью его.
– Давайте уже поедем.
– Я не шучу.

И как тут прикажете не думать о Клюссене? Автокатастрофа, остановка сердца при загадочных обстоятельствах – если подойти с умом… К счастью, тут Кнут выпускает меня и жмет на педаль. Я закрываю глаза, и мне удается абстрагироваться и не слушать. Тут я вспоминаю, что так и не включил телефон. Это объясняет, почему мне не звонит никто из офиса – узнать, куда это я подевался.

И вот мы уже дома. Если выехать пораньше, то можно проскочить до часа пик. Я отмахиваюсь от дальнейших заверений Кнута в глубокой преданности, выхожу из машины и уверенной походкой, как настоящий мужчина, способный преодолеть трудности, иду по гравийной дорожке через сад. Отпираю входную дверь, вхожу и громко сообщаю: «Я дома!».
Ответа нет.

В общем-то, никто и не ждал, что в таком часу я уже буду дома. Дом затих, словно я застал его за чем-то нехорошим. Вот, значит, как оно все выглядит, пока меня нет дома. Зову еще раз, мой голос теряется в пустоте огромной прихожей.
И вдруг я что-то слышу.
Нет, это не стук, скорее шорох. Звук такой, словно по полу тащат тяжелый металлический предмет. Прислушиваюсь, но уже опять ничего не слышно. И только я подумал, что мне послышалось, как вот – снова.

Шум доносится снизу, из подвала. Наверное, надо кого-то вызвать? Слесаря? Спасателей? Вдруг они приедут, а там уже ничего не шумит – как я буду выглядеть? На что это будет похоже? Направляюсь на кухню, мою руки. Вот, опять. Оконное стекло дрожит, тихо звенят бокалы в шкафу. Вытираю руки полотенцем. Тишина.
Потом опять этот шум.
Ни при каких обстоятельствах я не спущусь в подвал в одиночку.
Прислушиваюсь. Не гремит.
Гремит.

Пересекаю прихожую и открываю тяжелый засов на двери, ведущей в подвал. Никогда еще туда не спускался – зачем? В подвале у нас винный погреб, но это не мое дело, им занимается Лаура.
Вниз ведет лестница. На ступеньки падает дрожащий свет двух голых лампочек. На кирпичной стене три постера: Йода, Дарт Вейдер и какая-то обнаженная женщина, которой я никогда раньше не видел. Внизу металлическая дверь. Открываю ее, шарю рукой в поисках выключателя. Включаю свет. Лампочка трещит. Воздух затхлый.

Я оказываюсь в длинной комнате с низким потолком; вдоль стены – полупустой шкаф для вина. И это – моя коллекция? Вот за это вот я столько заплатил? В углу валяется жестяное ведерко. На противоположной стене вижу еще одну дверь. Шороха больше не слышно. Я медленно пересекаю комнату, кладу руку на ручку двери, вслушиваюсь в тишину. Жму на ручку и чувствую, как потянуло холодом – еще одна лестница. Ищу выключатель, зажигаю свет.

Лампочка грязная, свет дрожит. Наверняка ее давно не меняли. Ступеньки узкие. Правой ногой осторожно наступаю на верхнюю, на секунду замираю и медленно спускаюсь вниз.
Вот, опять. Раздается как будто глухой удар, что-то тащат, потом такой скрип, как будто вращается огромный механизм. Но вернуться я не могу. Если слишком часто поддаваться тревоге, превращаешься в жалкого труса. Это мой дом. Может, это испытание, может, сейчас случится что-то, что меня изменит.
Тишина.

Пока я спускаюсь вниз, не раздается ни звука. Слышу только свое дыхание и стук сердца. Холодно. Интересно, как глубоко я сейчас под землей? Открываю еще одну дверь, нащупываю следующий выключатель.

Снова этот шум. Комната, в которой я оказался, на удивление велика, метров, наверное, пятнадцать на тридцать. Стены сделаны из камня, под ногами утоптанная глинистая почва, на потолке две лампочки, одна перегорела. Вижу скомканную тряпку, рядом какой-то металлический прут, заостренный с одного конца и с круглым наконечником, как у трости, на другом. И две двери. Дергаю одну: закрыто. Дергаю сильнее, но тщетно. Но другую получается открыть без труда, за ней очередная лестница. Выключателя нет.

Опустив голову, вглядываюсь в темноту. Пытаюсь сосчитать ступени, но дальше девятой не вижу.
Все, довольно! Дальше я не пойду.
Шаг за шагом двигаюсь вперед, держась левой рукой за стену. В правой – тускло светящий дисплеем телефон. Когда это стало так тихо? Я даже не заметил, как перестал слышать звук. Спускаюсь еще на две ступеньки. И еще на одну. И еще. Вот, лестница кончилась.

Передо мной снова дверь. Пытаюсь открыть ее, но она не поддается. Чувствую облегчение. Дальше дороги нет, можно возвращаться. Но стоит мне дернуть еще раз, как она открывается без малейшего сопротивления.
На ощупь продвигаюсь дальше. Подо мной металлическая ступенька, стена куда-то уходит. Через некоторое время я понимаю: следующая лестница – винтовая. Шахта уходит вертикально вниз. Я нащупываю в кармане пластмассовую шариковую ручку, вытягиваю руку, бросаю ручку вниз.

Жду. Звуков удара не слышно. Видимо, ручка – слишком мелкий, слишком легкий предмет. Перерываю карманы, нашариваю портмоне, металлическую зажигалку, монеты, ключи. Зажигалка нужна мне только для того, чтобы предложить кому-нибудь огоньку. Откидываю крышечку. В свете огня гораздо четче, чем при свете телефона, видно ступени. Держу зажигалку над лестницей; пламя колышется. Следовательно, снизу понимается поток воздуха. Поколебавшись, роняю зажигалку. Огонек удаляется и исчезает во тьме. Звуков удара не слышно.

Но я слышу нечто иное. Прислушиваюсь. Выжидаю. Прислушиваюсь. Ступени сотрясаются все сильнее; по ним что-то ударяет. Проходит несколько секунд, прежде чем я понимаю – кто-то поднимается. Прямо мне навстречу.
А потом все окутывает тьма.
И вновь рассеивается. Мы сидим за столом: Лаура, Мари, отец Лауры, ее мать, ее сестра, муж сестры и двое их дочерей. Стол накрыт.
– Говорят, еще целую неделю будет так же жарко, – говорит Лаура.

– Год от году все хуже, – вторит ей сестра. – Не знаешь уже, куда деться с детьми.
– Домик бы в Скандинавии, – вставляет тесть. – Или на Северном море, – тут он поворачивается ко мне. – Вот как у твоего брата, например. Не помешал бы.
– Можем его навестить, – цежу я сквозь зубы. Я бы с удовольствием поел, я проголодался, но у меня слишком сильно дрожат руки.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь