Дом
Валить обратно
Там, где ничего нет, — огромный потенциал для деятельных людей
Борис Акимов
Основатель фермерского кооператива «ЛавкаЛавка» и фонда развития сельских территорий «Большая земля»
Основателю фермерского кооператива «Лавка Лавка» Борису Акимову нравится доказывать, что всеми признанные тенденции обратимы. Обратим даже годами продолжающийся отток людей из деревни в город и из России за границу.
Завтра будет иначе
Вспомним основные идеологии XX века в Европе. И последователи марксизма, и сторонники национал-социализма находили своим идеям вполне естественные объяснения: с одной стороны восставший пролетариат, с другой — обиженные немцы. Марксизм, в глазах его последователей, был научно обоснован: один строй шел за другим очень естественно. Но то, что кажется естественным сейчас, не обязательно будет казаться естественным завтра. Люди воспринимают современную им картину мира как вечную, а потом она на их глазах рушится. Мы пережили это с Советским Союзом. Так же и сейчас — с переселением в города. Я исхожу из того, что миграция в сторону крупных точек на карте — не догматика, которая определяет вечность или даже ближайшие десятилетия развития человечества и его русской части. Я думаю, что это лишь символ современности, и завтра будет иначе.
Почему будет иначе? Во-первых, в мире растет спрос на качество жизни. Да, этот спрос исходит пока от небольшой части населения, но эта доля растет. Речь идет о чистых качественных продуктах, о чистом воздухе, о природе. И отрыва от цивилизации не происходит. Благодаря современным технологиям и интернету интегрироваться в современную жизнь можно, находясь где угодно. Чтобы быть в центре событий, не нужно отправляться в центр мегаполиса. Можно быть в лесу.
Во-вторых, если Россия пойдет по пути переселения всех «лишних людей» в крупные мегаполисы, то вскоре возникнет вопрос, а кто останется на земле. Тут сама судьба России, само ее содержание диктует нам определенный образ жизни. Дело уже не только в том, что я хочу определенного качества жизни и поэтому еду в деревню, а в том, что если туда не ехать, то возникнет вопрос существования огромного неосвоенного пространства, которое не колонизировано. Там ничего нет. Мы живем в мире, в котором такого не бывает: пустой сосуд в конце концов чем-то заполнится. Вопрос, чем и кем. У нас есть соседи, которые вполне в силах заполнить большие территории.
Экономический рост или человек
Если продолжать мерить все эффективностью и шагнуть дальше — в несколько гипертрофированном и футурологическом ключе, — то встает вопрос, насколько вообще нужны территории. Если экономический рост в мире в значительной степени обеспечивается ростом информационных технологий с одной стороны и ростом финансового сектора с другой, то давайте подумаем: кто лучший потребитель этих товаров и услуг? Наравне с человеком это вполне может быть искусственный интеллект. Например, биржевые роботы могут не только продавать, но и покупать ценные бумаги, они уже являются потребителями информации.
Искусственный интеллект может эффективнее человека потреблять финансовые и информационные услуги для достижения экономического роста в той парадигме, которая сейчас распространена. Искусственному интеллекту территория не нужна: он может существовать в виртуальном пространстве. Если мы говорим, что есть 15 миллионов лишних людей, и нужно всех сосредоточить в 20 городах, то сама логика этого рассуждения приводит нас к вопросу о существовании человека в принципе, потому что он, в общем-то, неэффективен.
Вот банальный пример: прошлогодний голливудский фильм «Чужие-7». Гигантский космический корабль летит на другую планету. Среди членов экипажа есть пара, муж и жена, они рассматривают снимки той далекой планеты. Они видят озеро, речку, лес и говорят: «Вот тут мы построим домик, тут у нас будет пристань. Мы тут будем плавать на лодочке. Тут у нас будут бегать дети, купаться». Нужно было построить гигантский космический корабль, создать биороботов, технологии замораживания живой ткани и истратить ресурсы Земли, чтобы просто построить домик около озера и жить в окружении чистой природы, чистого воздуха, чистой воды.
Земля и воля
Наш опыт доказывает, что изменить вектор движения могут неравнодушные люди, у которых есть ресурсы, и не обязательно материальные. Это может быть время, которое человек может посвятить идее развития территории. Я верю, что люди могут очень многое, даже без государства. Нужна воля, энтузиазм и широкое общественное движение в этом направлении. Конечно, было бы эффективнее, если бы и государство принимало в этом участие. На примере Териберки можно сказать, что государство, когда оно видит, что есть неравнодушные люди, затевающие какое-то движение на территории, начинает поддерживать его.
Нужен такой накал общественного запроса, чтобы государство уже не могло его игнорировать. Нужно, чтобы это был мейнстрим, чтобы государство строило бы свою политику и меняло бы показатели эффективности чиновников, исходя из этого запроса. Администрация Мурманской области получила от Агентства стратегических инициатив награду за Териберку как самый лучший пример развития малых городов в России. Так что система координат на данный момент у государства не описывается фразой про 15 миллионов лишних людей. Иначе не было бы Министерства развития Дальнего Востока, не было бы программы «Дальневосточный гектар». Насколько они эффективно работают — это второй вопрос. Может быть, можно было бы и лучше сделать.
Устойчивое развитие
Термин получил распространение после выхода в 1987 году отчета ООН «Наше общее будущее». «Устойчивым» авторы назвали такое развитие, при котором удовлетворение потребностей нынешних поколений осуществляется без ущерба для благополучия будущих. Идея экономического роста, который не приводит к ухудшению окружающей среды и уменьшает неравенство и бедность, лежит в основе программного документа ООН «Повестка дня в области устойчивого развития» (2015). Идеи устойчивого развития формально поддерживаются множеством стран, в том числе и Россией, но входят в противоречие с их реальной политикой.
Для того чтобы парадигма изменилась вообще, нужно осознание того, что в системе координат эффективности и урбанизации много лукавства и недальновидности. Причем это не какое-то мое маргинальное мнение. Организация Объединенных Наций уже не первый десяток лет занимается развитием концепции устойчивого развития. Greenpeace и другие международные общественные организации тоже трубят о том, что путь монополизации, урбанизации, уничтожения био- и социального разнообразия может привести к непоправимым социальным, экологическим и экономическим последствиям. Государство могло бы услышать даже не нас, общественных деятелей и предпринимателей, амеждународную организацию, такую как ООН, и попробовать учесть ее разработки в государственной политике, объявив, что мы будем первым государством, которое попробует целенаправленно претворять принципы ООН в жизнь: полноценно встать на рельсы устойчивого развития.
Нужно четко сформулировать, что такое стратегия устойчивого развития не вообще, а именно по отношению к России. У нас в этом смысле есть гигантский нераскрытый потенциал — наша территория, а мы, получается, хотим от этого потенциала откреститься. Отказываться от того, что отличает нас от других стран, от того, что может многое дать людям, — и опасно, и просто глупо. Странно уходить от того, что нам дано.
Самая красивая деревня
Нужно не только говорить, что развитие территорий важно, но и показывать примеры. Мы на самом деле не единственные. Есть село Вятское в Ярославской области, признанное самой красивой деревней в России [первый член Ассоциации самых красивых деревень России]. У этого села интересная история: там много каменных зданий, две церкви, но это было обычное погибающее поселение. Один человек изменил его судьбу. Сначала купил там дачный дом, а потом так влюбился в это место, что стал копаться в истории, сделал там один музей, другой. В общем, туда поехали другие люди. Он своим примером заразил еще несколько человек, и в итоге всего несколько человек смогли изменить ландшафт этого довольно большого села. Оно стало обитаемым, стало развиваться.
Таких примеров на самом деле довольно много. Просто страна большая, поэтому их должно быть гораздо больше. Еще один пример — Татарстан; это пример того, как на региональном уровне у элиты созрело понимание, что совсем не обязательно все должны жить в Казани и Набережных Челнах. У Муслюмовского района, который был одним из самых бедных в Татарстане, недавно появился новый руководитель. Он не стал сразу требовать денег от региона, а мобилизовал местные сообщества. Люди проголосовали за дополнительное налогообложение самих себя: на каждый рубль регион дает еще 4 рубля, которые они собирают. В итоге один человек, который собрал вокруг себя местную движущую силу, использовал административный и финансовый ресурс, который дал ему регион, добавил местные ресурсы и задал импульс развитию территории.
Личный фактор очень важен. Губернатор, руководитель региона, руководитель района, просто энергичный житель могут изменить ситуацию, изменить реальность и доказать прямо здесь и сейчас, что можно обойтись и без переселения 15 миллионов людей в большие города. Может быть, наоборот, гораздо продуктивнее и интереснее переселение 15 миллионов как раз на эти территории.
Это пример того, как власть может действовать, пример территории, которая развивается совсем другим путем, чем предлагают Собянин, Кудрин и другие. Через 20 лет Татарстан, может быть, избежит тех угроз, с которыми столкнется российское общество, если все переедут в большие города. В Тверской области все хотят уехать в Тверь, в Москву, в Питер. И где Тверская область? Посмотрите на ее положение. А что с Татарстаном, где люди не хотят уехать в Москву, в Питер и даже в Казань, а начинают обживать свои места, свои деревни, районы? Мы видим, что там, где развит местный патриотизм, дело сдвигается с мертвой точки.
Против города
В ХХ веке города всего мира росли небывалыми темпами, но столь же напряженными были и дискуссии об альтернативах урбанизации.
Города-сады
Британский активист Эбенизер Говард начал строить планы «негородских» городов на рубеже XIX–ХХ веков. Его идея была не в новой эстетике и даже не в повышенном озеленении, а в создании возможностей для достойной жизни среднего класса. Его «города будущего», позже названные городами-садами, должны были «привести к социализму без революции», поскольку создавали кооперативные структуры, совместную собственность и давали доступное жилье.
Победа деревни над городом
Русский экономист, исследователь крестьянства Александр Чаянов в 1920-е годы мечтал о новой России, которая возьмет все лучшее от села и от города, объединив сельскую экономику с городским качеством жизни. Вся страна образует, писал Чаянов, сплошное сельскохозяйственное поселение, прерываемое квадратами общественных лесов, полосами кооперативных выгонов и огромными климатическими парками. Город должен был стать узлом социальных связей, центральной площадью уезда, местом празднеств и собраний.
Децентрализация городской жизни
Радикальные советские архитекторы стремились не только подчинить деревню городу, но и сам город сделать другим. Одни предлагали скомпоновать новые социалистические города из «жилищных комбинатов» (экономисты Леонид Сабсович, Станислав Струмилин). Другие вообще призывали к полной децентрализации жизни. Социолог и теоретик градостроительства Михаил Охитович, за которым закрепилась репутация дезурбаниста, выступал с идеей равномерного распределения индивидуальных жилых ячеек по территории вкупе с созданием сети магистралей и тотальной автомобилизацией страны.
Просторный город (Broadacre City)
Идеи преодоления города как отжившего явления витали в воздухе и переносились через океан. В начале 1930-х годов американский архитектор Фрэнк Ллойд Райт опубликовал свое видение будущего города, в котором каждая семья владеет одним акром (чуть больше 40 соток, 0,405 га) земли. Если сделать просторный участок собственной земли основанием города, то он будет служить не арендодателям и домовладельцам, а каждому человеку. Да и сама архитектура, оказавшись в такой роли, перестанет быть рабой коммерции, вернется к органическим формам и даст жителям просторные и удобные жилища.
Новый элемент расселения (НЭР)
В середине 1960-х годов группа старшекурсников Московского архитектурного института выступила с идеями, отголоски которых в той или иной форме актуальны до сих пор. Архитекторы Алексей Гутнов, Илья Лежава и их коллеги вернули в обиход тему кризиса концентрического города и предлагали проложить по всей стране «русла» активной жизни (промышленность, учебные заведения, развлекательные зоны), к которым примыкали бы НЭРы — жилые кластеры, зоны спокойной жизни. Проект предполагал быстрое развитие сверхскоростного транспорта.
Удаленная жизнь, удаленная работа
Если говорить об инфраструктуре (о школах, медицине и так далее), то мы видим, как бурно развиваются телемедицина и удаленное обучение. Все это будет совершенствоваться с каждым годом, поэтому отсутствие школы сейчас не означает, что решить вопрос вообще никак невозможно.
Это просто вопрос отношения к территории, к реальности. В Америке это норма — я жил в Америке в течение года когда-то. Если школа у детей в одном месте, работа у меня в другом, а жить мне нравится в третьем, то почему бы не ездить? Это не проблема. Проблема, скорее, в головах. Преодолейте расстояние, если вам нужно, чтобы ваш ребенок учился в школе, а можно подумать и об удаленном образовании. Понятно, что технологически московские клиники лучше оснащены, потому что больше денег, но с точки зрения квалификации сотрудников все не так плохо. Люди без связей могут не найти работу в Москве, поэтому нередка ситуация, когда хороший профессионал работает в провинции. Плюс, как я уже говорил, новые технологии, телемедицина, удаленный доступ к знаниям, врачам, учителям позволяют эту проблему решать на месте.
Что касается работы: на самом деле мы сейчас почти все работаем, используя интернет. Необязательно для этого быть дизайнером. Большинство людей, даже если сидят рядом в соседних комнатах, пишут друг другу в «Телеграме» или ставят задачу через «Фейсбук». А кто мешает это делать, находясь не в десяти метрах, а в 20 километрах или даже в ста километрах друг от друга? А если уж нужно поговорить, то можно и приехать на личную встречу.
Планетарная урбанизация
Некоторые ученые говорят, что представления о городе как об «огороженном пространстве» и простирающейся вокруг неосвоенной сельской «пустоте» относятся к первой половине — середине ХХ века. Урбанизация носит планетарный характер, утверждают Нил Бреннер из Гарвардской школы дизайна и Кристиан Шмид из Цюрихского технологического института. Они считают, что пространства и образы жизни отличаются только степенью проникновения урбанизации — через каналы транспорта, информации и потребления — и различают концентрированную («города») и разреженную («сельская местность») урбанизацию.
Важно изменить представление о том, что правильно, что неправильно, что возможно, что невозможно. Это можно сделать не с помощью прямой дидактики, а просто показывая успешные примеры того, что это уже реализовано. Есть мой любимый пример. Одна московская семья приехала с детьми в глухую деревню в Тверской области. Они купили там много земли и завели хозяйство. У мужа бизнес, он то ездит, то занят на ферме, а она, ее зовут Елена Шумилова, уже живя в деревне, увлеклась фотографией: начала снимать детей, животных, природу и выкладывать в Сеть. В результате она прославилась на весь мир, потому что придумала свою фотографическую школу, свой фотографический подход. Ее стали приглашать давать мастер-классы, и, живя в деревне в Тверской области, она регулярно выезжает то в Нью-Йорк, то в Париж, то в Сидней. Понятно, что эта история исключительная, но она реальна: даже такое возможно.
Валить обратно
Мы недавно побывали в Еврейской автономной области. Это самый бедный регион России: по социально-экономическому развитию он на последнем месте среди всех регионов. Мы там решили взять гектары [по государственной программе «Дальневосточный гектар»]. Скоро выяснилось, что Еврейская автономная область — это Россия в концентрированном виде. Утверждение, что пора валить, услышишь там от 9 из 10 человек. Только если в Москве доля будет поменьше и скажут, что пора валить в Париж или Нью-Йорк, то там скажут, что пора валить во Владивосток, Хабаровск или в Москву в первую очередь. При этом есть и противоположные примеры. Один человек вернулся из Израиля и стал там очень успешным фермером, просто самым богатым человеком в своей деревне. Приехал человек из Новороссийска, открыл там бар, потому что там баров просто не было, и у него все получилось. Там, где ничего нет, огромный потенциал для деятельных людей, а вы хотите уехать туда, где и так все есть. Что вы будете делать? Мыть посуду? Работать охранником? Получается, что та парадигма развития, о которой говорит Собянин или Кудрин, ведет к умножению количества охранников или торговцев дешевой мебелью. Может быть, они, например, откроют пекарню для своих соседей, или заведут крупнорогатый скот, или откроют какой-нибудь магазинчик, или будут выращивать репу. Может быть, попытаться их мобилизовать, а не продолжать усиливать и без того прочную убежденность в том, что все у них в жизни идет не так. Ведь наверняка они не хотели бы всю жизнь быть охранниками.
Кстати говоря, феномен охранников в России — живая иллюстрация, мне кажется, с одной стороны, комизма, а с другой стороны, трагизма урбанизации и навязывания людям убеждения, что надо жить в большом городе. У нас около 2 миллионов людей работают в охране [считая сторожей, консьержей и контролеров]. В процентном отношении это один из самых больших показателей в мире.
Что делают эти охранники? Они в основном сидят перед телевизором. Понятно, что есть какие-то, которые реально что-то охраняют, может, подвергают свою жизнь опасности, но таких очень мало. У нас сеть магазинов, ресторанов и нигде ни одного охранника. И ни разу не было, чтобы охранник пригодился, поэтому это абсолютный стереотип. Никакие охранники на самом деле в таком количестве не нужны. Это профессия, которая стимулирует социальную деградацию: уезжай из своей провинции, где надо что-то делать, чтобы зарабатывать на жизнь, и сиди в Мытищах перед телевизором, будешь получать там свои 30–35 тысяч рублей.
То, что работы на месте нет, — это тоже стереотип. Если вы приедете в любой маленький город и откроете местную газету, то увидите массу объявлений «Требуются работники». По себе скажу, что найти сотрудника в провинции — очень сложное дело, потому что людей нет. Просто мало людей и те, кто что-то делает, они уже там что-либо сделали, либо они уехали опять-таки охранниками. Человеку, который полгода просидел перед телевизором, сложно сказать: «Давай мы тебе будем здесь платить зарплату». Он скажет: «Но мне же здесь надо работать, что-то делать, а я уже привык сидеть перед телевизором».
Это из личного опыта. Людям проще так зарабатывать, чем физически трудиться. Сейчас даже в лес грибы собирать идти никто не хочет. У нас в Ярославской области ходят бабушки. В общем, вместо того чтобы мотивировать людей, давать им «удочки», чтобы они начали рыбачить у себя в регионах, им дают «рыбу» в Москве в виде работы охранником.
Разобранный дом
Наш национальный дом — это дорога из квартиры на дачу и обратно
Максим Трудолюбов
Руководитель проекта InLiberty «Земля и люди»
На памяти живущих сегодня в России поколений индивидуальный семейный дом уходил в прошлое, потом возвращался, а сегодня застыл в неизвестности. Каждый уют был лучше предыдущего, но всегда подразумевался следующий этап, самый лучший — собственный дом. Доберемся ли мы до него?
Все семьи, бывшие частью большого крестьянского перетока из деревни в город, прошли через это: изба, барак, коммуналка, отдельная квартира в многоэтажном доме на окраине. Сегодняшние дедушки и бабушки в 1950–1960-е годы были детьми, школьниками, студентами, вместе с родителями переезжавшими из бараков, деревянных домов-ульев и коммуналок в только что собранные панельные конструкции. Нынешнее старшее поколение в большинстве семей — это люди, у которых одно из важных ранних воспоминаний — уже не война, а вселение в первую отдельную квартиру.
Индустриализация жилья
Начатое Никитой Хрущевым массовое строительство должно было не просто дать советским людям крышу над головой. Оно должно было вытеснить разросшееся за вторую половину 1940-х — начало 1950-х индивидуальное строительство. После войны государству было не до граждан: самостоятельные стройки позволялись и поощрялись, огородничество на загородных шести сотках было введено специальным постановлением Совета министров.
Теперь государство занялось гражданами и решило заменить стихийное обустройство плановой модернизацией. Власти не только создали сотни домостроительных комбинатов по всей стране, но и боролись с индивидуальным строительством административными мерами: запретом его в больших городах и ограничением размеров участков и площади домов по стране в целом. Доля индивидуального строительства в общем вводе жилья сократилась с 53% в 1956 году до 14,5% в 1975-м.
Исправно, вплоть до экономического кризиса середины 1980-х, промышленность выпускала многоэтажные дома, но ощущение незавершенности советской жилищной эпопеи не проходило. Да и количественная проблема не исчезала. Вечно оптимистические планы, как правило, не выполнялись, а нормы, измеряемые в метрах на человека, по мере гуманизации советского государства всё повышались и повышались. Государство само превращало решение проблемы в попытку догнать горизонт.
Перемены, вызванные индустриализацией жилья, были не только количественными, но и качественными — и даже по преимуществу качественными. С одной стороны, отдельная квартира была спасением для миллионов людей. Внимание партии к материальной стороне жизни большинства, а не только элиты, стало позволять людям иногда чувствовать себя довольными потребителями. С другой стороны, были качественные изменения и другого рода: установка на минимальные по размерам и оснащенности квартиры; появление вечной очереди на жилье, ставшей особым социальным явлением; установка на типовые проекты и градостроительная политика, сформировавшая характерное, до боли знакомое нам устройство и облик российских городов; неприятие политическим руководством самостоятельности граждан в вопросах обустройства семейного очага.
Маятник самостроя
В 1986 году на съезде КПСС Михаил Горбачев впервые заговорил о поощрении кооперативного и индивидуального жилья. Принятая в середине 1980-х программа «Жилье 2000» выполнялась плохо. Опора на индивидуальные стройки стала выходом из положения.
Государство слабело, граждане начинали решать свои проблемы сами: самостоятельное строительство быстро росло. Помогала и необязательность регулирования, и предоставленность большинства граждан самим себе. Оппозиция «собственный дом — многоквартирное жилье» стала означать «анархия — автократия». Доля индивидуального жилья увеличивалась все 1990-е и 2000-е годы и, по официальной статистике, выросла по отношению к позднему советскому периоду в четыре раза, достигнув пика в 2009 году.
Показанные тогда почти 48% всего ввода жилья в стране были возвращением к уровню 1940-х — начала 1950-х годов, то есть ко времени до эпохи индустриализации жилья. Вообще доля ввода индивидуального жилья все 2000-е колеблется вокруг 40% и в последние годы несколько снижается (в 2016-м — почти 40%). Оговоримся, что официальная статистика не дает нам полной картины, потому что существует и двойной учет, который практикуют муниципалитеты и регионы ради красивых цифр, и недоучет, связанный с той самой анархией самостроя, показало исследование Александра Павлова с коллегами из фонда «Хамовники».
Государства в жизни и экономике становилось больше — больше строилось многоквартирного многоэтажного жилья. Лучший советский показатель по жилым квадратным метрам — уровень 1987 года — был перекрыт в 2014-м. Но цена этой количественной победы — уничтожившая свободные пространства пригородов многоэтажная, а не малоэтажная субурбанизация российских городов (о ее причинах — в интервью Татьяны Полиди).
Но это не значит, что у граждан нет своих домов и домиков, — есть, и очень много. Больше половины опрошенных говорят социологам, что владеют земельными участками. Исследование центра «Демоскоп», проведенное по заказу Минфина, показало, что у более чем 32% российских домохозяйств есть в собственности помимо основного жилья другая недвижимость: квартира, дом или земельный участок. Это вполне европейский показатель. Достигнут он в основном потому, что миллионы россиян получили земельные участки в собственность в результате дачной амнистии середины 2000-х, а собственность в России в налоговом смысле все еще (хотя налоговая нагрузка растет) не так обременительна, как в Европе.
Внутренняя долговременная миграция сельского населения
Россия, 2011–2015
Cреднее изменение численности сельского населения за год, на 10 тысяч человек
От –410 до –160
От –160 до –100
От –100 до –60
От –60 до 0
От 0 до +60
От +60 до +160
В России 2010-х каждый год из села в город внутри региона переезжает от 90 до 174 тысяч человек, еще от 31 до 76 тысяч — в города других регионов. Наиболее интенсивно теряют сельское население регионы Дальнего Востока, Восточной Сибири и Европейского Севера.
Источник: Росстат; Нефедова Т., Мкртчян Н. // Вестник Московского университета. Сер. 5: География. 2017. № 5.
Несобранный дом
Итак, собственности у россиян много. Вспомним и том, что доля жилья, находящегося в частной собственности в России, невероятно высока, один из самых высоких показателей в мире (более 85%). Россия заполнена квартирами, объектами и участками, которыми кто-то владеет, но наше пространство не выглядит обихоженным и устроенным. Возможно, причина в том, что собственность большинству досталась, а не были приобретена, а также, конечно, и в том, что обживание пространства с пользой происходит в России совсем недавно.
Многоэтажный дом в микрорайоне и собственный дом на собственной земле — два подхода к созданию рукотворного пространства, а потому и общества. На одном полюсе — многоэтажная застройка, плотная населенность, плотное движение, разрозненность сообществ, городское потребление, культура; на другом полюсе — удаленность от центров, низкая этажность, семейственность, малые сообщества, воздух. Так, в принципе, может быть, но у нас в большинстве случаев не так.
На Западе противовесом выступают цена земли и налоговое регулирование: чем ближе к деловому центру города, тем дороже земля и выше плотность застройки; чем дальше от центра, тем, наоборот, ниже этажность. В России, скорее, так: чем активнее государство, тем больше этажей, чем дальше от государства и его регулирования, тем меньше этажей и меньше благообразия. Городские дачи, просто дачи, садовые участки, гаражи, огороды, земли без межевания, дома без технического плана и паспорта, поселки, которых нет на карте, — это живой мир одно- и двухэтажной России, который плохо поддается учету и даже простому наблюдению.
Доля дачников среди горожан
Начало 2010-х годов
Сравнения между странами и регионами затруднены различиями в терминологии и статистике, но нет сомнений в том, то сравниться с Россией по массовости дачевладения не может никто.
Источник: Трейвиш А. // Между домом и … домом: Возвратная пространственная мобильность населения России. М., 2016. С. 284.
Дом разобран, разбросан по территории, как детали конструктора (ср. понятие «распределенного жилья» в статьеАлександра Павлова). Есть маленькая ячейка в городе — собственная, но в большом общем доме на муниципальной земле. Есть участок и домик за городом — собственный, но удаленный и не всегда удобный. Национальный дом сегодняшней России – это дорога между квартирой и дачей, между домом в маленьком городе и работой в большом. Само наличие собственности не радует, транспортная доступность становится проблемой, ценность участка как экономического подспорья уходит в прошлое. Жилая площадь, имеющаяся у среднего россиянина, вполне сравнима с европейской в сумме, но она не находится в одном месте, у нее нет облика и красоты. Отвечая на вопрос, какой тип жилья им нравится больше всего, больше половины опрошенных (55%) говорят: отдельный дом, коттедж. Дачные дома у большинства есть, речь идет о чем-то другом, о другом образе жизни. Возможно, имеется в виду как раз подспудное стремление собрать дом в одном месте, сделать его не вторым, не третьим местом обитания, а единственным, единой усадьбой, стоящей к тому же на аккуратном участке в малом, достойном сообществе.
Прийти к такой ситуации совсем без участия государства — на массовом уровне — вряд ли возможно. Государство в своем институциональном мышлении исходит из того, что людям негде жить и их нужно расселять. Отсюда поощрение массового типового строительства, ориентированного на минимальные квартиры даже сегодня, через 30 лет после СССР. Индустриальное строительство не отступило, а цивилизованное малоэтажное — не наступило. Зеленые поля вокруг городов застроены башнями, а не уютными семейными домами, что было бы логично для государства, пропагандирующего «традиционные ценности». Сегодня очевидно разочарование людей в возможности устроить жизнь в собственном доме: спрос на загородную недвижимость падает. Подмосковье заполнено одновременно и непроданными многоквартирными башнями, и заброшенными коттеджными поселками. Противоречие между «анархией самостроя» и «утопией башен» поддерживается и укрепляется.
При огромном количестве частных квартир и домов «дом» российского жителя не собран. Чтобы изменить это, одной только государственной политики — градостроительных предпочтений для малоэтажного жилья и создания инфраструктуры, — конечно, недостаточно. Стремление перестать жить в пробке между квартирой и дачей и «собрать дом» должно стать значимым общественным запросом, но есть ли он — мы наверняка не знаем. В итоге может выясниться, что выходом не обязательно должны быть поля, застроенные коттеджами, — капиталистическая утопия вместо социалистической. Не исключено, что разобранное на части жилье и возможность затеряться где-то между местами пребывания и есть идеальная на сегодня схема жизни, подходящая современным россиянам форма сосуществования с другими гражданами и государством.