Ещё одна история...
ВСЁ МОЖНО ПЕРЕЖИТЬ
«С пулей в сердце я живу на свете». Есть такое стихотворение у Маргариты Алигер. При всем том, что Алигер обычная советская поэтесса, сама же говорила в конце жизни, что была заложницей своего времени и была вынуждена работать на “партийных подпевках», я это стихотворение помню. И даже не из-за первой строфы:
С пулей в сердце
я живу на свете.
Мне еще нескоро умереть.
Снег идет.
Светло.
Играют дети.
Можно плакать,
можно песни петь.
(Тут есть воздух и свет.) И даже не из-за второй:
Только петь и плакать я не буду.
В городе живем мы, не в лесу.
Ничего, как есть, не позабуду.
Все, что знаю, в сердце пронесу.
(Тут хорошо это почти детское и одновременно дидактическое «только петь и плакать я не буду». Сталкиваясь с совсем жалким и от этого вдруг ставшим прекрасным, с вытянутыми в дудочку губами, старательным «в городе живем мы, не в лесу» (скажите, пожалуйста, а мы и не знали), две строчки порождают неожиданный эффект: они трогают.)
Нет, не из-за этого всего, а из-за последнего, зарифмованного с днем победы, который «землю осенил своим крылом»:
Сквозь свои
и сквозь чужие беды
в этот день пошла я напролом.
Я их часто повторяю, эти строчки, когда мне плохо. А Маргарите Иосифовне было отчего их, эти строчки, не повторять, а написать. Своих и чужих бед было предостаточно. Когда в тридцатых годах (мы все помним, что было в тридцатых годах 20 века: пройди по Покровке – почти на каждом доме по пять-шесть табличек «репрессирован в 1937, расстрелян в 1938, реабилитирован в 1959) она первый раз вышла замуж, после тяжелой болезни умер ее годовалый сын.
А потом, в начале войны ее муж композитор Константин Макаров-Ракитин отправляется добровольцем на фронт и погибает там в первом же бою. Мужа нет, стоит только его пианино, не откроет его никто, не пробежит пальцами по клавишам. Ребенка нет – надеюсь, от вещей они его избавились, иначе не перенести разлуку, слишком больно.
Тогда она еще не знала, что это ее судьба – пережить всех своих мужей и детей. Умерла ее старшая дочь, свела счеты с жизнью в состоянии депрессии младшая. Алигер была уже совсем старухой, когда ей передали последнюю эту страшную новость. А через год закончилась и ее собственная жизнь. Она уже плохо видела – из-за плохого зрения всё и произошло: Алигер упала в канаву возле дачи и так и не смогла из нее выбраться.
«На самом деле, смерть её была физически лёгкой, - рассказывала потом ее внучка Анастасия Коваленкова. – Мы жили в Переделкино (…) Она вечером пошла к соседям и упала в канаву, чуть-чуть не дойдя до их дома – там я увидела её лежащую. Шея оказалась сломана: смерть была моментальной. Дальше мы всю ночь не могли отправить тело в морг. К нам приезжали то скорая помощь, которая не забирала его без милиции, то пьяный милиционер, который в принципе отказывался что-либо делать. Вся эта система в перестройку не работала».
Но перед тем, как я закончу текст своим стихотворением, я хочу привести одно воспоминание об этой женщине, прожившей трудную, запутанную жизнь (даже каялась в газетах в невеликих на самом деле грехах – когда линия партии сменилась), но все-таки написавшей свои строчки про пулю в сердце, которые я до сих пор помню.
«Как-то сидели на кухне: бабушка, Ахматова, моя тётя Маша и мама. Времени где-то два часа ночи – и тут раздаётся звонок. Замирают все, потому что в советское время ночной звонок – не к добру. Бабушка берёт трубку, что-то такое слушает и вдруг говорит громко и радостно: «Можно, конечно, можно!» – и кладёт трубку. У неё спрашивают: «Что можно?» Оказывается, звонила читательница и задала вопрос: «Меня оставил муж, как вы думаете, можно ли это пережить?» И все на кухне счастливо завопили: «Ещё как можно!» У них от сердца отлегло!»
Пусть так и будет. Пусть все закончится вот этим «еще как можно». Пусть все закончится нежностью и прощением, пусть всё закончится освобождением, выдохом счастья, а не стыдом, пулей в сердце и ударом. В какой бы канаве мы ни умирали – пусть всё закончится хорошо.
А я он вот — твой кожаный подарок,
возьми меня — за горло, за крыло...
Стихотворение —
кончается ударом.
Нет, этой нежностью — кончается оно.
Дмитрий Воденников, журнал STORY, август 2019