Ева

Ева медленно опустила на тарелку столовые приборы и взялась з стакан с чаем.
– Я наелась, – шепчет она, глядя на мой удивлённый вид.
– Ты издеваешься?! – громко восклицаю я, сидя с тарелкой спагетти напротив неё. – Это ещё меньше, чем вчера. Ты не можешь потреблять меньше полутора тысяч калорий в день!
– Я сыта! – она резко встаёт из-за стола и быстро уходит из кухни.
Секунду спустя я слышу звук падения чего-то тяжёлого в коридоре. Ну как тяжёлого, – 43,5 килограмма костей и кожи, при росте в 170.
Пищевые расстройства делятся на два типа. Первый – булимия, когда человек не может перестать есть, второй – анорексия, когда пациент отказывается от пищи, озабочен идеей потери веса и отрицает диагноз. Эти вещи я уже давно заучил, и теперь, поднимая на руки истощённое тело, мне остаётся с ужасом осознавать привычку к её голодным обморокам.
Я кладу Еву на постель и бегу за капельницей. Парентеральное питание – белки, жиры и углеводы, вводимые больному внутривенно. Каждый пакет этой молочно-белой жидкости содержит около полутора тысяч калорий. По идее, всем этим должен заниматься врач, но стационарное лечение невозможно, если пациент против, а психиатрическая клиника… Скажем так, сбежавших пациентов отлавливают только в случае угрозы для окружающих.
Ева открывает глаза в тот момент, когда я аккуратно ввожу под бледную кожу острую иглу, и как же я ненавижу этот взгляд, полный отчаяния и боли, словно я собираюсь изнасиловать её.
– Пожалуйста, хватит, – шепчет она.
У Евы совсем не осталось сил даже на нормальный тембр речи.
– Прости, – отвечаю я, закрепляя иглу пластырем. – Я не хочу тебя потерять.
Когда мы познакомились с Евой, она была в отличной форме. Обворожительная девушка-кассир из магазина через дорогу от ресторана, где я работал барменом. Как-то раз она зашла к нам на обед, заказала себе молочный коктейль, и мы немного пообщались. Она стала приходить каждый день, говорить о разных вещах – важных и не очень. Постепенно я понял, что её мысли кажутся мне стоящими, внешность – интересной, а манера поведения – загадочной, и как-то нечаянно влюбился.
Два года спустя мы стали жить вместе. Сняли небольшую квартиру в тихом районе города, подальше от родителей и городской суеты. Иногда ложились на пол и обнимались, наслаждаясь тишиной. Бармен и кассир – почти идиллия.
Однажды я пришёл с работы очень уставший. Предновогодняя лихорадка – за две недели до наступления праздника, наш ресторан пережил крупный наплыв клиентов. Простояв четырнадцать часов на ногах, я вернулся домой к часу ночи.
Меня встретила Ева, накрашенная, в своём лучшем вечернем платье:
– Ты как раз вовремя, – протараторила она, поливая лаком свою модельную укладку, – мы с Марго идём танцевать в “Ночную гавань”. Ты с нами?
– Нет, – кряхтел я, снимая пальто. – Я очень устал. Да и завтра смена, чувствую, будет не легче.
– Тогда в другой раз, – она поцеловала меня в щёку, оставляя алый след от помады, и упорхнула из дома.
Закрыв за Евой дверь, я прошёл в гостиную и, даже не раздеваясь, рухнул на диван, чтобы заснуть мертвецким сном. И, видит бог, я желаю, чтобы всё, произошедшее позже, оказалось лишь кошмаром, навеянным мне тяжёлой сменой.
Я очнулся от настойчивого звонка телефона. Разбудить меня, когда я уставший, очень сложно, и остаётся только догадываться, сколько прошло времени, прежде чем я слипающимися глазами посмотрел на дисплей и нажал кнопку ответа.
– Да, Ева, – молвил я сонно.
В ответ мне раздался плачь на грани истерики. Я вскочил с дивана, в один миг забыв про сон.
– Ева? Алло! Что случилось?!
Её изнасиловали. Трое парней, двое из которых были несовершеннолетними. Они были на машине, и, к счастью, Ева смогла запомнить номера. Нашли их довольно быстро, на следующие сутки. На суде выяснилось, что отморозки пришли в тот же клуб, что и Ева, пытались подкатывать к ней, но та ответила, что у неё есть парень. На суде эти трое сказали, что не поверили:
– Если парень есть, зачем одной в клуб ходить? – говорил старший из них.
– Это повод насиловать, паскуда? – выкрикнул я со своей скамьи, и тут же получил от судьи предупреждение.
Когда Ева покинула клуб, эти трое взяли машину, настигли Еву в безлюдном месте, силой затащили в автомобиль и изнасиловали. Когда Ева об этом рассказывала, голос её дрожал, глаза смотрели куда-то в пространство, руки сжимались в кулаки с такой силой, что ногти царапали ладони. Насиловали все трое. По очереди.
Я был вне себя! Хотел связать этих ублюдков, облить бензином и поджечь, потому что сгорание заживо доставляет самое сильное чувство боли, которое только возможно ощутить. И всё-таки больше всего я был зол не на них, а на тех людей, которые находились вокруг нас, в зале суда.
Я ненавидел судью за то, что всем троим впаяла условный срок.
Я ненавидел прокурора, который всерьёз говорил:
– Зачем же вы пошли одна, в таком виде, в такое время суток? Понятно же, что это может кончиться печально.
Я ненавидел отца одного из насильников, который подошёл ко мне, чтобы извиниться. Говорил, что сожалеет, при этом в глазах явно читалось: «Сам понимаешь, пока сука не захочет, кобель не вскочит. Поэтому я извиняюсь перед тобой, ведь это была твоя сука».
Я ненавидел всех, потому что они считали, что Ева сама виновата в изнасиловании!
Прошла неделя. За ней вторая. Близился Новый год, и я предложил встречать его с моими родителями. Ева не хотела видеть свою мать, которая не могла сдержать слёз, и потому согласилась. Я ждал, что новогодний символизм принесёт нам всем чувство облегчения.
Тридцать первого числа мы все вместе сидели за столом, болтали о пустяках. Ева выглядела хорошо, поддерживала беседу, и мне верилось, что всё прекрасно.
После речи президента и бокала шампанского, моя мать спросила меня насчёт одной вещи, которую я просто не хотел замечать:
– Почему Ева ничего не ест?
– В смысле? – беззаботно спросил я.
И вдруг вспомнил все незначительные детали, которые удачно складывались в одну большую страшную картину: краткие, мизерные перекусы, фразы “Я не голодна/сыта/поела на работе”, еда в мусорном ведре, рвотные позывы, объясняющиеся мифической несвежей пищей, съеденной по дороге домой.
Через два дня после праздника я решился завязать разговор:
– Ева, что происходит?
– Ничего.
– Тогда поешь!
– Я не голодна.
Следующий год прошёл в бесконечных попытках заставить Еву набрать вес. Отказы от стационара, побеги из психиатрической клиники, через девять месяцев я прекратил попытки уложить её в госпиталь и стал ставить ей капельницы сам. Она сопротивлялась, уверяя, что с ней всё нормально, но я смотрел на Еву и приходил в ужас от тех изменений, которые претерпевает её тело.
Как и большинство людей, страдающих анорексией, поначалу она испытывала эйфорию: выглядела веселой, бодрой, любила пробежаться по утрам и перед сном. Шутила над моими доводами и попытками заставить её скушать хоть что-нибудь, жила по своему странному распорядку дня – вставала рано, ложилась поздно, практически не спала.
Как-то раз я подвёл Еву к зеркалу, и попросил взглянуть на себя. Указал ей на ключицы, о которые можно порезаться, бледную кожу с просвечивающими венами, неестественно красные холодные кончики пальцев от недостатка тепла и почти чёрные круги вокруг глаз от истощения. Но они лишь отмахивалась от меня.
Со временем эйфория исчезла и Ева погрузилась в атмосферу вечной унылости. Некогда прекрасные волосы стали тускнеть и выпадать, на руках выросли волосы – попытка организма согреться. И вот теперь, поставив капельницу, я дождался, когда Ева уснёт, чтобы ходить из угла в угол гостиной, вспоминая слова доктора, который недавно её осматривал:
– Парентеральное питание, конечно, может обеспечить пациента нужными веществами, – говорил он, – но с таким образом жизни Ева не протянет и шестидесяти дней.
Итак, у меня было около двух месяцев до того, как Ева заморит себя голодом.
– Что же делать? – бормотал я, направляясь на кухню за оставленной тарелкой спагетти.
Прокручивая этот вопрос в собственной голове, усаживаясь за стол. Я спрашивал, сам не зная кого, накручивая макароны на вилку.
– Что же де…
Поднося вилку ко рту, ощутив пряный запах соуса, я почувствовал лёгкое головокружение. За последние дни я ел так мало...
И вдруг решение пришло!
Резко встав из-за стола, я вышвырнул макароны в мусорное ведро. Потом развернулся и выбежал из дома.
Калории. На упаковке любого продукта есть графа «Энергетическая ценность». Это говорит нам, сколько энергии получит ваш организм после употребления оного в пищу. Каждому человеку требуется минимум полторы – две тысячи килокалорий в день, чтобы поддерживать работу своих органов, сохраняя элементарную активность. Самыми калорийными являются жиры, поэтому тело всегда направлено на их отложение, вот почему заплыть жиром легче, нежели нарастить мышцы. Когда калорий не хватает, организм начинает сжигать жир. Когда жира не остаётся, он принимается за мышцы. Потеряете половину от вашего нормального веса, – умрёте.
Я вернулся домой с бутылкой водки. Капельница была пуста, а Ева пыталась сжечь полученные калории, качая пресс. Приседания способствуют куда большему сжиганию жира, но в таком состоянии она была не способна на это.
Я предложил ей выпить. Попросил прощения, сказал, что больше не буду ставить капельницы. Она согласилась, и мы распили бутылку на двоих, закусывая сельдереем. Потом лежали на полу, как в старые добрые времена: я был почти счастлив, а Ева… Ева была пьяна.
За то время, пока мы боролись с анорексией, я успел узнать много нового. Так я выяснил, что калорийность водки составляет 230 ккал на сто граммов. Один литр водки на двоих – по 1150 ккал на каждого. А вы думали, почему законченные алкоголики такие живучие?
Конечно, я не собирался спаивать Еву до свинского состояния. Спустя час я заставил себя встать и пойти на кухню. Там я взял самую большую кастрюлю, которую только смог найти, закинул туда мяса, овощей, некоторое количество специй и поставил на огонь.
На утро Ева очнулась с дикой жаждой. Я вскрыл пакеты с парентеральным питанием и смешал их с бульоном. На вкус получившийся продукт был ужасен, но она выпила его одним махом. Оставив ей остатки “еды”, я отправился на работу, заперев Еву в квартире. На работе я был очень активен, терзавшее меня чувство голода притупилось, работа позволяла отвлечься и быть всегда в движении.
Так, день за днём, различными ухищрениями мне удавалось поддерживать вес Евы в стабильном состоянии “плохо”, не давая перейти в “очень плохо”. Она соглашалась есть только продукты с отрицательной калорийностью, то есть те продукты, на усвоение которых организм потратит больше энергии, чем получит. Я пользовался этим, подавая чёрный чай под видом зелёного в чашке с тёмным покрытием внутри, чтобы она не могла разглядеть содержимого. Также я подмешивал в еду разные калорийные добавки из магазина быстрого питания – всё для того, чтобы выкроить ещё немного калорий для Евы. Я знал, что не смогу её вылечить. Мне нужно было лишь больше времени, чтобы догнать её.
Ведь я целенаправленно терял по килограмму в день. Месяц спустя я стал всё чаще слышать от окружающих фразы:
– А ты похудел, не заболел ли часом? Может, к врачу сходишь? Съешь чего-нибудь.
Я почти свыкся с чувством голода, ничтожные перекусы делал на автомате, спал очень мало. В конце одной из смен я упал в обморок, и меня насильно отправили в оплачиваемый отпуск.
Люди, которые знали о Еве, лишь качали головами:
– Парень совсем поехал. Вслед за суженой.
Прошёл ещё месяц. Я, шатаясь, встал на весы, и увидел цифру 52, при росте в 175.
– Что ты делаешь?! – знакомый шёпот раздался за моей спиной.
Я обернулся и увидел Еву. Она стояла, укутавшись в одеяло, и качалась в бессилии. Она шагнула вперёд, чтобы получше разглядеть цифры на весах:
– Пятьдесят два? Ты с ума сошёл?
Горько ухмыльнувшись, я слез с весов.
– Думаешь, эти цифры обозначают мой вес? – спросил я, замечая, что уже не могу говорить во весь голос. – Нет, Ева. Это номер круга ада. Я спускаюсь вниз, чтобы найти тебя и вывести наверх!
– Что за чушь ты несёшь? – вдруг во весь голос закричала Ева. – Думаешь, я не заметила? Думаешь, я не вижу? Пихаешь в меня всякое фито-дерьмо, подмешиваешь его в еду, при этом сам ничего не ешь. Чего ты добиваешься? Чтобы я чувствовала вину? Думаешь, я недостаточно чувствую себя виноватой? Ну так зачем ты со мной возишься? Проваливай, слышишь?! Я не хочу тебя видеть. Я…
Вдруг Ева схватилась за живот, и, застонав, упала. Борясь с головокружением, я поднял её на руки, чтобы бережно положить на диван. Мне казалось, что силы вот-вот оставят меня, но всё же я продолжал держаться на ногах.
– Я никогда не считал, что ты заслуживаешь страданий, – хрипел я, стараясь справится с потемнением в глазах. – И тем более никогда не обвинял тебя. Я делаю это, чтобы разделить с тобой твою боль. Я хочу, чтобы мы вместе справились с ней!
Ева плакала навзрыд, заливая подушку слезами:
– Я не могу. Я просто не могу. Мне страшно!
– Не думай об этом. Думай обо мне. Я буду есть столько же, сколько и ты. Пусть каждый кусочек еды, который ты съешь, будет для меня.
Держась друг за друга, мы плелись по коридору в кухню, цепляясь за стены, чтобы не упасть.
– Идиот! – шептала Ева, поддерживая меня, – даже законченные анорексики едят иногда хотя бы яблоки. Ты же угробишь себя, кретин.
У меня не было сил на ответ. Добравшись до стола, Ева аккуратно усадила меня и открыла дверцу холодильника. Поглядев в него минуту, она нервно захихикала.
– Что... с тобой? – спросил я, заставляя себя дышать глубже.
– Еда кончилась. Впервые хочу поесть, а еды нет.
– Дерьмо, – констатировал я и тоже начал посмеиваться.
Ева осела на пол, и две-три минуты мы просто смеялись, балансируя на грани потери сознания.
– Постой-ка, – послышалось мне, – здесь есть полбанки зелёного горошка. Пахнет нормально.
Я с трудом открыл глаза и увидел, как Ева переворачивает открытую мной три дня назад банку, опрокидывая содержимое на стол.
– Ешь, – выдыхает она, падая на стул, возле меня.
– Сначала ты, – отвечаю я.
Она медленно мотает головой:
– Я не могу… просто не могу.
Я беру её за руку.
– Мы сделаем это вместе. Но ты должна действовать первой. Не думай о себе. Думай обо мне!
Она медленно берет горошину и кладёт в рот. Я делаю то же самое, а потом жду, когда она проглотит её. С видом, будто у неё во рту гвозди, она совершает глотательное движение.
– Молодец, – говорю я, проглотив свою горошину, – а теперь ещё одну.
Три дня спустя мы выходим на улицу подышать свежим воздухом. За это время мы набрали по четыре килограмма, благодаря моей матери, которая согласилась поселиться у нас.
– Честно признаться, – сказала Ева, усаживаясь на лавочку перед нашим подъездом, – я боялась, что у меня выпадут все зубы. Так бывает при анорексии. Это ведь была анорексия?
Я пожимаю плечами. Какая разница, была болезнь или нет, если сейчас мы здоровы? В конечном итоге, анорексия сводится к бесконечному чувству вины и самоосуждению. Общество постоянно внушает человеку вину за мифические проступки: полный – ленивый, грустный – привлекаешь внимание. И когда мы просим их остановиться, перестать подвергать нас насилию, мы слышим:
– Ты сам виноват, должен понимать, чем дело может кончится. Взгляни на это с другой стороны – это был опыт. И вообще, слушай оскорбления – они дадут тебе мотивацию к действиям.
Но всё это бред, и не более чем. Сначала тебя попрекают за то, что ты не развиваешься, потом – за те ошибки, которые ты допускаешь, покидая зону комфорта. А когда ты пройдёшь через огонь и воду к успеху, общество скажет: просто повезло/перестал маяться дурью/честным путём добра не наживёшь.
А иногда люди ломаются. Что-то не получается, и мы просто перестаём действовать, начинаем избегать ответственности, потому что не хотим, чтобы нас обвиняли. В страхе мы начинаем вести себя нелогично, рубим сгоряча, и в итоге оказываемся в ещё более ужасающем положении. А общество остаётся неизменным, и тебе как никогда хочется, чтобы все исчезли. Но так как это невозможно, остаётся лишь одно – исчезнуть нам самим.

Мы Вконтакте

предложить текст

Создано с помощью Telegraph X