Ель Всех Елей

У нас есть все, чтобы быть счастливыми,

но мы несчастны.

Рэй Брэдбери

«451 градус по Фаренгейту»

Пасмурное небо падало на землю много дней подряд. Серое, похожее на драную пыльную мешковину, оно валилось и валилось, поглощая весь белый свет, и свет чёрный, и зелёный. Оно никак не могло насытиться. Оно неустанно жрало. Взрослые как всегда что-то где-то испортили. И теперь приходилось доживать в остатках.

Мальчик не сильно печалился происходящему. Ещё утром он знал – никто не вернётся домой, и вечером, в темноте, он и будет и останется один на один с собой. Он был готов к этому, а взрослые будто и не замечали происходящего, и всё смотрели новости, телевизор, или как там они его называли... Мальчик не помнил точного слова. Да и не сильно его огорчало отсутствие таких кусочков памяти. Он собирал рюкзак.

По прошествии трёх часов, оказалось – собранное нет возможности унести. Идти предстояло пешком в неизвестность, и оттого каждый лишний баульчик становился весом в тонну. Пришлось оставить книги, впрочем они были в голове, пришлось оставить дневник, писать в нём было не о чем. Друг-собака исчез неделю назад, слопанный ненасытным серым покрывалом, прочие его не интересовали. Дед? Дед ушёл сам, в прошлую весну. Сразу за Бабушкой, что бы не растеряться и не затеряться в дали. А Папа и Мама смотрели новости.

Мальчик полез на чердак. Оставляемый Дом не был велик, и всё же это был настоящий Дом, Дом из Тепла и Любви, проложенный цветными половичками, и в нём было славно и вздремнуть и покуролесить. Пока взрослые не испортили что-то, и ЭТО начало валиться на всех сверху. Половички на прошлой ярмарке мальчик и выбрал и купил сам. На деньги от завтраков. Кто умеет готовить, не ест школьных завтраков.

Три дня назад мальчик ходил к реке и видел как серая муть её ела. Она пришла и упала из за леса, неспешная и глухая, и лес растворялся в ней, в мутной и сонной волне, и осока не волновалась на ветру в заводях, потому как никаких заводей больше не было, а только серая дерюга. Широченная серая дерюга от края и до края. Плотная и неразрывная. Оттого даже не страшная, а скорее обыденная. Будто смерть. От глубокой старости.

На чердаке сыскались грустные ёлочные игрушки. Их было довольно много и помещались они в трёх цветных коробках, где на самом дне лежали радостные (прежде) гирлянды. Теперь всем было не до смеха. Взрослые опять что-то испортили. Им совсем не нужен был Новый Год. Они не говорили ни о чём с Дедом Морозом. Да он и не стал бы их слушать. В замен Деда Мороза, у взрослых были коллеги, приятели, или кто-то там ещё. Все они очевидно помещались в месте, в котором как раз что-то... Надоело об этом говорить.

Три коробки были не тяжелы, но нести все три, оказалось неудобно. Мальчик придумал скрутить их скотчем, но потом заменил скотч на шпагат. Живой и ворсистый, лохматый шпагат из наверно чего-то растущего раньше. Этим раньше растущим он довольно ловко связал три коробки в одну, закинул на плечо рюкзак, прихватил сумку с невеликими съестными припасами, но передумал так сразу выходить из Дома и присел на стульчик. Стульчик был мальчику маловат.

Его купил раньше и давно Папа. Давний весёлый его Папа. Муж давней и тоже весёлой его Мамы. Стульчик был очень хорош собой. Красный, бордовый, немного потёртый, но очень живой. Мальчик поговорил с ним, погладил по спинке, шепнул важное, что могло бы, быть может, помочь. Потом встал. Погасил везде свет, и вышел за дверь. Он подумал, что оставлять свет перед приходом серой мути, неправильно. Слишком много чести. Так Дома не сдают.

Фотографии и сувениры, и подарки и многое другое, что наполняло комнату мальчика, он оставил. Потому, что в каждой вещи жили воспоминания, а плакать сейчас, да и потом, было никак нельзя. И кроме того не было в наличии никакого, пусть и самого завалящего плана на будущее. Он просто шёл. А она, серая муть, сзади него, просто ела. Просто ползла и ела, не зная устали, оставляя тонкое сплюснутое ничто.

Дом исчез. Осталось лишь то, что взялось в руки. А снег в эту зиму не выпал вовсе. Стояла длинная-предлинная Осень-Весна, выбраться из которой можно было только налегке. Так мальчик и сделал.

Он продвигался вперёд не останавливаясь. Кажется спал, два, или три раза. Немного ел. Пил воду из бутылки. Из двух бутылок. Так казалось, что она медленнее кончается. На четвёртый, или любой другой день пути, он увидел впереди свет. И почувствовал, что идёт через чащу. Деревья пропускали его. И всё же, это была непролазная чаща. Серая однако слопала с вожделением и её. Серая догоняла мальчика.

Между светом и ним, лежало поле, а быть может последняя в целом мире, огромная вересковая поляна. Полная черники, полная памяти о Лете. Полная всего. Мальчик почти бежал. Серое, валившееся за ним сзади, никак не могло настигнуть и прибить Несварение Желудка. Где же бродило Оно...

Свет приближался.

И был он разным и ярок.

В конце поляны, необъятной поляны полной всего, стояла неимоверная, невозможная, немыслимая, Новогодняя Ель. Даже и не Ель наверное, а Ель Всех Елей. Сверкающая далёкими туманными огнями макушка, упиралась в подсвеченные гирляндами облака. Да! Тут всё ещё плыли облака, ускользавшие брасом от серого ненасытного безумия. Мальчик был рад. Уж если что и могло остановить прожорливую дерюжную муть, так это Она. Величественная в торжественном своём спокойствии. Вокруг Её макушки кружили крохотные космические спутники, быстрые и зависающие временами, точно колибри.

И он сел на траву. На чуть покрытую инеем, прекрасную и душистую траву, и он сорвал несколько ягод брусники, или морошки, или земляники, или быть может даже и алычи. И положил их в рот.

Скулы его свело, и серая муть остановилась.

Она пялилась на Ель.

Мальчик встал, взял коробки, обвязанные лохматым и ворсистым, взял сумку и рюкзак, и пошёл к ветвям, способным укрыть его с головой, украшенным переливающимися огнями, игрушками, живущими своей жизнью, улыбающимися и тихонько про себя поющими, и он вошёл под еловый надёжный свод. И серая муть потянулась за ним следом. Но она оступилась. Мягкие зубы её, тоньше шёлка, рассыпчатей пепла сигар, не могли ни в какую жевать и прожевать ёлочный странный блеск. Серость свисла. Скрутилась пыльными клубками-колобками. Воспрянула было вновь. Застиранными простынями заскреблась  ввысь, к макушке Ели, хватаясь за воздух, пронизанный призрачным светом, и снова обвисла. Скукожилась. Теперь уже насовсем.

Муть прИбывала в смятениЕ.

Ель пребывала в Самой Себе.

Мальчик разложил на земле, на мягкой душистой хвое, ёлочные игрушки, и те заметно повеселели, заблестели потёртыми бочками. Потом он съел припасённый пряник, запил его остатками воды из первой или второй бутылки, и лёг спать, провалившись в то время, где был он до того, как стал теперешним собой. Всё вокруг было наполнено светом. Состояло из света. Поддерживалось и удерживалось в нём.

Сила и Свет были повсюду.

Легкий, он взлетел в невообразимую высь, и там, у пылающей огнями, разноцветной макушки, шпилем пронзающей звёздное небо, он остановился и осмотрелся. Ель занимала весь обозримый ему мир. На самых Её границах, в метрах от огромных разлапистых ветвей толщиною в тоннель под горой, залегла ненасытная серая муть. Она не могла двинуться дальше. Но она окружала Прибежище со всех сторон. В голове потекло – «обыденность, повседневность, скука, пустота, бессмысленность, беспощадность, и серость, и глупость, и гадость, и трусость и пусть...»

Ель Всех Елей говорила с ним.

И ещё, Она никогда не спала.

-      Чего бы ты хотел больше всего? – спросила она.

-      Что бы не повторилось случившееся, - ответил он.

-      А разве ты не хочешь вернуть всё назад?

-      Вернуть назад хорошо бы... Но тогда никто и ничего опять не поймёт. И снова случится...

-      Зато ты сможешь увидеть друга-собаку и родителей.

-      Но родители не смогут увидеть меня... Так ведь уже было? Последние годы-дни. А друг-собака... Я помню его.

-      Ты помнишь о нём?

-      Помню его. Совсем другое... Разные вещи...

-      В голове твоей настоящий книжный шкаф. Выбери ка любую.

Мальчик потянулся к полкам, и почти не думая вытащил изумрудный корешок.

-      Почему он?

-      Он Сказочник про Настоящее. Про такое Волшебство, которое и я могу!.. Что бы Солнце встало утром, или там Дождь случился, или Воздух! Помнишь Воздух в бутылках, который исцелил?..

-      Ложись как поспать. Тебе надо набраться сил.

-      А про Воздух?! Бутылка такого Воздуха могла бы отогнать серую муть!

-      Твой самый любимый рассказ такого же цвета, как и книга...

-      Да... Зелёное утро. Я...

-      Тебе надо немного поспать. Немного поспать...

Он был Бенджаменом Дрисколлом. Ему был тридцать один. Миллион ямок для саженцев, и ещё миллион для семян, и ещё один миллион верхом и из последних сил. И не оглядываться. Никогда не оглядываться назад. Потому, что они вырастут. Они не могут не вырасти, если их просят об этом. Он стал Бенджаменом Дрисколлом.

Всё дальше отходил он от Ели, и копал ладошкой, почти туман, или быть может, лёгкую, сухую воду, и высаживал, и прикапывал, и шептал что-то, и она отползала от него на четвереньках, стирая коленки в серую стылую кровь, и жалась сама к себе, в себя, и было и стало ей страшно.

Маленькими шажками маленького ещё человека, мальчик, ставший Бенджаменом Дрисколлом, продвигался всё дальше и дальше вперёд. А Некто Недоступный серости, в смешных и больших очках, посмеивался, сидя за письменным столом, посмеивался и улыбался, и даже грозил назидательно пальцем. Старина Рэй... Заядлый театрал на спектаклях Матери Вселенной... Театрал, не пропустивший ни единого Её представления.

Мальчика разбудил далёкий сигнал, пробивавшийся сквозь плотную вату. Кто-то гудел и гудел в автомобиле и звал на помощь, но не жалобно, а скорее растеряно, и кто-то далёкий лаял заливисто и зло, и тоже звал, звал...

Мальчик открыл глаза, огляделся, всё вокруг превратилось в медленно вращающийся калейдоскоп. На сколько хватало зорких его, молодых глаз, поднимались в тишине и сказочном сияющем свете, маленькие, украшенные причудливыми игрушками, ёлочки. А вместе с ними, поднималась отрываясь от земли, проколотая колючими верхушками, поблекшая, расплывшаяся муть. Серая муть, ставшая белёсой, или почти белой.

Шёл прохладный, прозрачный снег.

И серая таяла в нём без следа.

Джип застрял в серых складках. Они исчезали на глазах, но на крыше всё ещё лежала пелена серости, и дворники отчаянно молотили сами себя, скребя по пустому и чистому стеклу.

Ёлочки росли, выше и выше, и всё быстрее, а Тот, в кабинете за столом, всё писал и писал, и поправлял свои смешные очки, и рисовал на полях листа друга-собаку. Ель же Всех Елей стала ещё грандиозней и величественней. Уперевшись совершенно недостижимой теперь макушкой, вокруг которой сновали сверкающие спутники, точно в Созвездие Брадобрея, она походила на ракету, готовую уйти в Неизвестность свечой с именинного торта.

-      Денис! Деениииис!!! – звала Мама, и друг-собака прыгал вокруг норовя повалить на землю, на мягкие колючие иглы.

-      Я здесь! – отозвался мальчик. – Мама! Я здесь! И вы теперь здесь! И все мы всегда теперь здесь и будем! А в доме надо включить свет! И больше ничего! И она никогда не вернётся! Никогда! Ни-ког-да!!!

Они отвечали ему, и отец возился с колесом, и любимые игрушки, игрушки из трёх коробок обвязанных чем-то лохматым и добрым, переглядывались и пожимали друг дружке руки. А гирлянды... Когда-то Дед сделал их сам. Для любимой своей Бабушки. И каждый год, неизменно, точно восшествие Светила Небесного на Небесный Престол, загорались они на Ели посреди гостиной, и жарко пылал камин, и друг-собака, совсем ещё маленький, спал, спрятав лапками уши...

Дед всё умел починить.

Придётся и родителям научиться тому же самому.

Мальчик смотрел на огонь, обнимал за шею друга-собаку, и руки его, лёгкие как пёрышки, скользили по книжным корешкам необъятного Книжного Шкафа Памяти.

Будьте пожалуйста счастливы.

У вас всё для этого есть.

И с Новым вас Годом!

Специально для Дружественного Канала @Domkultur

Сергей Цветаев, Автор Канала @sami_kak_deti