Ещё одна история...
Есть женская задача, сложность которой нарастает с годами. Чем дольше с ней живёшь, тем больше тревоги и тем сильнее жизнь давит, колет и причиняет боль.
Это задача сепарации от мамы.
Любовь дочки к матери - как река, в которую дважды не войти. Сначала это блаженное слияние, прекрасное и огромное «мы», где ещё нет любви как таковой, потому что любовь предполагает разделение я и другого. Потом это сумасшедшая влюбленность, восторг перед самой красивой и умной. Потом это поток сомнений и разочарования. Это конец детских чувств, буквальное «разлюбила» вплоть до физического отторжения - не так ест, одевается, прикасается. И, наконец, это новое чувство – тепла, нежности, сродства и совсем уже взрослой благодарности. Такая вот идеальная лав-стори.
На практике эти вехи редко кому удаётся пройти гладко. Истории дочек и матерей всегда немного кровят. Если маленький мальчик рано ощущает, что он не такой как мама, то маленькая девочка хочет быть именно такой. Да что там – она и есть такая! Но как тогда отсоединиться без боли, если ты - мамино отражение, мамино продолжение, плоть от плоти?
Тем не менее, сепарация происходит. Пусть не в пубертате, а позже. Студенчество, первая работа, первая попытка совместной жизни с мужчиной – каждый из этих шагов позволяет сформироваться здоровой автономии, опоре на себя, доверию своим выборам и реакциям. Отныне подросшая девочка выстраивает свои отношения с жизнью напрямую, без родительского посредничества. И тогда союз с мамой перезаключается из взрослой позиции. Происходит то, что Витакер назвает разводом и новым браком с родительской семьей. Позже он будет перезаключён ещё один раз, когда мама состарится, и ей понадобится помощь. Тогда – и в идеале только тогда – выросший ребёнок становится сам немного родителем своей мамы и опекает её как маленькую.
Но бывает и по-другому.
Если мама к моменту рождения ребёнка не выстроила осознанных отношений со своей жизнью, ребёнок это почувствует. Особенно если этот ребёнок - девочка, умная и сензитивная. Тогда ей придётся не то, чтобы сходу брать на себя родительскую функцию, но постоянно за мамой приглядывать. Такие матери бывают депрессивными, обидчивыми, не в меру тревожными, и дочка будет ограждать её от неприятностей. Ограждать и надеяться, что однажды она станет настоящей взрослой и покажет, как надо правильно адаптироваться к миру. Но этого не происходит, и энергия, которую в идеале малышка должна направлять на своё развитие, будет снова и снова направляться на маму.
Мама же воспринимает усилия дочери как совершенно естественные.
Какие это усилия? Например, развитие способности не проживать плохие чувства, чтобы не расстраивать родительницу. Не говорить о том, что беспокоит. Не быть неудобной. Не проявлять себя так, как положено ребёнку, потому что мама страдает от любых спонтанных проявлений. Всё-то ей шумно, всё-то хлопотно и невовремя.
Иными словами, дочь себя переупаковывает так, чтобы максимально соответствовать материнскому неврозу, это раз. А во-вторых, она привыкает удерживать пристальное внимание на материнских реакциях. И мама это всячески поощряет как проявление заботы и деликатности. «Вот какой замечательный у меня ребёнок – говорит она. – Обо всём-то с ней можно договориться. Даже ругать не за что!». И намекни ей кто, что ситуация как бы не совсем нормальна, так не услышит и даже рассердится.
К хорошему привыкаешь быстро. Когда кто-то работает на твой невроз, выйти в партнёрские отношения очень сложно. Партнёрство воспринимается как неуважение и бессердечие. Поэтому мама уже сама будет неосознанно поддерживать тот тип отношений, который сложился с её дочерью с самого начала. Каждый дочкин шаг в сторону, каждая попытка переключить внимание на свою фигуру будет вызывать рост тревоги. В ход – неосознанно, повторюсь – пойдут и обиды, и обвинения, и проблемы, требующие немедленного участия. В конце концов подрастающий ребёнок смиряется с тем, что маму требуется постоянно контролировать. Иначе обязательно что-нибудь да произойдёт.
На самом деле, это гораздо более сложный процесс. Я пробегаюсь только по верхушкам. У дочери будут и сложности в социализации, поскольку такие матери любят транслировать идею враждебности мира, и худшие, по сравнению со сверстниками, навыки решения проблем (она же привыкла действовать через маму, выучив, что автономия не поощряется), и непродуктивные отношения с собственными эмоциями. В результате её личный непосредственный контакт с жизнью тоже окажется затруднённым. И несмотря на то, что материнское посредничество уже совсем не эффективно – а оно окончательно перестаёт быть эффективным где-то к средней школе, дочь будет желать его снова и снова. Бесконечные созвоны, разговоры о соседях, болезнях, плохих новостях из интернета – всё это становится у обеих своеобразным наркотиком, который в моменте гасит тревогу, но в долгосрочной перспективе только её раздувает.
Потом мама и дочь становятся ещё старше, а их контакт – всё более саднящим. Маме нужна помощь, мама требует больше внимания, мама не справляется. И дочь тоже совершенно не справляется. Недовольство друг другом нарастает. К этому моменту их разнимать можно только с мясом.
Патологический симбиоз по определению не бывает комфортным - это данность, которую невозможно отменить. Плохо обеим, и обе привычно обвиняют в происходящем друг друга. Дочь, с маминой точки зрения, всегда поступает неправильно и всегда даёт меньше, чем нужно. А у мамы вечные тридцать три несчастья, и нет никакого продыха, чтобы пожить спокойной жизнью. Своей жизнью, которой на самом деле почти что нет.
Формально она, конечно, имеется. Работа, подруги, отпуск на море, случайные мужчины. Но это всё как будто не по-настоящему, всё вскользь и кое-как. Настоящие – только проблемы, которых становится всё больше, и мамины слова – те, что и ранят, и бесят, и на время успокаивают. Заколдованный круг.
Вот несколько признаков, по которым можно заподозрить, что сепарация с мамой не произошла:
- традиция ежедневных разговоров по телефону, нарушение которой всегда карается упрёками или чувством вины;
- привычка отчитываться во всех делах – во сколько встала, куда ездила, с кем была, чтобы мама не волновалась;
- плохо выносимые чувства – тревога, страх, вина, напряжение – в случае размолвки;
- периодически вспыхивающая злость и дискомфорт оттого, что мамы как будто бы слишком много;
- потребность говорить о маме и её постоянных проблемах с другими людьми;
- мысли вроде «вот мамы не станет, тогда-то и заживу по-человечески» и дикий страх, который возникает вслед за ними;
- привычка вести с мамой воображаемый диалог;
- привычка предугадывать, что скажет мама, в разных ситуациях (знакомства с новым человеком, конфликт с начальником, выбор нового платья и т.д.) и ориентироваться на её предполагаемую оценку;
- невозможность остаться при разных точках зрения, потребность отстаивать свою через ссоры и слезы;
- восприятие маминых слов как пророчества или приказа;
- потребность разъяснить ей, как она не права и как ей следует себя вести;
- мама заполняет большую часть мыслей.
Я не знаю иных способов выбраться из симбиоза с мамой кроме психотерапии. Я знаю, что эта терапия будет болезненной и долгой. Как правило, в неё приходят с жалобами на тревожность или депрессию, но уже на первой сессии материнская фигура заполняет всё пространство и дальше остаётся в кабинете на правах самой главной персоны, объекта любви и терзаний. Сепарация мнится концом света; за ней маячит ужас предательства и разрыва навсегда. «Если я буду меньше общаться с мамой, она заболеет и умрёт, и я не смогу этого себе простить», - вот квинтэссенция чувств на начальном этапе. Страх смерти возникает не случайно. Инициация во взрослую жизнь – всегда немного про смерть беспомощного ребёнка и про возрождение в новом качестве. Они не даются легко.
Поэтому первой терапевтической победой будет готовность говорить не о маме, а о своих чувствах, связанных с мамой. Это значит, что уже отвоёвана крошечна дистанция, позволяющая воспринимать себя отдельным человеком. А вслед за ней приходит понимание, что подлинная любовь существует только тогда, когда «я» и «другой» разъединены. Чем сильнее слияние, тем меньше места для любви.
Вопреки страхам, сепарация благотворно действует на обеих - иначе не бывает. И если поначалу тревога и у дочки, и у матери идёт вверх, то потом наступает долгожданный покой. На самом деле, стареющая мама хочет видеть, что её ребёнок вырос и крепко стоит на своих ногах, даже если она утверждает что-то другое. Когда дочка, наконец, соприкасается со своей жизнью напрямую, парадоксальным образом и мать начинает чувствовать себя более живой – так, словно они перестали друг друга душить. Иногда это происходит спустя двадцать и даже тридцать лет после окончания пубертата, и всё же это лучше, чем никогда. Главное, что у матери и дочери остаётся время для создания новых любовных отношений.
ЗЫ: черкните, если отзывается. Расскажите, во сколько лет вам удалось сепарироваться, что было самым трудным, отпускала вас мама или наоборот, пыталась удержать.
Оксана Фадеева