День Победы

— Я как увидела его у мужа на работе сразу поняла, что хочу этого парня больше всего на свете. Он должен быть моим. И он стал моим. Мне это не сложно. У меня были любовники и до мужа, и при муже. Мне ничего не стоило получить того кого хотела. Но те сами меня добивались, ухаживали за мной, на коленях стояли, подарки дарили, замуж звали. А этот: Я уже всю душу с ним вымотала! Извелась вся. А он как каменный. Улыбается, целует, говорит, что любит, а на самом деле холодный как льдина. Не хочет меня. А я от этого завожусь ещё больше, просто с ума схожу! Мне кажется я не выдержу и убью его когда-нибудь.

— А муж что?

— Что муж?

— Ну, он знает?

— Знает конечно. У нас свободные отношения. Я ему про всех своих любовников рассказываю и чем с ними занимаюсь. Он всё понимает. У него тоже, кажется, любовница есть. Мы даже сексом втроём занимались. В смысле мы с ней, а он смотрел.

Я вдруг как-то очень ярко представил этого разнесчастного мужа, до одури, до боли влюбленного в собственную красавицу-жену. Мужа терпящего её любовников, даже знакомого с ними. Представил как он сейчас укладывает ребенка спать, в то время как его ненаглядная страдает по неподдающемуся хую своего возлюбленного, и как-то градус Златиного очарования начал снижаться.

А между тем девушку несло:

— Я ведь уже подумала — может голубой, но ведь не похож. Я спрашивала — он смеётся. А этот Жека: Он ездит к нему в гости на выходные, иногда на целую неделю. Говорит — у них общие мужские интересы. Ну, должны же мужики проводить время только своей мужской компанией. Я всё понимаю. Но они всё время вместе! Понимаешь. А сейчас ты слышал как этот толстый мужик называл его Бертой. Да как он смеет! Ты ведь слышал? Но если это и так, я его вырву оттуда. Неужели какой-то Жека встанет у меня на пути. Да кто он такой этот желтоглазый хам?! Я уговорю мужа купить квартиру в городе. Скажу, что мне до учебы ближе, да и дочери на будущее в школу удобнее. Он ведь с родителями живет. А я пропишу его в квартиру и буду жить с ним, и никуда он от меня не денется. Ведь правда?

Воздух темнел, холодало, толпа заметно поредела и группа пьяненьких мужичков, притворившихся мексиканскими мучачос в сомбреро, заиграла что-то избито-бравурное. Злата, сверкнув глазами и яростно улыбаясь, сорвалась с места, схватила за руку хмельного Богдана и потащила его в центр площади. И там закружилась, завертелась, томно покачивая бедрами, откидывая голову, заламывая руки в странном, нервном танце. Богдан пытался по началу гусарить, но явно уступая темпераменту партнерши, просто упал на колени в своих белых, мешковатых штанах и воздел руки как божеству. Злата замерла, потом как в киношном рапиде тоже опустилась перед ним на колени, и страстно, с силой обхватив его голову, впилась губами. Толпа взорвалась бурной овацией и свистками.

Злата откинула голову, хватая воздух, и счастливо рассмеялась. Они с Богданом поднялись, и ещё раз нежно поцеловавшись, закружились, закачались в плавучем, только им слышном ритме. Девушка мечтательно и томно прикрыв глаза, опустила голову на расшитую грудь красавца-великана. Вдруг её взгляд зацепился за угловатую, как-то надсадно съёжившуюся фигуру Жеки. То, что произошло дальше было стремительно и безобразно. Злата кинулась к Жеке и со всей силы ударила его коленом в пах, а затем, когда парень с глухим стоном согнулся, стала остервенело бить его по голове, спине, выдирая волосы и раздирая лакированными ногтями лицо. И все это совершенно беззвучно. Лицо красавицы было сосредоточено и серьёзно. Околдовавшее всех оцепенение сменилось криками, гомоном и визгом. И вот уже какие-то поддатые парни оттаскивают яростно пинающуюся Злату. Но потрясло меня не столько это. Я оторопело смотрел как Богдан, опустившись на корячки, захлёбывался, прямо-таки задыхался смехом, наблюдая битву своих любовников. Этот гадёныш просто умирал от смеха! К этому времени Злата, уже никого не стесняясь, по-детски громко рыдала у вздыбившихся корней старого клёна, а Жека, покачиваясь как слепой, растворился в толпе.

Переполненный сочувствием по самые уши, я присел перед девушкой:

— Злата:

— Пошёл на хуй! Пошёл на хуй, сука!

Вау! Тут бы самому по яйцам не схлопотать.

На лавочке всё ещё одиноко сидел сильно нагрузившийся Г. Г.

— Дура-девка, — изрёк он, обращаясь ни к кому.

— Давно они вместе?

— Да с полгода, кажется.

— Нет, Жека с Богданом?

— Аааа. Три года почти.

Я присвистнул.

— А до этого Берта жил на содержании у одного мужика. Смачный мальчик конечно и елда говорят здоровенная. Но гниловатый он какой-то. Говнистенький. Его тот мужик прогнал. Деньги он что ли воровал. Потом Жека на свою лохматую голову в него втюхался.

Помолчали.

— Бабенка за него платит. Подарки, шмотки. Квартиру, хвастался, обещала. Дура!

Вдруг в сумерках что-то засвистело, загрохотало и облило землю всполохами света. Салют! Я и забыл совсем о нем, затянутый в мёртвую петлю чужих страстей. Из полумрака внезапно высветилось припухлое от слёз и потому особенно трогательное лицо Златы. Девушка была вдрабадан пьяная. Она схватила меня за рукав и смеясь потащила:

— Славик, пойдем салют смотреть. Там лучше видно.

Мы выбежали из сквера на площадь усыпанную народом. И тут Злата начала визжать. Она разражалась на каждое зарево салюта таким долгим и пронзительным визгом, что я представить не мог откуда брался звук такой силы. Она визжала отчаянно, яростно, тяжело переводя дыхание между залпами. Люди оборачивались, смеялись и тоже вторили этим первобытным крикам мечущейся души, переливающимся в салют Победы.

Прощаясь Богдан крепко сжал мне руку, подхватил свою вконец раскисшую подругу и они, сплетясь в единое странное существо, нетвердой походкой направились к метро.

Жеку мы с Ринатом нашли быстро. Он лежал тут же невдалеке, рядом со стайкой странных мальчишек, заботливо подложивших ему под голову сумку и накрывших курточкой. Ребятам было лет по 16—17. Их худенькие тельца прикрывали вычурные модные тряпочки, волосы сверкали мелиром, глаза густо накрашены. Вся эта избыточность обильно декорировалась серьгами, кольцами, бусами, пирсингом и булавками. И все они оказались глухонемыми! Это было инфернально завораживающе. Яркие и нежные как флоксы, эти беззвучные мальчики-геи, посылающие на прощание нам воздушные поцелуи, являли собой пугающе манящее, болезненно-притягательное видение.

Охота на такси была заранее обречена на провал. Реанимировав Жеку пощечинами и минералкой, мы медленной, траурной процессией двинулись к дому.

Лето уже начало блекнуть и как-то проседать, когда я в следующий раз увидел Жеку. Он сонный открыл дверь в одних трикотажных трусах, очень выгодно облегающих очевидные достоинства его фигуры. Позёвывая и почесываясь, хозяин предложил войти, извиняясь за срачь после вчерашнего «мега-пати». Да уж! Ночь страшного суда!

Укутавшись перекрученными простынями и выставив голую задницу, на диване похрапывал Богдан. Внезапно храп прервался и, по-детски всхлипнув, Богдан открыл глаза. По-кошачьи потянулся, щедро сверкнув гениталиями, и расплылся сонной счастливой улыбкой.

— Хватит дрыхнуть, гадина такая, — в голосе Жеки звучала откровенно фальшивая суровость.

— Неделю уже пьёт. Заебал мудила. Одевай свои подштанники и чеши к Злате.

Я не знаю откуда он поднялся и отчего зародился этот непонятный смех. Но, поначалу давясь и сдерживаясь, я, в конце концов не в силах совладать с собой, прыснул истеричным, дурацким смешком. А затем расходясь всё больше и больше просто согнулся пополам, ухватившись за косяк, уже никак не сдерживая своих эмоций. Я смеялся накатывающимися волнами как сумасшедший. Богдан удивленно встрепенулся, а затем тоже радостно, легко и беспричинно залился счастливым смехом. Жека поначалу непонимающе переводил глаза с меня на Богдана и обратно, пытаясь сообразить какую шутку пропустил. Потом, заражаясь всё больше и больше непонятным весельем, откинул голову и громко, гортанно засмеялся. Безудержному, взрывному смеху становилось всё теснее в неприбранной комнате и он, наконец, вырвавшись в форточку и смешиваясь с утренним городским воздухом, стал скользить, парить, перелетать с ветки на ветку и на излете, устало истончившись, стекать с лучами остывающего Солнца по широким, серебристым листьям, смеющихся чему-то своему, тополей.

Остальное