Ещё одна история...

Ещё одна история...


ФОРМУЛА СЧАСТЬЯ

Старик Гендлин ужасно тосковал. Он ужасно тосковал много лет, каждый божий день с тех пор, как сгинула в войну его семья, словно в насмешку оставив при нем только сестру, безумную Маню. Маня сидела в темноте на своей половине и изредка подавала голос, зовя домой детей, которых давно уже не было на свете. Гендлин торчал у себя, то готовя нехитрый обед, то молясь, то читая старую, еще довоенную газету, а в основном просто молча сидя, смотря внутрь и мучаясь памятью.

Многие в Малаховке старику очень сочувствовали. Человек он был тихий, скромный и всеми уважаемый. Он был негласным главой местной еврейской общины, так что хоть раз-два в жизни каждый малаховский еврей с ним точно имел дело, неважно, касалось ли это обрезания новорожденного, хупы для молодых или кадиша по усопшему. И во всех этих обстоятельствах безотказный Гендлин всем шел навстречу и помогал устроить дело как надо, что было особенно ценно, потому что все обращавшиеся о традиции имели более чем смутное представление, но все же хотели, чтоб в главных житейских обстоятельствах она была соблюдена. И гарантом этого был именно Гендлин. Поэтому неудивительно, что эти люди хотели видеть Гендлина счастливым.

Для начала его начали знакомить в расчете найти ему подругу жизни. Сочувствующие старику семейные тетки начали приглашать его на субботние обеды и подтягивать к застолью вдовых или одиноких родственниц и знакомых. Первыми отпали местные невесты старшего призыва, потому что Гендлин и так знал их слишком хорошо. Он приходил к моей бабушке с отчетом и я слышала его негромкие, печальные рассказы.

- Циля, Хайкины хотели пристроить мне эта Ривка, ну ви знаете, шо живет коло рынка. Ну разве ж это возможно?! Во-первых, она такая глухая, шо не слышала ни мои вопросы, ни мои ответы! Во-вторых, глухая таки орет, как громкоговоритель у кладбища, а я еще живой , а ув семья надо говорить тихо. А эта Сима, шо пригласили Шнейдеровы?! Она все время спрашивала, или ув мине 8 соток вместе с Маней или одельно и чем крыта крыша! Я извиняюсь, Циля, но в етот момент мине хотелося спросить, таки чем била крыта это Сима, шо до сих пор ее никто не увзял ни с сотками, ни без. Ну, а об Иде Фуксман ми вообще говорить не будем, она была бесстыжая еще до войны, када была молодая и худая. И трижды стала бесстыжая после, када стала старая и толстая! Циля, ну ви хоть обесните им, шо Гендлин один еще, может, поживет, а с етими - уже нет....

Бабушка сокрушенно качала головой, гладили Гендлина по сухой птичьей лапке и на время становилась еврейским буддистом, произнося убаюкивающие мантры. - Ой, Рува, ви нещасливи один, Рива нещастливе одна, Сима нещастливе одна и даже бесстыжая Идка нещастливе одна. Када человек один, у него не может бить щастя, если не с кем его сделать и не с кем поделить. Жизн такая длиная, можно стать глухой, и толстой, и старой, но если радом человэк, так ето все неважна, Ви так не присматривайтесь, Рува. Ви присматривайтесь, шоб в доме бил еще один человэческий голос, пусь и громкий, как репродуктор. Задумайтесь, Рува, но не так долго, шоб некому Вас било хоронить...

Круги поиска расширялись и расширялись, давно выйдя за границы не только Малаховки, а и Московской области. Но козырные невесты из Винницы, Черновцов, Бобруйска и даже Умани все равно не выдерживали строгий кастинг маленького Гендлина. Бабушка моя говорила, что все потому, что как только эти обнадеженные тетки переступают порог гендлинского дома, за их плечом встает тень Малки, погибшей жены Рувима, так и оставшейся молодой и прекрасной, и они не могут выдержать такой конкуренции, поэтому все попытки женить Гендлина обречены.

Счастье пришло, откуда не ждали и совершенно в иной форме. У Гендлина обнаружилась троюродная племянница Рахилька Окунь, которая окончила юридический институт и нашла работу следователя в Люберецкой прокуратуре, предварительно поменяв имя на Раису, отчество Гиршевна на Григорьевну и до кучи фамилию Окунь на Окуневу. В такой транскрипции она прокуратуру уже не компрометировала и могла работать спокойно. А жить она напросилась к Гендлину, потому что в Могилев возвращаться не хотела. И гендлинская жизнь вышла из анабиоза, забив ключом так, чтоб компенсировать годы застоя.

Все дело в том, что Раиса Григорьевна Окунева оказалась прекрасным следователем, а Рахиль Гиршевна Окунь - феерической блядью. Эти две ипостаси в барышне отлично уживались и не просто не мешали друг другу, а, напротив, помогали. Видимо поэтому слава Пинкертона и Маты Хари накрыли Рахильку одновременно. Люберецкая прокуратура давала ей премию каждый квартал, а Гендлин бегал по Малаховке, затыкая рты сплетникам, обсуждавшим Рахилькины похождения. Сделать это было непросто, потому что при такой занятости многостаночницы Рахилька имела обыкновение второпях забывать у счастливых подследственных и свидетелей детали нижнего белья. Поэтому ошарашенный Гендлин периодически находил ее небесно-голубое трико натянутым на его калитку или отнимал у малаховских мальчишек рахилькин розовый лифчик, который они несли на палке, как штандарт, или на голове, как сдвоенную тюбетейку.

Гендлин вел с ней разъяснительные беседы, взывал к совести, упрекал осквернением памяти предков, угрожал сообщить родителям в Могилев, стыдил своими опозоренными сединами - все напрасно. Рахилька неуклонно повышала раскрываемость и также настойчиво ходила по рукам. Он, наверное впервые в жизни, кричал и топал ногами, стыдил, ныл и плакал - нахалка только смеялась в ответ, показывала язык, а то и что похуже (или получше, это ведь как посмотреть). В общем управы на нее не было. Если раньше Гендлин был образцом добропорядочности и о нем говорили только с уважением и беспокойством о здоровье, то теперь он за компанию с Рахилькой оказался в центре сплетен, скандалов, истерик обиженных жен и общественного осуждения.

Гендлин приплелся и сел у нас на террасе. - Циля, ну шо ви скажете, как мине бить?! Если я даже запру эту никейвэ Рохл, она вилезит ув окно или впустит этих бандитов! Или думать об сообщить ей на работа? Но я не умею делать доносы! И потом Рохл таки отличник по делу и победитель соцсоревнованя! Скажите, Циля, как мине тепер бить? Бабушка мечтательно, с еле заметной улыбкой посмотрела в окно и ответила. - Рува, скока можна иметь тока благодарности от жителей?! Уже таки можно немножко спортица, а то так и умрете, как святой или поц! И потом шо ви не предлагаете самое простое решение - вигнать ее к чертовой матери?! Так я скажу вам, почему, Рува! Потому шо ви стали счастливы, Рува! В вашем доме больше нет тишины, как на кладбище! В вашем доме нормальный смех, крик, скандал и цорес! Это жизн, Рува! Так пусть Рохл блядует себе в удовольствие и вам на счастье!

Бабушка пошла ставить чайник, а Гендлин остался сидеть на террасе, улыбаясь как до войны...

© Татьяна Хохрина

Report Page