ДВОЙНАЯ ЭКСПОЗИЦИЯ

Я лежала под деревом в то время года, когда хорошо целоваться на ветру. Когда ветер толкает любовников ближе, когда он острее заставляет чувствовать потребность тепла.

Лежала и смотрела сквозь крону на небо. Оно ещё оставалось нестерпимо ярким. Ещё не выхолощенным дождями и первыми заморозками. Даже через листву, через многочисленные мелькающие тени на такое небо тяжело было смотреть долго. Слишком сильно синева напитана светом. Слишком белы облака. Оторви кусочек такого и повесь вместо люстры — вмиг ослепнешь. Я лежала под деревом в то время года, когда у природы всё слишком. И цвета, и запахи, и фактура.

Ветер то затихал, то вновь пугливо метался по парку. Листья стойко сопротивлялись натиску. Я приметила один такой. Под порывами он, конечно, трепетал, нервозно вздрагивая, разворачиваясь жестяным флюгером, но делал это играючи, бесстрашно. Даже боевито.

Когда упругие, тугие воздушные хлысты уносились прочь, листок пригласительно поворачивал к солнцу свою глянцевую спину, чуть сутулую, чуть натруженную. Солнце падало на неё стремительным, точным лучом, словно рентгеном высвечивая ветвистый скелет листка.

Я хорошо его различала. Он пронизывал все тонкое листочное тело, прочно стягивал рёбрами жесткости овальную плоскость зеленого последыша. Лист становился крепким, несмотря на кажущуюся хрупкость, уязвимость. Безобидный и надёжный одновременно. Оставаясь гибким, изящным, листок гордо, невозмутимо впитывал энергию, через черенок передавал её дальше и глубже. Лист не знал усталости. Он не ныл и не мямлил, не сокрушался и не злословил, не унывал и не ленился. Лист был глух к собственным слабостям и недостаткам. Он просто был. Здесь и сейчас был собой. Полезным. Нужным. Лист был обязательным. И для дерева, и для меня, и для мира. Мы все нуждались в нём. Мы все жили его жизнью. Мои глаза и те, зелень от его зелени. Мои слова - шелест от его шелеста. Он и я. Мы с ним рождены от одной ветви. От одного корня.

Приглядевшись, я заметила его хищные, рванозубчатые края. Острая бахрома пиловидной каймой угрожающе скалилась на окружающий мир, словно отгораживая, защищая тайну, заключённую внутри. Тайну подобия. Тайну образа. Ответа на тот самый вопрос.

Испещрённый ломаными узорами прожилок, похожих сразу и на каскад запутавшихся друг в друге молний и на притоки и рукава причудливой Амазонки с пожелтевшей контурной карты, лист полнился бесконечно самоповторяющимися фракталами. Я замерла, вбирая в себя полноту этой мимолетной гениальности. Рисунок фрагмента повторял в себе Бога. Берёг внутри память всех листьев, когда-либо росших здесь до него. Хранил первичный код, зашифрованное послание всем будущим поколениям.

— Big Bang!

— Он самый, — шепотом ответило дерево.

Снова налетел ветер. Мой листок прижался к ветке, распластался, облепил её нежно. Они спасали друг друга. Ты мне - я тебе. Острые края дрожали самолетными закрылками, лавируя в тонких воздушных потоках, рассекая лезвием нити невидимого каната, вычленяя место для себя. Чтобы не сорваться, чтобы безудержная, беспощадная стихия не обрела власть и не оторвала. Не унесла.

Пережив очередную атаку, глупый листок опять потянулся в небо. От него до звезды-гипнотизера всего восемь минут. Всего восемь минут лететь свету. И никогда листку. Сколько бы он ни всматривался в обжигающую яростность солнца, сколько бы фотонов ни разбилось об его гостеприимную гладь, им никогда не суждено встретиться. Лист не знал, что это к лучшему. Он продолжал верить.

Я лежала под деревом и смотрела на лист. Откуда он взялся здесь? И дерево откуда? И откуда здесь я?

— Big Bang, — ответила крона.

Очередное аномальное лето словно выжигателем опалило с одного бока листок. Тот стал то ли ветераном, то ли инвалидом. Однако, этот односторонне жестокий симбиоз не прерывался.

В дождливую погоду я тоже иногда приходила проведать его. Капли, набрякшие, весомые, шмякались о поверхность. Лист пружинисто прогибался и отбрасывал настырных капитошек в стороны. Беззлобная игра длилась и длилась. Я вымокала до нитки, потому что не любила зонты. А листок... Листок меня не потянет.

Неостановимая осень разгонялась, набирала темп, упорным жнецом собирала ежегодный оброк, холодным шприцем впрыскивала в кровоток умерщвляющую суспензию. Надменная холёная медсестра в пожелтевшем от формалина халате из года в год входила в палату. В её огненной гриве путался терпкий запах субботников и костров. Запах нового цикла перерождений. Чтобы увидеть свет, предстояло истлеть и сгнить. Непреложный закон. Завет, по которому суждено жить всем. И мне, и листку. Одна я была против. Желание сохранить листок неприкосновенным, уберечь его от остроты скупой на милосердие гильотины родилось внезапно. Из взгляда. Ведь он так на меня смотрел! Флиртовал неумело, но настойчиво. Зазывал на свидание, неловко подмигивал.

Сумбурные мысли смялись в горьковатый комок. Я буду жить, а мой малахитовый любовник уйдёт. Ляжет, снесённый колесом Сансары, в братскую могилу. Я его не узнаю. Не найду.

Сорвать его сейчас? Эвтаназия для листка. Спрятать его меж бумажных тёзок? Слишком злая ирония. Как если бы человека похоронили в гробу, сколоченном из костей его предков.

Листья способны к смирению. Способны принять неизбежную участь гордо. С достоинством, присущим всем лишенным сомнений.

Легко жил и умрет легко.

А мне останется помнить. Я вру. Я такая врушка. “ Уж сколько их низверглось в эту бездну...” Будут ещё в моей жизни. Забудутся сиюминутные мечты и улыбки, сотрутся кохиноровской стеркой. Придёт новый. Крепче, наглее, моложе, харизматичнее. Ярче. Интереснее. Этого и не вспомню. Разве что, если пройду этой тропкой когда-то да взгляну случайно вверх. Взбаламутится память на мгновение, покажется в зеркальной смутной поверхности узнаваемый силуэт. Мелькнёт что-то такое и растворится, не тронув сердца, не сбивая пульс.

Не стоит тянуть с прощанием. Мне бывало с тобой хорошо, листок! Не поминай лихом.
Я встала, отряхнулась и зашагала прочь. Я уже забыла.

Истина в красоте. Красота в функции. Функция в предназначении. Листок красив не формой, не блестящей мясистостью своего тела, не беспримесной зеленотой и не хаотичным взбрыкиванием на взбалмошных порывах придурковатого ветра. Он хорош в своём наплевательстве на посторонние раздражители. Будь то дворник, поднимающий по утру тропиночную пыль до самых ветвей, или невоспитанные толстые орущие детёныши, не поделившие цветастый мяч, или безобидный столичный алкаш, употребляющий под кроной фанфурики и звучно срыгивающий. И уж тем более плевать листок хотел на томящуюся бездельем странноватую девчонку, что приходила полежать под дерево.

Листок был функцией. Строгой, как изогнутая бровь учительницы и точной, как нокаутирующий хук. Он существовал независимо от наших знаний о нём. Решал узкоспециализированное уравнение в своей матрице. И делал это именно так, как должно. И умирал, не задумываясь о смыслах жизни. Он был братом рекам и холмам, снегу и наводнениям. По своей приближенности к замыслу, на релятивистском луче, листок был намного ближе к галактикам, чем к способным смеяться. Его прекрасность делила постель с его отрешенностью. Инцестуальный брак. Табу в мире людей. Неизбежность в мире математической необходимости.

Призыв пришёл как обычно - снизу. Из глубин. Остывающая земля завела приевшуюся волынку - “Мы теперь уходим понемногу...”.

Коснулась корней, и те, прилежные квартиранты, оборвали все телефоны - “ ...в дорогу бренные пожитки собирать.” Ствол взял под козырёк и пустил яд. Уйдём красиво. Сеппуку в багряных тонах.

Я прожил сто семнадцать дней. Неплохо. Больше ста раз вставало солнце. Почти столько же встреч с луной. Дожди. Град. Некрупный. С горошину. Почти не больно. По жилам течёт густая гуашь. Бальзамирует меня, готовит к посмертию. Пышно и вызывающе. Дерево всегда умирает очень театрально. Насыщенно. В Японском стиле. Наряды, маски, грим. И даже разоблачившись, чернея голизной, дерево всегда утверждает - “Show must go on!”

Сегодня он прилетел с заката. Символично, что ни говори. И рванул-то не сильно. Не так чтобы очень. Дернул слегка. И всё. Сначала по косой дуге взмыл вверх, вихрем промчался над оставшимися. Закруглился в почетном поклоне, замешкался на самой высокой ноте, и с выдохом сиганул вниз, полого, вращательно, грациозно. Боже мой, а ведь это грандиозно! Да ради такого и умереть не жалко!

Желтый лист в бурых пятнах вертелся в воздухе. Обманчивые движения совершал. Непредсказуемые. Вот уже вроде и всё. Баста. Нет, снова подбрасывается. Крутится бешено. Толкается с другими. Воображает что-то эдакое.

Недавний протяжный ливень на неровном волнистом тротуаре оставил много мелких луж. Он упал в такую. Если б на сухое место прицелился, то, может, ещё поднялся с попутным. А так...

Ночь пролежал и утро. Вымок. Но не потускнел. Спокоен. С виду цел.
Парочка прошла. Девка давешняя с хахалем. Высокий блондин в рыжих ботинках. Глаза голубые, волосы на затылке вьются барашечно. Познакомились этим летом на соседней полянке. Загорали рядом. Она поджигала ему светлую поросль на груди, тут же тушила «архызом», оба смеялись.

Блондин наступил в лужу, и прилепился лист к мощному глубокому протектору «тимберлендов». Запрыгнул в последний вагон.

Вынужденный третий лишний вышел из парка, по проспекту прогулялся до метро, прокатился в подземке, купил апельсинов, дошёл до подъезда.

У входной двери его вытерли об коврик, девушка мазнула по листу взглядом. Зелень от его зелени.

Хлопнула дверь. На лестничной площадке погасла умная лампочка. Всё умолкло. Лист улыбнулся и умер. Завтра она откроет дверь, заметит его и обведёт мелом.


© Copyright: Ват Ахантауэт, 2019