Джунгли

— Да ты поэт! Но пылать... пылать все должно на самом деле, особенно эта самая тончайшая перегородка, разделяющая два важнейших органа женского сладострастия. Иначе это не секс, а страшная гадость, что-то типа «спать вместе». Вся скука буржуазного секса заключена в этих словах. Спать лучше отдельно, согласись. Удобнее. А вот заниматься сексом, нужно вместе, вдвоем, втроем, вшестером, чтобы было и весело, и жарко, и шустро, чтобы кидало из Тихого океана через Ледовитый в море Спокойствия и обратно. Чтобы казалось, что влагалище — акула, что член откушен этим чудовищем, отделился и плывет где-то в безвоздушном пространстве. Чтобы избавиться от опостылевшего зарвавшегося в гордыне и нарцисизме своего гнусненького «Я»...

— Постой, постой, я, кажется, кончаю... * * *... Два ангельских голоса ласкают пухом своих крыльев ее половые губы, смущённые и ошеломлённые, но все же несказанно польщённые таким вниманием. Волны небесных трелей, пробегая по клитору, заполняют влагалище хрустальным дрожаньем. И вслед за ними внезапно отяжелевшее небо, чуть поколебавшись, срывается со своих цепей, устремляется в доступное теперь всем ветрам мира бархатное ущелье. Но как же уместиться ему в изнывающем мраке тесного узилища страсти? Оно врывается и в соседнее отверстие, медленно, но верно отвоевывая каждую его пядь. Терпкий и жгучий небесный яд ленивым потоком растекается по всему телу, каждой клетке его сообщая потрясающую новость: отныне каждая клетка ее тела и есть само небо!..

Она и не заметила, когда два ангельских голоса слились в один дьявольский рык, который прорывается вдруг всепоглощающим и неотвратимым огнем ядерного взрыва сквозь небесную лазурь ткани, накрывшей всю вселенную. Завораживающий и влекущий рокот растёт, ширится, но он так медлителен, так невыносимо тягуч, что остается одно только вопить, вопить и вопить. От восторга и страха. От чудовищной боли, несущей на своём мерзком горбу прелесть блаженства, от мгновенных, как вспышки молний, озарений двух потоков, устремленных вглубь ее существа — один поток снизу, жгучий и звонкий, другой сзади, почти спокойный, но глухой, бешенный и беспредельный. Оба потока подобны змеям, сплетенным в одну ослепительную пружину, чей толчок начинается в промежности и, пролетая сквозь веки, заканчивается среди солнечных равнин и лунного безмолвия...

Два влажных тела, сплетенных с третьим.

Два смуглых тела, слившихся с бледным.

Два жилистых и худых тела, прильнувших к мягкому и нежному.

Причудливая занимательная механика движений, совершающихся по воле кого-то, кто хорошо поднаторел в искусстве высекать искры наслаждения из огнива человеческой плоти.

Иногда, во время вспышек, ей казалось, что она видит в зеркальном потолке голую спину того, кто был сзади. Спина переливалась жемчугами и дышала, как почва перед землетрясением. Иногда она покрывалась налетом бурой с подпалинами шерстью. Иногда — зеркальной чешуей, острые края которой царапали глаза, покрывая их мутным туманом, и их приходилось просто закрывать. И тогда в лицо ей кидались шаровые молнии расширенных зрачков того, кто был снизу. И тут же всё гасло, таяло в сверкающей бездне непрерывного и страшного, магического и радужного мгновения, которое длилось и длилось, и срок его все время заканчивался, и финал все время наступал, раз за разом повторяя самые насыщенные безумием радости аккорды спазм всего её существа, и каждый раз на самой верхней точке её сознание — скорченное, съежившееся, размазанное, едва шевелящееся под бесцеремонной тяжестью страсти, — кололо коротким шелестом молитвы об освобождении от ненавистного мгновения.

Но мгновение уже перестало быть мгновением. И оно уже не могло нести освобождения, потому что оно рассыпалось на миллионы искр других мгновений, несущих одно освобождение за другим, но не способных принести одно окончательное. У них, у этих мгновений, просто не было на это прав. Потому что два ангельских голоса ласкали пухом своих крыльев её... октябрь, 1998г. Екатеринбург