Дочь

С самого начала завтрака в Большом зале Александр Куэрво не мог дождаться возможности наконец серьёзно поговорить с профессором трансфигурации.

Седьмой курс оказался для Алекса намного тяжелей, чем слизеринец себе это представлял, и юноша не был уверен с чем это было больше связано: с грядущими выпускными экзаменами, от которых Александра никто не собирался освобождать, или же с совершенно «незаметно» изменившимся к нему отношением декана Слизерина, столь успешно избегавшего одного из своих лучших и талантливейших учеников, что Алекс не замечал этого практически вплоть до начала квиддичного сезона, когда Алан пришёл поддержать свою сборную на первом матче против обновлённой сборной Гриффиндора с ало-золотым шарфом вместо соответствующего Слизерину изумрудно-серебряного.

Александр не был настолько глуп, но он не понимал, как Алану удавалось не позволять зарождавшемуся напряжению в кабинете разрастись, привычно улыбаясь страдающим над очередным похожим на экзаменационное, — разумеется, в понимании преподавателя трансфигурации, — заданием студентам.

Алану Маккензи редко приносили газеты, которые он все равно не читал, питая лёгкую неприязнь к спонсируемым Министерством журналистам «Пророка», да и письма он получал не столь часто: преподаватели предпочитали разбираться с корреспонденцией в своих рабочих кабинетах, держа окна всегда открытыми. Ко всему прочему Алекс заметил странную реакцию Алана на сов: каждый раз, когда одна из них пролетала над его головой, мужчина вздрагивал и провожал птицу напряжённым хмурым взглядом.

Тем удивительней было наблюдать за тем, как, появившись словно из ниоткуда, небольшая рыжеватая сова плавно пересекает весь Большой зал под потолком, чтобы уронить желтоватый конверт прямо в руки Алана, а затем упорхнуть прочь, исчезнув так же быстро, как и появилась.

Алекс сидел слишком далеко от преподавательского стола, чтобы что-то разглядеть, но ему хватило одного мимолётного взгляда, чтобы заметить то, как отчего-то просияло лицо Алана, чьи глаза бегали по строчкам, все больше и больше загораясь каким-то серебристым огнём, видимым даже сидящему поодаль от него Алексу. Слизеринец даже подумал, что ему показалось, потому как уже через мгновение на лице Алана Маккензи вновь застыла привычная вежливо-презрительная маска преподавателя, и если бы не лист бумаги, сжимаемый длинными изящными пальцами, Алекс бы засомневался в том, действительно ли он это видел или же это было лишь плодом его воображения.

Вежливая снисходительная любезность, с которой Алан каждый раз обращался к Алексу, раздражала слизеринца, считавшего, что лучше бы декан открыто показывал своё настоящее отношение к своему студенту, а не вёл с ним в какие-то свои, неведомые Алексу партии. Александру с трудом удавалось сохранять спокойствие, когда он в очередной раз ловил на себе пристальный изучающий взгляд своего декана: порой Алексу казалось, что его декан пробирается в самые потаённые уголки его сознания, его души, потому Алексу казалось, что он не один в своих мыслях, что рядом с ним все время кто-то присутствует, кто-то, кого Александр не мог увидеть, но чувствовал. Взгляд Алана заставлял слизеринца, возможно, впервые в жизни, чувствовать себя… виновато? неловко? загнанно? Алекс не мог подобрать подходящего слова, чтобы описать то, как он чувствовал себя рядом с Аланом все эти кажущиеся бесконечно долгими полгода.

— Профессор.

Алекс переминался с ноги на ногу, привычно нагло ухмыляясь и замерев перед преподавательским столом, заваленным сданными днём студентами работами, над которыми с безразличным видом склонился преподаватель трансфигурации. Алан в последнее время редко покидал свой кабинет, предпочитая большую часть времени работать, о чем Алекс был прекрасно осведомлён, однако добиться встречи с деканом было если не невозможно, то невероятно трудно, как минимум в силу занятости студентов на седьмом курсе.

Впрочем, несмотря на то что к выходкам слизеринца давно уже привыкли все преподаватели, Алексу не составило труда выбить себе очередную порцию наказаний у мистера Поттера, превращавшегося на занятиях по защите от темных искусств у седьмого курса в невероятную истеричку, так что и нельзя было сказать, что это лучший мракоборец Министерства.

Солнце уже давно село, погрузив кабинет в полумрак, освещаемый только тускловатыми толстыми свечами, поддерживаемыми заклинанием Алана, вычерчивающего непривычно размашистым почерком пометки поперёк работ не удовлетворивших его требования и желания семикурсников, среди которых Алекс уже успел заметить свою работу, на которой, на удивление, было чуть меньше отливающих алым чернил и даже, как смог разглядеть слизеринец, красовалась большая буква «У», считавшуюся у Алана Маккензи лучшей оценкой, на которую мог рассчитывать студент.

К еще большему своему удивлению под своей работой Алекс заметил укутанный ровными убористыми завитушками синих чернил желтоватый листок, похожий на тот, что утром принесла Алану сова.

Алекс громко кашлянул в кулак, привлекая к себе внимание профессора, и перекатился с пятки на носок, пробежав взглядом темных, почти черных глаз по кабинету своего декана, предпочитавшего сухие и тёплые места и оттого обычно вызывавшего студентов к себе, вместо того чтобы спускаться в подземелья Хогвартса.

— Профессор, я…

— У вас что-то срочное, мистер Куэрво? — голос Алана холодными льдинками резко полоснул Алекса, так что юноша даже вздрогнул, поморщившись, но остался на месте: слова декана звучали вполне привычно и обыденно, но от этого не менее отстранённо и механически. Алан даже не поднял на него взгляд своих бледно-серых глаз, таинственно поблёскивающих в свете свечей, и скребнул заострённым кончиком пера по пергаменту. — Если нет, то я буду вынужден попросить вас покинуть мой кабинет и вернуться в свою спальню. Скоро комендантский час. Будет очень неудачно с вашей стороны отнимать еще больше очков у своего факультета, мистер Куэрво.

В полумраке Александр не мог уловить выражение глаз профессора Маккензи, что обычно помогало слизеринцу понять своего собеседника и вывести разговор в нужное русло, и оттого на мгновение растерялся, чуть было не потеряв свою привычную ухмылку, но тут же спохватился, сверкнув ровным рядом белых зубов. Александр Куэрво не был бы Александром Куэрво, если бы не улыбался нагло даже в самой непростой для него ситуации.

— Профессор Поттер хотел увидеться с вами, профессор Маккензи, — с едкой ухмылкой протянул Алекс, так что если бы его слова были осязаемы и витали в воздухе, то с них непременно начали бы капать толстые разъедающие все вокруг капли. — Кажется, ему не понравился мой ответ на поставленный в его проверочной работе вопрос, который я решил озвучить вслух.

Алекс ухмыльнулся, — это вышло несколько нервно, но было едва заметно, — ожидая хоть какой-нибудь реакции со стороны Алана, но тот лишь апатично вскинул светлые брови, несколько неопределённо хмыкнул и покачал головой, отложив в сторону проверенную работу и взяв следующий свиток.

— И чего же от меня хочет профессор Поттер? Воспитательной беседы о вашем отвратительном поведении, еще одной порции наказания или признания его преподавательского таланта во всем его величии? — негромко поинтересовался Алан, размашистым движением перечеркнув всю работу какого-то студента и отложив ее тут же в стопку проверенных заданий.

В словах Алана слышалась неприкрытая насмешка, вот только Алекс не мог понять над кем: над профессором Поттером или же над самим Алексом. Впрочем это было естественно для разговором с преподавателем трансфигурации: с Аланом всегда казалось, что он выше тебя, умнее тебя, что он знает намного больше, и будет всячески показывать тебе это; он никогда не был тем преподавателем, которого любили за его доброту или приветливость, любовь студентов к Алану была сродни любви к человеку, всячески издевающемуся над окружающими его людьми, в числе которых могли быть даже самые близкие для него люди. Несмотря на всю любовь Алана к близнецам Калверт, к Амелии или даже к его собственной дочери, Алекс никогда не видел, чтобы профессор не создавал своим лучшим ученикам или Эйлин проблем, которые они в итоге преодолевали, кто-то раньше, а кто-то только под конец своего обучения в Хогвартсе.

Алекс промолчал (возможно впервые за все своё обучение в Хогвартсе), погрузившись в свои мысли и молча наблюдая за тем, как кончик пера профессора скользит по жёлтому пергаменту, оставляя после себя продолговатые или же округлые линии слов. Таинственное письмо, все еще лежавшее под работой Алекса, продолжало манить к себе слизеринца, так что он даже подался вперёд, прищуриваясь и пытаясь разглядеть хоть что-нибудь из написанного чьим-то мелким почерком текста.

— Да, я ваш декан и на мне лежит определённая ответственность за ваше поведение, — согласно кивнул Алан, цокнув языком, когда его взгляд зацепился за ошибку в работе. — Но я не ваш отец, мистер Куэрво, чтобы рассказывать вам про дисциплину и ответственность, которая уже должна была выработаться у вас к седьмому курсу. То, что позволено первокурснику или даже четверокурснику, совершенно не дозволяется будущему выпускнику этой древней школы, повидавшей многое в своей жизни. Вы должны понимать, какая на вас лежит ответственность за ваше будущее. Все зависит только от вас, мистер Куэрво. — Алан прервался на мгновение, словно о чем-то задумавшись, а потом практически беззвучно, одними губами, добавил: — И в отличие от вас, мистер Куэрво, мне хватило смелости и ума взять в своё время ответственность за свои действия и их последствия.

Алан резко вскинул голову и впервые за все время одарил Алекса взглядом своих светившихся в темноте серебряным потусторонним светом бледно-серых глаз. В груди у юноши все сразу сжалось и неприятно потянуло вниз, будто бы утягивая сердце за собой. Алекс мог поклясться, что он чувствует, как все внутри него натягивается, как пружина, готовясь в любой момент сорваться в долгий и мучительный полет в бездну, что уже давно разверзлась внутри юного слизеринца и жаждала поглотить его целиком и полностью.

Слизеринцу не составило труда выдержать этот взгляд, который он уже не раз в своей жизни получал от декана своего факультета, но вопрос, что так долго и упорно вертелся у него на кончике острого испанского языка, ушёл куда-то не второй план, сменившись мыслями о пристальных, пронизывающих каждую клеточку и будто бы выворачивающих тебя наизнанку почти прозрачных глазах. Алан не кричал, не переходил на повышенные тона, на пытался задавить его своим авторитетом, но его молчаливое отстранённое осуждение было гораздо уже. Алан был загадкой для Алекса, совершенно не понимающего то, как себя вёл декан Слизерина, потому как сам испанец ожидал совершенно другой реакции.

Одно единственное имя все еще вертелось на кончике языка, не желая сидеть на месте и пытаясь вырваться сквозь плотно сжатые губы Алекса. Слизеринец не хотел себе признаваться в том, что его действительно беспокоило состояние дочери Алана Маккензи. С самого окончания Турнира и выпуска Эйлин из школы, Алекс не получил от неё ни одного даже самого скупого и сухого на эмоции или чувства письма. Она даже не написала ему трёх слов, которых Алекс ждал от неё все это время. Испанец даже не мог не признать, насколько же Эйлин была похожа на Алана: оба Маккензи неожиданно солидарно избегали Александра столь умело и естественно, делая вид, что совершенно ничего не произошло, что Алекс даже не мог обидеться на них за это или злиться.

Единственный на кого злился Алекс был он сам.

Он злился на себя каждый раз, когда тянулся рукой к перу или ручке, чтобы набросать пару строк, и тут же одёргивал себя, кривя губы в привычной для себя усмешке. Он злился на себя каждый раз, когда ноги неожиданно приводили его к небольшому дому преподавателя трансфигурации в Хогсмиде. Он до сих пор злился на себя за неосмотрительный снежок, брошенный в одно из окон домишка: заметив, как заколыхалась занавеска внутри, Алекс едва успел спрятаться за ближайшим поворотом, прежде чем из дома неуклюже вывалилась укутанная в несколько слоёв тёплой одежды Эйлин, похожая на большой воздушный шарик, которые Алекс видел много раз у маггловских детей в родной Испании, и неловко побрела по узким улочкам деревушки, то и дело останавливаясь у магазинчиков и рассматривая пёстрые празднично разукрашенные витрины.

Он бы хотел злиться на себя еще больше, но просто не мог.

— Есть что-то еще, мистер Куэрво, о чем мне стоит узнать сейчас? — с лёгкой полуулыбкой Алан изогнул светлую бровь дугой, откинувшись на спинку заскрипевшего деревянного стула, и резко вырвал Алекса из размышлений.

Слизеринец тряхнул чёрной шапкой густых кудрей, а Алан хмыкнул себе под нос, словно бы с чем-то соглашаясь в своей собственной голове, и обратил свой взгляд на новую стопку студенческих свитков, заполненных не слишком обременёнными смыслом и логикой записями учащихся школы чародейства и волшебства Хогвартс.

— Как дела у Эйлин, мистер Маккензи?

Александр слишком давно и сильно хотел задать Алану этот вопрос, и даже не успел ничего понять, прежде чем слова сами сорвались с его языка, лёгкими птичками взлетая ввысь со звонким именем дочери профессора трансфигурации. Алан даже не изменился в лице, все так же спокойно и даже несколько безучастно разглядывая возвышающегося над ним Алекса, будто бы он ожидал от юноши подобного вопроса, и слизеринец даже не удивил его этим.

— Моя дочь в полном порядке, мистер Куэрво, однако, я думаю, что вы могли бы и сам у неё это узнать, — смерив Алекса несколько насмешливым взглядом, тягучим, обволакивающим в бархат голосом ответил Алан, разворачивая чьё-то сочинение об истории анимагии. — Уверен, она была бы рада получить от вас письмо, мистер Куэрво, учитывая степень ее… привязанности к вам.

Губы Алекса растянулись в наглой усмешке, ставшей для него за столько лет уже привычной и родной, что она исчезала с его лица только для того, чтобы уступить место выражению презрения ко всему, что окружало слизеринца.

— Я… — Алекс оборвал себя на мгновение, гадая, стоит ли говорить это Алану или же нет, но все же, глубоко вздохнув и оскалившись, смог позволить словам не слишком громко, но от этого не менее отчётливо и уверенно прозвучать: — Я увидел, что вам пришло утром письмо, и подумал…

Александр замолчал: ему было неловко говорить подобное сидящему перед ним человеком, и Алекс даже не знал почему. Возможно, потому что речь шла о его дочери, с которой у Алекса сложились весьма сложные и слишком близкие отношения, приведшие к некоторым не очень приятным для них обоих последствиях. Шрам над верхней губой запульсировал лёгкой болью, напоминая о себе и слишком темпераментной девушке, подарившей его Алексу, и слизеринец снова тряхнул черными волосами, будто бы отгоняя от себя налипающие воспоминания.

Алан ожидал, сложив руки перед собой в замок. Ему не нужно было слышать то, что хочет сказать Алекса, потому что и так прекрасно это знал, все это время лишь все больше и больше поражаясь упрямству двух подростков, один из которых делал вид, что ему плевать на любимую девушку, а другая — что она сама сможет со всем справиться, будто бы пытаясь все время что-то доказывать окружающим. Алан хотел, чтобы Александр сам это сказал, сам услышал то, что вертится в его голове, но никак не может пробиться наружу сквозь толстую окаменевшую кожу, которой этот юноша укутывался все эти годы.

— Я подумал, что это как-то связано с Эйлин, — уголки губ Алекса дёрнулись, но не сдвинули будто бы налипшую на лицо привычную маску Александра Куэрво.

Слова Алекса прозвучали слишком рвано, но достаточно естественно, чтобы было видно, что это действительно то, что слизеринец хотел сказать, то, что он хотел узнать от преподавателя трансфигурации.

Алан тяжело вздохнул, запустил пальцы в прилизанные платиновые волосы и растрепал их. Алекс не знал, какой реакции он ожидал от Алана, и потому нахмурился, когда Алан покачал головой, а затем тепло улыбнулся Алексу, слишком тепло, чтобы слизеринец мог поверить, что эта улыбка действительно предназначалась ему, а не Эйлин или этой рыжеволосой француженке.

— Вы, возможно, самый безответственный, самовлюблённый и бессердечный человек, которого я встречал в своей жизни, мистер Куэрво, — с улыбкой будничным тоном ответил Алан, не сводя с Александра взгляда своих серых полупрозрачных глаз. — Вы невыносимы, Александр, совершенно лишены чувства такта и чуткости к другим людям. Вы считаете, что вам позволено вести себя с людьми так, как вам захочется. Но каким-то неведомым мне образом, вам удалось заставить мою дочь поверить в то, что вы не настолько ужасны, каким хотите казаться. И знаете, что самое забавное? Мы с вами оба знаем, что она права.

Алекс скривился, вспомнив не слишком приятный опыт пребывания в теле хрупкой француженки, за несколько дней узнавшей слишком много об Александре и его внутреннем мире, о чем потом непременно рассказала Алану Маккензи. Мужчина довольно хмыкнул, заметив реакцию своего возможно лучшего ученика, и взял в руки перо, опустив взгляд на пергамент. С острого кончика на лист упала толстая жирная капля, тут же растёкшаяся по нему неровными краями. Профессор трансфигурации скривился и взмахнул палочкой, втянув в ее кончик еще не высохшие чернила.

— Если это все, о чем вы хотели со мной поговорить, то… Вы свободны, мистер Куэрво, — отстранённо бросил Алан, махнув рукой в сторону двери. — Поторопитесь, если не хотите выслушивать нотации мистера Филча.

Еще год назад Алекс определённо бы нашёл, что ответить на слова о мистере Филче да и самому мистеру Филчу, но сейчас, находясь в кабинете Алана Маккензи, куда он так долго и упорно стремился попасть, Александр предпочёл прикусить язык, совершенно перестав понимать своего декана. Алан Маккензи был загадкой, совершенно непонятной и запутанной загадкой. Он был совершенно спокоен сейчас, когда Алекс завалился к нему по совершенно надуманному предлогу. Он был совершенно спокоен, когда узнал о том, насколько тесные отношения были между его дочерью и Алексом. Он был совершенно спокоен, словно ему было все равно или же… он и так все знал, чтобы позволить себе не обращать внимание на такие мелочи. Александр не был уверен, что из это было большей правдой.

— Знаете, что самое смешное, мистер Куэрво? — внезапно протянул Алан. — Моя дочь слишком влюблена в вас, даже сейчас. И слишком упряма, чтобы признать то, что это действительно так, и с завидным даже для меня упорством продолжает уверять меня в обратном. Она готова была сделать все, что угодно, лишь бы с вами ничего не случилось, мистер Куэрво. А это многого стоит, поверьте уж мне, — покачал головой Алан, оторвав взгляд от работы и подняв его на Алекса. — Признаюсь, я никогда не одобрял ее безумной увлечённости тобой, Александр, того, как она была готова бегать за тобой, как она запустила себя и свою учёбу, полностью растворившись в тебе и ваших весьма… сложных отношениях. Но я надеюсь, что ты достаточно умён, Алекс, чтобы не делать в своей жизни еще больше глупостей, чем ты сделал уже за эти шесть лет, — устало вздохнул Алан, а Алексу на мгновение показалось, что взгляд декана стал несколько грустным. — Возвращайся к себе, Алекс. Уже слишком поздно, — Алан бросил взгляд за окно и нахмурился.

Ноги Алекса стали ватными и почему-то не слушались слизеринца, когда тот попытался сдвинуться с места, даже уже позабыв о письме, что маняще лежало на столе возле руки Алана. Юноша поправил сползшую с плеча сумку и попятился назад: повернуться спиной к сидящему за столом мужчиной не позволяло какое-то внутреннее чувство, сидящее глубоко внутри Алекса.

Алекс нахмурился, когда Алан опустил свой взгляд, и только тогда позволил себе развернуться и сделать несколько широких шагов к входной двери. Рука Алекса замерла над вычурной резной ручкой, пока сам слизеринец делал несколько глубоких вздохов, прежде чем надавить на дверь и покинуть внезапно ставший неловким кабинет профессора трансфигурации — Александр не любил слушать нотации и еще больше не любил, когда собеседник попадал по его слабым местам, что на удивление получалось у Алана невероятно хорошо, настолько хорошо, будто бы Алан знал об Алексе все, что только можно и нельзя было знать. Ему казалось, что он даже знает о нем больше, чем могла рассказать ему Джанет после их небольшого «приключения».

Перо Алана скрипело за спиной Алекса, как зачарованный мел по доске, проезжаясь по натянутым нервам слизеринца своими невидимыми когтями. Юноша уже успел пожалеть о своей идее поговорить с деканом несколько раз и хотел поскорее уйти, но отчего-то медлил, все не решаясь нажать на ручку двери и как можно быстрее умчаться в подземелья, что-то продолжало удерживать его на месте, будто бы приклеив его ступни к каменному полу.

Алан медленно поднял взгляд, упершись в спину замершего у выхода Алекса, и тяжело вздохнул, устало потерев переносицу: Александр хотел услышать от него совершенно не это, и Алан это прекрасно понимал, но что-то удерживало его от того, чтобы произнести вслух все то, чем лёгкий почерк Джанет усыпал желтоватый бумажный лист. Александр ему нравился, в нем было все, что так ценил Алан и даже больше, но в то же время слизеринец был слишком упрямым.

Практически, как и сам Алан.

— Алекс.

Слизеринец резко обернулся, нос к носу столкнувшись к внезапно оказавшимся у него за спиной Аланом, обернулся достаточно быстро, чтобы заметить промелькнувшую на лице декана улыбку, но недостаточно быстро, чтобы полностью насладиться донельзя счастливым и неожиданно гордым выражением лица мужчины. Улыбка Алана сменилась усмешкой, а оценивающий взгляд пробежал по фигуре Алекса так, как будто тот был выставочным экспонатом в каком-нибудь музее у магглов, после чего опустился на небольшой развёрнутый желтоватый лист письма, все это время привлекавшего к себе все внимание Алекса.

— Это девочка, если тебе это конечно интересно, — словно мимоходом обронил Алан, сворачивая письмо, и запихнул его в глубокий карман форменной мантии Алекса.

Александр не был уверен в том, какая эмоция в тот момент отразилась на его лице в первую очередь: удивление словам Алана, растерянность услышанному или внезапно разлившееся внутри тепло, тут же растянувшее до этого плотно сжатые в тонкую полоску губы Алекса в широкую и неожиданно искреннюю улыбку, которая, как бы слизеринец не старался, пробивалась сквозь обычно презрительную и надменную маску. Он не был уверен в том, как он должен реагировать на слова Алана, но то, что от профессора трансфигурации не исходило пугающих волн темной магии, уже вселяло в слизеринца уверенность в том, что он доживёт до следующего утра, и надежду на то, что, возможно, молчаливое недовольство Алана хоть немного поубавит свой праведный гнев и пыл.

Алекс не слышал, как за его спиной захлопнулась дверь в кабинет трансфигурации, как и не слышал искреннего смеха Алана, — рука в кармане крепко сжимала в ладони небольшое письмо, а вся его голова была заполнена только одной пульсирующей ярким голубым цветом мыслью: у него появилась замечательная причина откупорить одну припасённую в спальне для важных случаев текилу.