Движение рыцаря веры: жизнь и философия Серена Кьеркегора

Большинство мыслителей экзистенциального толка сложно назвать философами в строгом, академическом смысле слова. Экзистенциалисты пренебрегают аналитикой в пользу интуиции, не терпят абстракций и отвлеченностей. Для них философия начинается с поисков самого себя, с непосредственного жизненного опыта. На этом же она и заканчивается. Таковы «Бытие и ничто» Сартра, «Миф о Сизифе» Камю, «Апофеоз беспочвенности» Шестова.

Кстати, название главной книжки Шестова – прекрасная метафора сути экзистенциализма. Экзистенциализм учит, что бытие преобладает над сущностью. От рождения индивиду не дается «божественной искры», у него нет четко заданной личности и судьбы. Индивид оказывается своего рода поленом, заготовкой личности, брошенной в пучину бытия.

Человек формирует свою личность посредством свободной воли, выбора. Окружающие же нас «идеи» - Бог, истина - суть не что иное, как «видения совершенства», иллюзии, на которые удобно опереться в поисках своего «Я». Но что же можно назвать постоянным и неизменным? Как обрести ту самую твердую почву под ногами, если и само бытие кажется вечно ускользающим, изменчивым? Здесь на философскую сцену вступает датский гений Серен Кьеркегор.

ОН МЫСЛИЛ, ЧТОБЫ ЖИТЬ, А НЕ ЖИЛ, ЧТОБЫ МЫСЛИТЬ
(Л.Шестов о Кьеркегоре)

Действительно, жизнь Кьеркегора (1813-1855) была воплощением его философии. И наоборот: философия Кьеркегора есть тень его жизни, глас вопиющего в пустыне, плач праведника, оставленного Богом. Поэтому стоит рассказать о двух событиях, определивших Кьеркегора как человека и философа.

Скупые на краски поля Северной Дании. Где-то среди них затерялся пастушок Микаэль. Днями и ночами он следует за стадом овец. Ветер пронизывает его слабое тело, от голода кружится голова. Микаэль очень одинок. Глубоко религиозный, мальчик обращается к небу. За что Господь обрек его на страдания? Где искать путеводный свет? Нет ответа. Тогда Микаэль взбирается на голый, каменистый склон и совершает богохульство. Мальчик проклинает Бога.

Вдруг судьба начинает благоволить Микаэлю. Он становится странствующим торговцем шерсти, копит деньги, обзаводится женой и домом. Микаэль оказывается отличным дельцом: спустя годы он – один из богатейших купцов Копенгагена. Его минует страшный экономический кризис – свое состояние Микаэль успевает перевести в ценные бумаги. В 56 лет у Микаэля Кьеркегора рождается сын Серен.

Успешный в бизнесе, Микаэль Кьеркегор был несчастен в личной жизни. Он дважды вдовец, из семи рожденных детей выжило только двое. Неудивительно, что всю свою любовь Микаэль сосредотачивает на маленьком Серене. Любовь эта была своеобразной: с семи лет мальчик практически не покидает стены отцовского кабинета, систематически изучая логику, философию, теологию. А где-то в покоях угрюмого замка Кьеркегоров умирают мать Серена, его братья и сестры. Микаэль уверен, что Бог проклял его в ответ. От постоянного горя отец становится суровее, требовательнее к сыну. «Несчастный ребенок, ты живешь в безгласном отчаянии» - напишет Микаэль Кьеркегор в своем дневнике.

Неудивительно, что Серен рос замкнутым и эксцентричным мальчиком. На оскорбления одноклассников он учится отвечать колкими остротами, отравляя свою душу ядом скепсиса и сарказма. Скрытая ирония, порой печальная, порой агрессивная, станет отличительной чертой его философии:

Для существующего в двойной рефлексии все обстоит именно так: сколько пафоса - ровно столько же и комического; они обеспечивают существование друг друга: пафос, не защищённый комизмом,- это иллюзия, комизм же, незащищённый пафосом, незрел.

Узнав о страшном грехе отца, Кьеркегор решает, что печать проклятия лежит и на нем. С детства застенчивый, он пускается в распутство: пьянствует в кабаках, в одиночестве бродит по улицам ночного Копенгагена и посещает бордель. После блудного визита Кьеркегор оставляет в дневнике очень характерные слова:

Возможно, роковой поход определил всю дальнейшую судьбу Кьеркегора.

После кончины отца Серен вмиг становится богатым и видным женихом. Он сходится с Региной Ольсен, девушкой из хорошей семьи. Серен представляется галантным кавалером, окутанным романтической дымкой: он читает ей книги, водит на прогулки, посвящает в свои печальные думы. Вскоре происходит помолвка. Но спустя всего два дня, повинуясь неясному чувству, Кьеркегор возвращает Регине кольцо. Он убежден, что предназначен для чего-то иного, и свадьба с Региной, пусть и нежно любимой им, обернется несчастьем и обманом. Кьеркегору не удастся забыть Регину до конца своих дней.

Актом самоотречения кончается жизнь и начинается философия Серена Кьеркегора.

ЕСЛИ БЫ У МЕНЯ БЫЛА ВЕРА, Я БЫ НЕ ПОКИНУЛ РЕГИНУ
(слова из дневника С. Кьеркегора)

Проклятие отца подарило Кьеркегору острое чувство богооставленности. Его философия окрашена в цвета трагедии, отчаяния, безысходности. Разлад с Региной поставил перед Кьеркегором другую важную проблему: проблему выбора. Возможность выбора есть свидетельство человеческой свободы, утверждение единичного индивида перед Абсолютом. Выбор никогда не бывает очевидным, единственно верным – иначе он детерминирован, а не свободен. Выбрать – значит преодолеть, значит совершить прыжок через бездну абсурда. Человек в поисках истины оказывается вечно обреченным на роковой выбор. Согласно этой концепции, Кьеркегор рисует три пути, или три стадии человеческого бытия, через которые проходит всякий индивид.

Первая стадия – эстетическая. Эстет живет настоящим, но терзается предчувствием чего-то большего. Эстет ориентируется на внешние блага, на чувственные удовольствия. Он - раб момента. С одной стороны, эстет не знает себя, не знает своей личности. Он постоянно гонится за вещами, которые как таковые ему не принадлежат: новая любовь, роскошь, власть.

Эстетик, - пишет Кьеркегор, - именно стремится отрешиться от своей личности, чтобы возможно полнее отдаться данному настроению, всецело исчезнуть в нем – иначе для него и нет наслаждения.

С другой стороны, эстет зациклен на единичном. Он не умеет смотреть шире настоящего момента, ему мило лишь то, что есть здесь и сейчас. Интуитивно он ощущает вечность, но не может поверить в нее. Таким образом, эстет отказывается от выбора, воля чувств - его последняя истина, и эстет повинуется их малейшему капризу.

Тем не менее, рано или поздно эстет осознает, что он не скопит все богатства мира, не испытает все удовольствия, не насладится всеми женщинами. Истина гедонизма – экстаз, непрестанное наслаждение – оказывается вечно убегающим горизонтом, который невозможно поймать человеческими силами. Прекрасно написал Северянин:

Эстет осознает бренность своего тела, несовпадение идеального «Я» - вечно здорового, красивого, умного – с «Я» реальным. Он впадает в отчаяние, которое, по Кьеркегору, оказывается путеводной нитью к обретению подлинной истины.

Начинается этическая стадия, отчаяние открывает глаза эстету. Он впервые видит бытие во всем его богатстве и противоречии, он ощущает себя не просто индивидом, но индивидом, включенным в мир. Этик осознает свой долг перед людьми и перед Богом. На смену стремлению к удовольствиям приходит этическая максима: «относись к людям так, как хочешь, чтобы относились к тебе». Этик обзаводится семьей, усердно работает, в положенные дни ходит в церковь. Возможно, жертвует на благотворительность. В общем и целом, этик живет вполне праведной жизнью. На этической стадии, убежден Кьеркегор, большинство христиан находит свой покой. Но и здесь не живет истина, ее лишь замалчивают. Служение Богу подменяют служением обществу, конкретный Абсолют подменяют абстрактным всеобщим. Этик опасается ужасов искренней веры:

Ибо все эти карикатуры на веру, жалобная, тепловатая вялость, полагающая, что нет никакой необходимости, что не стоит печалиться до времени; это жалкая надежда, говорящие: как знать, что произойдёт, это всё-таки возможно, – все эти карикатуры принадлежат ничтожности жизни, и они уже были бесконечно презираемы бесконечным самоотречением.

Итак, отчаяние ведет человека от эстетике к этике. При переходе к религиозной стадии отчаяние усугубляется осознанием собственной греховности. Словами Достоевского, к этику приходит озарение, что «воистину всякий пред всеми за всех и за всё виноват». И тогда, осознав, что в мире нет правды, что всеобщее есть ни что иное, как относительное, этик совершает движение веры: он поворачивается к Абсолюту. Сделать это не просто: сам Кьеркегор признавался, что ему не хватает духу стать истинным рыцарем веры. Повернуться к Абсолюту значит отказаться от этики, значит поставить Бога превыше всяких мирских ценностей, значит, наконец, обрести свою личность. Ведь относительно-всеобщее – жалкая мера для определения личности. Личность во всей ее сложности возможно найти только при сравнении с безграничным, то есть с Абсолютом.

«Верую, ибо абсурдно» - писал раннехристианский теолог Тертуллиан. Кьеркегор вторит своему предшественнику: движение рыцаря веры всегда есть движение абсурда. Он иллюстрирует этот тезис самой противоречивой из библейских притчей: притчей о жертвоприношении Авраамом своего сына, Исаака.

Бог призвал Авраама принести своего любимого сына Исаака «во всесожжение» «в земле Мория», «на одной из гор». Авраам, не колеблясь, повиновался. На третий день пути Авраам с Исааком взошли на указанное Богом место. Придя на место, Авраам «устроил жертвенник», связал Исаака, «положил его на жертвенник поверх дров» и уже занёс над ним нож, когда ангел воззвал к нему с неба:

Авраам! Авраам! <...> не поднимай руки твоей на отрока и не делай над ним ничего, ибо теперь Я знаю, что боишься ты Бога и не пожалел сына твоего, единственного твоего, для Меня.

Авраам отказался от притязаний этики, отказался от собственной совести, ибо верил: Бог сохранит Исаака. То была вера абсурдная, но глубоко истинная. Рыцарю веры следует устранить все, что не от Бога, и мерить свою личность лишь по отношению к Нему. Трагично, но путь рыцаря веры – всегда путь одиночки, путь религиозного подвига, ибо веру можно обрести лишь опытом, но не учением:

Истинный рыцарь веры - это свидетель, и никогда - учитель, - в этом и заключена глубокая человечность, которая значит намного больше, чем то прошлое сочувствие к человеческим радостям и огорчениям, которое заслужило такой почёт под названием сострадания и которое на деле является не чем иным, как тщеславием.