Должок
ehgfataubdil— А как же... тебе же... согреться... с дороги... чайку... — бормотал дядя Толя.
— Конечно! Согреюсь, обязательно согреюсь. И чаёк, и все, — говорила Настя, открывая кран. — Ты только сначала в душ. Та-ак, мыла нет, конечно... Вот тебе мыло, вот мочалка. Вот полотенце. На! А я пока отдохну с дороги...
— Да... Отдохни... Настя...
— Отдохну. Мойся.
Она прикрыла дверь ванной. Дядя Толя вертел в руках мыло и мочалку, будто они могли дать ему какой-то ответ, и бормотал:
— Год... или больше? Настя, Настюха... как изменилась-то... а я... я...
Затем, кряхтя, стащил с себя майку.
Через полчаса он, накинув засаленный халат на отмытое тело, открыл дверь — и застыл на пороге:
— Твою мать...
Горы бутылок куда-то исчезли. Исчезли и кучи мусора, обнажив давно забытый рисунок паркета. В воздухе пахло мокрой пылью.
— Настя! Настюх!..
Войдя к себе, он снова застыл. Комнату было не узнать, и дядя Толя каким-то внутренним участком мозга, видавшим всякое, вдруг усомнился, у себя ли он дома, и в самом ли деле к нему приехала Настя. «Твою мать», шептали побелевшие губы...
Оглядываясь в поисках хоть одного знакомого предмета, он уцепился взглядом в кровать... и тут застыл в третий раз.
— Привет, дядь Толь, — хрипло сказала Настя.
Она лежала в постели — свежей, перестеленной новым бельем (дядя Толя заметил это не сразу, а чуть позже).
Ее роскошное тело изогнулось в белом одеяле, как тигр в снегу на китайских картинах. Интимный уголок, гладко выбритый, розовый, как у младенца, блестел искринками влаги. Тонкая рука изящно подпирала голову с коротко подстриженными волосами, крашенными в цвет спелой вишни. Изобильные, как и раньше, груди свисали пухлыми носами...
— Насть... Настюх...
— Не бойся. Снимай это сальное угробище и иди ко мне.
Она раздвинула ноги, распахнув влажную пещерку. Щеки и уши ее горели, но дядя Толя этого не заметил.
Полминуты или больше он стоял на месте, силясь что-то сказать.
Потом бухнулся к ней. Нырнул, как в омут, в розовое изобилие грудей, бедер и живота, захлебнулся, забарахтался в нем, облепляя шелковое тело слоями лихорадочных поцелуев...
— Ну вот. Ну вооот, — тянула Настя, морщась от щекотки. — Только осторожней, ладно? Понимаешь, так получилось, что я вот до сих пор — абсолютно невинное создание. Я еще никогда этого не делала...
Через пять минут дяди-Толина кровать скрипела, как портовый кран.
— Аааа... аааа... — стонала Настя, стараясь попадать в такт.
Счастливый дядя Толя пылко, щедро, неистово-благодарно долбил ее, заглядывая во влажные Настины глаза, как преданный пес.
Та улыбалась и подмахивала ему, стараясь не морщиться от боли и от запаха, который все-таки стоял в комнате, как она ни проветривала ее...
— Але, Марин? — шептала она потом в трубку, гладя по голове дядю Толю, дремавшего у нее на груди. — Марин, я щас не могу говорить. Я в Магадане. В Магадане!... Да так, был у меня тут один должок... Завтра вылетаю. Что? Нет, не одна. Со мной полетит друг. Правда, он еще об этом не знает... Все, Мариш, не могу говорить. Цём...