ДУРАК

По району скачет дождь. С паузами, урывками. Прыгает на дерево, копошится в ветвях, путается, сваливается на асфальт. Поднявшись, он бежит по проезжей части, будто на скачках, обгоняет автомобили. 

Дождь в Ташкенте добрый, он не бьёт по лицу, он целует щёки, гладит руки. Это вовсе не тот дождь, что загоняет людей в дома и ближайшие магазины, напротив, он смывает серость города и усталость его жителей. 

Просыпается сам город. Растягивается во все стороны трамвайными линиями, зевает гудками электричек. Женщина, сама того не подозревая, подметает огромной связкой прутьев у самого основания раскинувшейся радуги. Мальчик спешит куда-то с целлофаном в руке. Пакет раздут, как круглая колба, а в нём булькает вода. Оттуда таращатся испуганные глаза оранды - золотой рыбки с шапочкой на голове, смешно надвинутой, как хорезмская чугурма. На светофоре неподвижно сидит ворон и как будто переключает цвета. Когда зажигается красный свет, его глаза зловеще загораются и, кажется, что он вот-вот гаркнет - "Nevermore".

Просыпается Фархад. Он слышит за окном топот дождя и радуется утренней свежести. Но настигнуть дождь он не успевает: пока умоется, позавтракает и спустит с пятого этажа велосипед, тот успеет убежать в неизвестном направлении. 

Он разматывает длинную цепь замка велосипеда, закидывает за спину рюкзак, бодро крутит педали.

«Если б доучился в универе, наверно, было бы легче найти работу», - размышляет он каждое утро.

Ритмичное движение педалями наводят на подобные мысли. Но сегодня всё иначе. Фархад почему-то уверен, что именно сегодня он, наконец, найдёт работу, которую уже полгода ищет. Вот на что способен ташкентский дождь - беспричинно вселять надежду! 

Фархад решает сменить маршрут, проехаться по маленькой аллее, где, взявшись за руки, выстроились в два ряда чинары. Он вспоминает слова покойного отца: «Когда Богу становится скучно, он спускается на землю и прогуливается по старым улицам Ташкента, бродит среди раскидистых чинар». 

Воспоминания зыбкой вязью цепляются друг за друга и тянутся наружу. Вот уже Фархад рыбачит с отцом. Серебряный карась барахтается на крючке. Солнце переливается разноцветными красками на его чешуе, слепит глаза. Рыба срывается, падает в воду. «Может она и умрёт от раны оставленной крючком, но сегодня рыба нас победила», - объясняет отец десятилетнему Фархаду. 

В воспоминания откуда-то просачивается истошный визг электропилы, обрывает их, возвращает велосипедиста в реальность. Дюжина смуглых, прокалённых на солнце людей, рубит на аллее деревья.

Кто топором машет, кто пилой вопит. Рядом гудит техника. Чёрный дым из трубы трактора смешивается с терпким запахом оголённой коры и туманом расползается по округе. Земля устлана ветвями платанов, а листья растопыренными пальцами припадают к земле, словно молятся. Молодой человек останавливается, скидывает рюкзак, бежит к работникам.

- Что вы делаете? - кричит он на бегу. - Почему пилите деревья? Кто вам дал право?

Парня никто не слышит. Электропила распиливает и его голос. В самой гуще древесной бойни стоит человек. Белая рубашка с коротким галстуком, ежедневник с ручкой и беспрестанно звенящий телефон выдают в нём начальника-бригадира. Фархад перепрыгивает уже мёртвые чинары, бежит к нему. 

- Жить надоело? - начальник перекрикивает вой пилы. - Здесь работа идёт, чё те надо?

Парень не здоровается, не представляется, сразу накидывается на бригадира с вопросами. Тот долго разглядывает молодого человека. Взгляд скользит от сандалий до кепки. Верхняя губа бригадира небрежно корчится в ухмылке.

- Ты кто такой? - спрашивает он наконец. – Журналист что ли?

- Да, - врёт ему Фархад, - журналист.

- Ну, тогда тебе в хокимият, все вопросы к ним, что ты ко мне-то пристал? - человек почти кричит, хотя пила уже смолкла. - А вы что расселись, дангасалар? - начальник накидывается на работников. - Нам завтра объект сдавать, а вы тут рты раззявили, сволочи. 

Фархад возвращается к велосипеду, подбирает рюкзак, оборачивается назад. Там, изогнувшись от боли, дрожит листьями чинара, тянется к нему ветвями, будто просит помощи. Он поспешно разворачивает велосипед и что есть мочи мчится в сторону хокимията. 

***

Фархад ещё не знает, что в городском управлении он потеряет целый день. 

Сперва его вовсе не пустят в здание без предварительной записи:

- А паспорт где? – спросят его на проходной. – Куда ты без документов лезешь? Не положено!

Затем он будет долго искать по телефону ответственного чиновника. У дверей же того самого чиновника он будет ждать его возвращения с совещания, а чуть позже, с обеда. Наконец, чиновник выслушает его и направит к другому чиновнику. Тот, в свою очередь, к третьему. Так ничего и не выяснив, измученный и голодный, Фархад вернётся обратно на аллею и ахнет: 

Перед ним раскинется голая аллея с подступившими вплотную домами, расстелется длинный бетонный ковёр, заваленный деревьями, и захлещет нескончаемый поток света. Громко ругаясь и подтрунивая друг над другом, рабочие будут рубить последние три чинары. 

Вздрогнув, Фархад соскочит с велосипеда, тот с шумом упадёт на землю, швырнёт рюкзак в сторону и с кулаками накинется на ближайшего мужчину с пилой. 

***

Что-то остро ноет внутри, то ли от ударов, то ли это иная боль. Фархад прикладывает ладонь к груди, боль не отпускает. Он, поднимается, шатаясь идёт к ближайшей чинаре, прислоняется к ней, опрокидывает голову. Над лиственной кроной мёдом ползёт тёмное небо.

"Молодая ещё, - Фархад гладит чинару, - пожить бы ей ещё лет пятьсот".

Прихрамывая, он добирается до велосипеда, разматывает стальную цепь замка, возвращается к чинаре. У её основания он обматывается цепью и, обняв ствол дерева, пристёгивает себя к нему, ключ прячет во рту. 

- Вой, вой! – удивляется мужчина в кепке, приметив привязанного к дереву Фархада. – Эээ, мужики, сюда смотрите! – кричит он, машет руками. 

Толпа тотчас же собирается вокруг последнего на аллее дерева. 

- Чё, пацан, мало тебе было? – смеётся один.

- Может тебе ещё врезать? – предлагает другой.

- Ладно, ребят, валим отсюда, поздно уже, - долговязый мужчина вытирает рукавом пот, размазывает опилки по лбу. – Что скажете, шеф? 

Бригадир кивает. 

- Завтра срубим её, дело плёвое, и дрова за одно погрузим. А этот, - он кивнул на парня, - пусть хоть всю ночь тут обнимается, придурок.

Они бросают инструменты в железный ящик, камнем вешают на него замок, уходят прочь. 

Бригадир с отвисшим галстуком подходит к Фархаду ближе, обходит дерево. Долго молчит, подбирает слова:

- Слушай, сынок, ты на нас-то обиду не держи, работа у нас такая, понимаешь? - голос ласковый, доверительный. Теперь бригадир не кричит, почти шепчет. - Ты лучше вот что скажи мне, зачем тебе всё это, а? 

Он разглядывает заплывший глаз парня, цокает, протягивает носовой платок. Тот не принимает.

- Ты же ещё сопляк, ну сколько тебе? Двадцать пять? Двадцать семь? Шёл бы лучше с девушками гулять, в интернете сидеть, ну или пиво пить, в конце-то концов. Тебе больше всего надо? Отвечай, когда тебя старшие спрашивают! – кричит он наконец.

Фархад молчит, только крепче прижимается к дереву, будто к гробу отца. По щеке течёт что-то горячее, густое, то ли слеза, то ли кровь, в сумерках не разобрать. Фархад вытирает щеку рукавом и сразу же прижимается к стволу, будто сейчас бригадир отберёт его.

- Ааа, я понял! - начальник улыбается, меняется в лице. - Ты небось долю хочешь? Верно, гринпис? Ты только скажи, вопрос-то решаемый.

- Здесь бродит Бог, - произносит Фархад еле слышно. 

Бригадир дёргается, наклоняется к нему ближе: 

- Чего? - переспрашивает.

- Когда Богу становится скучно, он здесь гуляет... гулял среди вот этих вот чинар, - он кивает на землю, где бездыханно лежат тела павших великанов.

Начальник повисает над ним, застывает от изумления, не в силах отвести от него взгляд, потом истошно взрывается смехом.

- Дурак! - хрипит он сквозь удушающий смех, вытирает прослезившиеся глаза галстуком и шагает прочь. 

"Дурак!" - слышится ещё несколько раз в темноте. – «Дурак!»

Аллея пустеет, сиротеет. Деревья покойно лежат, как солдаты на поле боя. Не пройти, не проехать. Лишь ночь аккуратно пробирается между ними. Фархад стоит, обняв последнюю чинару. Долго стоит. Дышит тяжело, ноги не держат. Наконец, он достаёт изо рта ключ, снимает замок. Подходит к ящику с инструментами, ломает его ногой. Находит в ящике топор, несёт его к дереву. У самого подножья он медленно поднимает его высоко над головой. Свет проезжающей машины мерцает на лезвии. Фархад закрывает глаза, звериный крик вырывается наружу и тяжёлый топор вгрызается в ствол. 

"Дыкхх!" 

Где-то между домами, во дворе, отчаянно кричит эхо, и затем глухо шипит - "кххх".

Дерево дрожит, будто его внезапно облили ледяной водой. 

"Дыкхх!" - опускается второй удар с раздирающим криком.

Фархаду мерещатся стоны чинары, но открыть глаза он не решается и от этого кричит отчаянней, злее, безнадёжней. 

"Дыкхх! Дыкхх! Дыкхх!" – крики заглушают звон топора.

"Дыкхх! Дыкхх!" 

Что-то брызгает ему в лицо. Дождь? Слёзы? Кровь чинары? 

"Дыкхх! Дыкхх!"

Поднимая и отпуская топор, Фархад воет как раненый зверь, чью семью только что истребили охотники. 

"Дыкхх!" 

Наконец, топор замирает. Эхо растворяется. Чинара скрипит, испуская дух, застывает на мгновение, затем бесшумно ложится на мёртвые деревья.