день

за полночь, 09.03.2018

Привет, Марк. Здравствуй. Это я, Виолета. Твоя Виолета. Мое имя уже давно сопровождает красная волна, ты мог это заметить, но решил не отмечать. Согласно общепринятому канону оно является ошибкой, и многим людям сложно осознать то, что человека могли назвать ошибочным, несуществующим именем. Я же никогда не считала его невозможным, ведь оно случилось, этому есть подтверждение - я его ношу.

Долго сидела над этой страницей, написала что-то очень отвлеченное и незавершенное, решила удалить, потом вернула. Я не писала тебе писем очень давно и совсем забыла, каково это, когда невольно пытаешься выйти из собственной головы и написать кем-то другим, как-то по-другому и что-то совсем другое. Это очень неприятное чувство, пустое и гулкое. Хочу избавиться от него, и поэтому очень постараюсь остаться собой, не предавая собственную пустую башку.

За последние два дня случилось очень многое.

Я постоянно повторяю это, потому что так и есть - хотя

[...]

Уже 3:25, господи. Я сижу за этим листом почти час.

Ты слышишь мой голос, когда читаешь мои письма? Я сейчас слышу кого-то печального, осязаются абстрактные эмоции, привязанные к буквам. Никак не могу начать, хватит уже.

Необходимо начать с того, о чем ты уже знаешь - умерла моя бабушка. Это случилось 6.03.2018 в 6 часов утра. Я, как мне показалось сперва, ничего не почувствовала в связи с этим. На самом деле, я всё же ощущала - это было что-то неуловимое вперемешку с облегчением. Она уже достаточно давно болела, из-за чего плохо понимала, что происходит вокруг неё, и поэтому нуждалась в постоянной помощи. Также она на протяжении значительной части жизни была слепой. Я горжусь своим отцом за то, что он был с ней до самого конца.

15.03.2018

Закончу ли я когда-либо это письмо?

После тех событий прошло уже больше недели замедленным ходом. И всё же я напишу именно то, что планировала с самого начала, даже если мне сейчас не хочется говорить именно об этом - очень хочу ощутить себя человеком, который способен выполнять задуманное, даже если это будет касаться всего лишь текста, на который не наложены никакие ограничения кроме моих собственных.

[Из динамика зазвучал Tim Hecker - Mort Aux Vaches.]

Итак, это случилось - утром прошлого вторника мы получили сообщение от папы, в котором он известил нас о том, что произошло. В тот же миг я знала, что поеду с мамой на похороны. На самом деле, я приняла это решение еще раньше, когда бабушка прекратила просыпаться и стало понятно, что скоро её не станет. Моя мама очень аккуратно подсказывала мне, что я могу остаться дома, но я знала, что её устами говорит всё та же вечная чрезмерная забота и желание уберечь меня от всяческой печали. Я не чувствовала, что существует какой-либо вариант кроме того, чтобы приехать и попрощаться с тем человеком, с которым в силу обстоятельств кровная связь была намного сильнее эмоциональной, сознательной близости.

Следующий день был объявлен днем похорон. В ходе мериторической самоподготовки, то есть чтения о том, как проходит христианский и, в частности, православный ритуал, я узнала о том, что погребение должно происходить на третий день после смерти, причем исключительно номинально - целым днем называют даже считанные минуты, если человек умирает незадолго до полуночи. Я не стала упоминать этого в разговоре с мамой, потому что понимала, что сейчас не время для подобных комментариев - тем более от некрещеной внучки - и наверняка есть причины для отступления от религиозного канона и уж тем более для того, чтобы не беспокоиться.

До вечера мой эмоциональный фон был в основном нейтрально-положительным, и вела я себя соответственно. Мне не хотелось скрывать того, как я себя чувствовала на самом деле, а искусственная скорбь казалась совсем мерзкой и неуместной во много большей степени, чем ситуативная улыбка или даже смех. На мою маму весть подействовала сильнее, я видела на её лице искреннюю печаль, но чем-то внутри ощущала, что мама тоже переживает облегчение - нам всем было страшно (но порой и смешно с нотками отчаяния) слушать истории о том, как бабушка постепенно теряла рассудок от болезни Альцгеймера.

День смерти бабушки длился и длился, а в конце пришлось собрать вещи для предстоящей однодневной поездки в Первомайск. Билеты были куплены только в одну сторону, потому что вариантов возвращения домой существовало несколько, но все они обладали сомнительными достоинствами с учетом того, что никто не знал времени завершения всего действа. К тому же, кроме нас с мамой и тети, которая живет с нами в Киеве, должна была приехать еще и их сестра из Николаева, для которой решить вопрос с возвращением было еще сложнее из-за отсутствия билетов на автобусы. Меня, конечно, привлек вариант поездки на поезде с часовой ночной пересадкой где-то на темной, холодной и одинокой станции посреди степи. Я не надеялась на поддержку, но от мамы услышала слово "приключение!!", правда, с последующим отказом из-за предположительной усталости и обстоятельств, которые не располагали к развеселым пикникам на краю сельской платформы. Я не настаивала, и было решено разобраться с билетами домой уже на месте.

Теперь быстрый рывок к следующему дню: падение в сон после полуночи и пробуждение в полпятого утра стали началом изнурительных, но полезных и даже целительных суток для меня и моей семьи. Я взяла с собой всего лишь бутерброды, салфетки, плеер и телефон с зарядкой, а также миниатюрную бутылочку какого-то крепкого апельсинового ликера, который спрятался в потайном кармане рюкзака (и так и не был открыт). Отправление было в 5:45 с автовокзала, на который нас скользящим образом по гололедице доставила повозка. Кругом уже не первую неделю лежал снег, но этой ночью впервые за несметное количество дней температура повысилась ровно настолько, чтобы на всех поверхностях образовалась самая гладкая ледяная корка - то ли от талой воды, то ли от предательски незаметно выпавшего дождя. Такое стечение обстоятельств наградило спешащую меня большим коленным синяком и серым пятном на джинсах, а также весьма косвенно пониженным настроением и злобной гримасой. Впрочем, скоро злость ушла, сменившись приятным гудением тела, клонившегося то ко сну, то к окнам автобуса. Я не смогла уснуть, потому что на уме были образы предстоящей церемонии и воссоединения семьи. Я обдумывала свои ощущения и даже не стала включать плеер - музыка казалась лишней в этом моменте уединения.

Дорога должна была длиться более пяти часов, хотя мне было известно, что автомобиль проезжает то же расстояние за четыре. Дополнительное время было связано с частыми остановками в различных деревушках и городах. Пару раз на станциях водителей просили взять передачу и те соглашались, не подозревая, что может случиться............. ...

...

.

Тем временем гололедица давала о себе знать - автобус несся быстро, но как-то неуверенно, платформы на автостанциях не держали пассажиров и те постоянно падали прямо у меня на глазах. Впрочем, не только люди - мне повезло наблюдать приземление голубя на горку снега, и вид его разъезжающихся ножек был самым потешным зрелищем. Позже отметила, что вороны тоже ощутили на себе радость скольжения. Это было очень смешно.

Поездка подходила к концу, переносить её было легко и задорно главным образом из-за вышеперечисленных животных и абсурдности их неестественного состояния. Но должно было произойти еще кое-что...........................

Не буду притворяться, будто ты еще не знаешь, о чем я, и просто скажу, что попугай, прогрызающий себе путь на волю (в салон автобуса) через толстые стены картонной коробки и через тягучий слой полиэтилена - это то событие, которое я желаю пережить каждому своему другу вне зависимости от уровня любви к попугесам и чибздикам.

Всё еще воспоминание о том, как грубоватый и добрый детина-водитель пытается справиться с "ах ты ж кусючей падлой вот это клювяра" способно меня порадовать внезапным возникновением в голове. Особенно если вспомнить также и то, что оставшуюся часть дороги передача провела в бортовом холодильнике.

Без сомнений, дорога из Киева в Первомайск стала крайне положительным опытом.

Теперь перейду к главному.

утро. 16.03.2018

[В динамиках Hella - Hold Your Horse Is]

На вокзале мы увидели цыганок, которые позже решили с нами еще и побеседовать, но я не хочу говорить об этом здесь. Можно отметить только то, что это мне дало представление об общецыганском уровне, на котором находится город - ни в Киеве, ни даже в Николаеве я подобного уже давно не встречала. Итак, мы вызвали такси от автовокзала и стали ждать, попутно вынимая венки из черного мешка и отгоняя цыганские нашествия при помощи слов и угрюмых взглядов. Мы думали, что дешевая и грязноватая иномарка, которая остановилась перед главным входом, приехала за нами, но тут же к машине подбежали другие люди, явно узнавая свое транспортное средство. За нами же приехала следующая машина - я до последнего истерически смеясь отказывалась поверить, что это так - это был настолько типичный старенький ржавый ВАЗ (я специально сверилась с энциклопедией советских автомобилей!), насколько вообще возможно. Вчетвером, уже с николаевской тетей, которая прибыла в Первомайск одновременно с нами, мы смогли забраться в такси и поехали к дому, выслушивая очень громкую музыку с нелепыми текстами про животную "любовь".

Перед тем, как въехать наконец-то в заваленный тающим мокрым снегом двор, мы успели постоять в настоящей первомайской пробке и потом заглохнуть, но все неудобства были забыты, когда мы подошли к подъезду двухэтажного дома. Я увидела своих двоюродных братьев, с которыми никогда, в общем-то, не разговаривала по-настоящему, наше общение оставалось безмолвным. Они всего на два и четыре года старше меня и вели себя точно так же, как и всегда, хоть и изменились с течением времени сугубо внешне - на двоих обрели одну лысину, одни длинные волосы, одну бороду с усами и аж две худобы. Братья выглядели столь же юными и бодрыми, копошась у автомобиля. Мы оставили их на улице и пошли в квартиру. Она оказалась вовсе не такой ужасной, какой нам её описывали папа с сестрой. Две крохотные комнатки, такие же ванная и кухня, узкий коридор, просторный зал со скрытым где-то за шторами балконом - всё это выглядело совсем не чужим, не грязным, не дряхлым, хотя за последние годы там не то чтобы ничего не меняли, даже уборкой занимались достаточно редко. Нас попросили сесть в зале, кругом были какие-то незнакомые люди, не очень много, но достаточно для того, чтобы возникло ощущение активности, за которой можно было бы спрятаться от пугающих контактов с родственниками. К счастью и небольшому удивлению, мне совсем не хотелось никуда сбегать, потому что я чувствовала умиротворение и желала просто быть рядом с папой и тетей в этот момент. Я обняла их, а потом с дивана стала смотреть на папу, который стоял в дверях своей комнаты и рассказывал нам о своих ощущениях и о том, как всё будет проходить. Мне нравилось внимательно следить за тем, как он говорит, как он двигается, жестикулирует. Прошло так много времени с тех пор, как я в последний раз чувствовала настоящую родительскую близость с отцом, что для меня это было как будто в новинку. Папа изменился, но я чувствовала, что это всё тот же человек, которого я так любила, пока не потеряла его за стеной из пагубных привычек и неприятных разговоров, а главное - за сильной боязнью утраты. Он выглядел иначе, уже не таким стройным, но зато вместо скучных коротких волос, с которыми я его видела в последний раз, у него были выбриты виски, а сверху небольшой хвостик. Я почувствовала, что принимаю его таким, какой он есть, и что я очень рада увидеть его, несмотря на изменения в его внешнем виде. Стоило только привыкнуть - и я уже совсем не замечала ничего, кроме того, что это мой родной человек, которого мне очень сильно не хватало все эти годы.

Мысли об отношениях с отцом возвращались ко мне в этот день чаще всего остального. Кроме того, что я приняла его, я и в себе самой ощущала какую-то непривычно стойкую уверенность, которая позволяла совсем не задумываться о том, что ранее непременно сопровождало меня на семейных съездах - боязнь показаться глупой, не понравиться, быть жертвой взглядов, полных презрения, еще и загнанной в угол. Встреча с родственниками, как я теперь понимаю, стала проверкой моей ассертивности и внутренней слаженности. Я прошла её успешно и теперь еще меньше сомневаюсь в собственных силах. Только сейчас я почувствовала, что, кажется, впервые за всю осознанную жизнь подобная ситуация сопровождалась именно мыслями и переживаниями, связанными с происходящим, а не с моими социальными страхами и боязнью оступиться. Я очень верю в то, что это состояние в конце концов захватит все области меня (Виолиолеолилеолеты) и случится что-то замечательное. И я стану здоровой, здоровенной, живой [miau].

Вскоре мы покинули квартиру и пошли на улицу ждать заказанный заранее автобус, который должен был отвезти нас на кладбище. Папа и братья остались дома, чтобы заехать за священником и доставить его на кладбище на машине. Шел дождь, от которого мокрые залежи снега под ногами стали хлюпать еще сильнее, и прождали мы достаточно долго, прежде чем приехал ПАЗ древней модели (проверила). На нем не было отличительных знаков ритуального агентства, совсем наоборот - к стеклам были приклеены листки со списком улиц, составляющих маршрут обыденного городского автобуса. Увидеть их было неприятно, так как сразу же на ум приходило наплевательское отношение водителя, но эта мысль была мимолетной и несущественной на фоне происходящего.

Было холодно, мы заняли места сзади автобуса, так что вероятность нежелательного контакта с чужаками была мала. Проехав несколько кварталов, мы остановились у морга, куда нужно было зайти тете, чтобы уладить какие-то формальности. Пока её не было, в автобусе кроме нас оставались некоторые старушки и старухи, и я ненароком подслушала их разговоры о смерти неизвестных мне людей, а также о том, как долго приходится ждать и как хорошо, что мы сидим в автобусе, а не стоим под ледяным дождем, как в абстрактный "тот раз". В нашей половине было тихо, но спереди всё гудело обсуждениями, как бы убавляя сакральности и, честно говоря, это хорошо успокаивало, хоть и ценой фонового раздражения от шума. Думаю, они так громко себя вели, чтобы заглушить мысли о собственных похоронах. Ожидание тянулось и тянулось, но в конце концов тетя вернулась и мы продолжили путь к кладбищу. Катафалк выехал параллельно с нами.

Дорога к кладбищу была далекой, по пути я заметила сквозь запотевшее стекло еще два или три других, но мы всё продолжали ехать. В это время завязался разговор о семье - тетя подсела к нам и стала рассказывать о моих прадедах со стороны своей и, следовательно, моего папы. Также она говорила о своем детстве, о переездах, о том, что причиной рождения бабушки Нины в Сибири было раскулачивание (из-за коровы). Мне было очень интересно это слушать, я чувствовала себя сторонним наблюдателем, который даже не существовал телесно, а присутствовал сугубо в виде направленного внимания.

Кладбище. Новое крыло, пока небольшое. Кажется, за чертой города. Все могилы свежие, на них много венков, земля на вид рыхлая, мягкая, насыщенного коричневого цвета. Дальше могил только ветреный заснеженный пустырь, потом лес. Ветер, дождь. Мы вышли из автобуса прямо в грязеснежное тесто, вгрузая мгновенно. Тетя дала бахилы, над чем я сперва смеялась, но потом поняла, что без её прагматичной предусмотрительности я бы могла только выбросить свою обувь после кладбища. Началась небольшая неразбериха, я смотрела куда-то под ноги или вокруг себя, но ничего не видела; я слышала голоса откуда-то извне моего пузыря, но не понимала, что они говорят. До меня дошло только то, что первым идет крест, после него венки, а потом просто люди. Я пошла куда-то вперед, а какая-то бабулька спросила, не хочу ли я взять венок. Я взяла его совсем без сомнений и пошла дальше, становясь за отцом, который нес большой деревянный крест, подпирая его плечом. Это был пронзительный образ и я ощущала папино состояние очень ярко, мне не нужно было видеть его лицо, вся его фигура источала какое-то густое и тяжелое сияние. Я увидела гроб и удивилась, что его будут нести открытым. Услышала тетин голос сочувствия к "тем, кто несет гроб" - даже без дополнительного груза передвигаться было очень сложно, земля была мягкой и мокрой, иногда её покрывали снежные лужи, и постоянно нужно было делать выбор, как пройти, чтобы лишиться ботинка хотя бы чуть попозже, при большом везении - на обратном пути.

27.03.2018. 0:02

Заметила сходство между тем, как ты принципиально называешь "завтрашний" день таковым исключительно по номинальному признаку перехода через полночь, и тем, как считаются дни до похорон в православной традиции.

С того дня прошло столько времени, а я...

..продолжу.

Мы проходили совсем рядом с чужими могилами, пока не дошли почти до края кладбища. Я увидела рыхлый земляной холм и пустую яму рядом с ним. Тогда наконец почувствовала необратимость и то, что происходит что-то совершенно новое и необычное для меня. Я прожила без этого опыта 24 года. Вид ямы в самом деле сильно меня впечатлил, как будто недоступное знание стало вдруг принадлежать и мне. Тем временем всё еще шел дождь, открытый гроб поставили недалеко от ямы, все стали неуверенно собираться вокруг, но никто не подходил близко. Я подумала, что причиной послужило земляное месиво вперемешку со снегом, топтаться в котором нужно было с большой осторожностью и выискивая более-менее твердые островки. Я видела папину спину и крест, который он водрузил себе на плечо. Безмолвие его фигуры всё еще говорило больше, чем любые слова. Я видела бабушку. Уверена, если бы зрение не подводило меня, я бы могла разглядеть капли дождя, которые падали с неба на её лицо. Но в данной ситуации казалось, что дождь её обходит стороной и полностью сосредоточился на нас, живых. Появился священник, а за ним две женщины. Поп стал на ходу и в спешке надевать специальную одежду на рясу, а женщины выглядели простыми мирянами. Вскоре они начали отпевать в три голоса.

Я так устала говорить об этом.

Из кадила начала подниматься струйка дыма, а с порывами ветра можно было почувствовать и характерный запах.

30.03.2018, день

[слушаю песни из нескольких альбомов blur вперемешку]

Этот запах мне нравился, он затмевал всё неуместное и делал обстановку более церковной, сакральной. Кроме того, из-за ладана можно было ощутить себя, стоящего под огромным серым небом, как в куполе из невидимого бледного дыма.

[переключила на Ravedeath, 1972]

Кажется, я забыла, как всё происходило дальше на кладбище. Помню, что у женщин был буклет, в котором они иногда подсматривали слова. Поп сперва пел непрерывно, но позже стал припевать только некоторые фразы. Иногда кто-то из них кашлял. Также я помню, что где-то на половине церемонии кадило потухло, а священник заметил это не сразу, но потом, благо, подбросил ладану из маленькой длинной цилиндрической коробочки алого цвета, которую достал из кармана рясы. Кстати, это был, конечно же, толстый мужчина с рыжевато-русыми волосами.

Я помню свои мокрые от дождя руки, держащие венок. Это не было необходимым и его можно было опустить на землю, но холод металлической проволоки и тяжесть груза были мне как будто нужны.

Отпевали примерно полчаса, может даже меньше. В это время могильщики, которые несли гроб, а потом должны были его спустить и закопать могилу, стояли чуть обособленно, за парой чужих могил. Они слегка гудели разговорами, но благодаря запаху ладана я как-то пропускала эти звуки мимо ушей. Потом, перед прощанием, один из них указал на один земляной холмик и сказал, чтобы мы сложили венки туда. Он пообещал, что потом переложит их к могиле бабушки. Поп приказал развязать руки и ноги, а потом прощаться, а может и наоборот - я не могу вспомнить. Первой подошла тетя, то есть дочь бабушки. Она сильно плакала. Еще до этого я несколько раз заметила, как папа шмыгнул носом - думаю, что он тоже плакал, хотя это мог быть просто холод. Потом подходили другие - папа, братья, а за ними уже я. Не было никакого принуждения, я пошла, потому что знала, что должна попрощаться. Этот эпизод был для меня еще одним подтверждением для того, как сильно я изменилась. Ни разу не подумала, что мне страшно, или не стоит, или что я сделаю что-то не так или буду выглядеть как-то неправильно - я просто подошла к гробу, искренне попросила прощения и выразила свое (прочла об этом при подготовке), а потом отошла в сторону. Когда все уже попрощались с бабушкой, гроб закрыли и спустили вниз. Мне сложно точно передать ощущения, которые этому сопутствовали. Что-то тайное, торжественное и печальное.

Мы стояли рядом с ямой, когда поп прокомандовал в последний раз - каждому по три раза бросить землю в яму. Он упомянул лопату, которой можно было это сделать, но я знала, что буду бросать рукой. Папа подошел первым и, кажется, из самых близких родственников он был единственным, кто воспользовался инструментом. Все остальные, кого я видела, брали холодную и мокрую землю руками, а потом отходили в сторону и вытирали с них грязь. Что-то столь незначительное, как такой гигиенический ритуал, помогло тете отвлечься от горя, механически отирая пальцы влажными салфетками и снегом. Я обняла её и прижала к себе с сочувствием, а потом подошла к папе и сделала то же самое. Мы стали шагать обратно к автобусу, не оборачиваясь - кто-то сказал, что это плохая примета или запрещено. Я не стала уточнять и подчинилась.

Мы сели в автобус и поехали снова через весь город - в этот раз к залу, в котором должна была пройти тризна (поминальный обед, который мне нравится ассоциировать с языческим безобразием). Долго пришлось ждать чего-то на улице перед входом - для мытья рук почему-то принесли ведро с теплой водой, но нигде не было полотенец. Мы стояли и стояли, все в промокших насквозь куртках, общались, кто-то даже улыбался время от времени. Была достаточно спокойная атмосфера, нас сопровождало напряжение больше телесное, чем какое-либо другое. Когда мы в конце концов зашли в зал, мы увидели два длинных стола, которые были уже накрыты. Меня хотели усадить между тетей и мамой, но я попросила папу, чтобы тот сел рядом со мной, и поэтому я была между своими родителями. Впервые за столько лет мы были все вместе. Господи, сейчас у меня в глазах проявились слезы. Ты уже знаешь, что семья всегда имела для меня очень большое значение.

Из-за долгого ожидания возле морга мы опоздали в зал, поэтому вскоре в этом же месте появилась еще одна группа людей. Их было несколько больше, чем нас, и среди них было больше молодых людей. Я сидела за столом таким образом, что передо мной было зеркало, которое тянулось вдоль всей стены от уровня длинного дивана и аж до потолка. Благодаря этому я могла рассмотреть намного больше деталей, не привлекая внимания. Это было так, как будто я побывала на двойных поминках, то есть обрела два опыта одновременно. Те люди были более грустными, я слышала отчаяние и сильное горе в их молчании и тем более в словах, высказанных как тост (такое случилось один или два раза, уже под конец). Очевидно, их утрата была более неожиданной, явно умер молодой мальчик - я судила по словам присутствующих. Тем не менее, мне не было не по себе. За нашим столом было не так тяжело, мы все часто обменивались репликами - после того, как папа стоя поблагодарил всех за присутствие и вспомнил свою маму. Папа, по просьбе сестры, наливал всем напитки: я пила сливовое вино, папа тоже, а промерзшие мама и две её сестры выбрали к легкому всеобщему удивлению водку. Отец сказал, что очень давно не пил, что мне сильно согрело душу, я была склонна ему поверить, даже вино он всего лишь пригубил.

Я почти не ела, потому что похороны меня к этому не располагали, но зато часто смотрела в зеркало, разглядывая там то окружающих, то себя и папу. Иногда я опускала ему голову на плечо или приобнимала, и это было такое забытое чувство отцовской надежности, которого я никогда не чувствовала ни с кем другим. Время от времени я спрашивала у папы, как он себя чувствует, и он вроде бы держался в порядке - сам же говорил, что осознание еще не пришло, дамба не рухнула. Он был таким грустным, но всё равно шутил точно так же, как до нашего последнего расставания, и как тогда, когда мы игрались в морских котиков в варшавской квартире. Как будто мы и не жили отдельно столько лет, и как будто не было всех обид, которые нам обоим довелось за это время пережить.

Так и проходил поминальный обед - в кругу семьи (все остальные сидели как-то дальше, а меня окружали только родственники), спокойно, светло. Мы с мальчиками сидели друг напротив друга и я им несколько раз что-то подавала с улыбкой - думаю, они были удивлены моей небывалой смелостью, потому что прежние встречи я всегда проводила где-то за спинами взрослых, молча, хмурясь, чтобы со мной вдруг не заговорили те, которым я не могу ответить.

Вскоре все были сыты и стали собираться, надевать промерзшие еще сильнее в холодном гардеробе куртки. Кто-то остался на месте собирать со стола в лотки еду, которая осталась на общих тарелках, все незнакомцы разошлись в свои стороны, а нас с мамой и николаевской тетей папа решил отвести домой пешком - оставшиеся должны были доехать на вместительной машине, принадлежащей одному из мальчиков. Мы двинулись в путь через дворы и по большой центральной улице, потом рядом с очень старым кладбищем, а потом снова через двор. По дороге снова нужно было вспоминать правила слякотного лавирования, так что мы пошли по два человека - я с папой, естественно, а мама со своей сестричкой спокойно отставали от нас где-то сзади. Я держала папу под руку, а иногда грела его ладонь своими. Мы говорили о чем-то несущественном, таком легком, он рассказывал, как в детстве прыгал в сугробы вот тут, а там на кладбище цыганка уснула под венками и потом напугала ребят своей мертвецкой рукой, а потом еще это и то, и вот так мы подошли к дому.

Дома было теперь пусто. Я прошлась до кухни, помыла руки, стала наблюдать за котом, а потом папа позвал нас в свою комнатку, чтобы показать видеозаписи, которые сделал с бабушкой незадолго до её смерти. На самых ранних она общалась, улыбалась, отвечала на вопросы, а с каждым следующим файлом становилась всё недоступнее и недоступнее, чтобы в конце показаться нам просто спящей. На последнем видео папа гладил её по волосам, и это было очень трогательно и печально. Мы должны были увидеть эти записи, чтобы прочувствовать хотя бы частично то, что папа пережил за последнее время, как ему было сложно. Мы начали высказывать это, и тут внезапно вернулись остальные - два брата и две тети. У нас оставалось еще пару часов до отъезда, так что все их мы провели вместе, в зале, разговаривая о семье. В основном говорила папина сестра, она всегда была очень живой и интересной рассказчицей за счет яркой жестикуляции и динамичных интонаций. Говорила о том, как мучила моего маленького папу, который младше неё на шесть лет, и о том, каким он вообще был в детстве. Эта информация меня очень заинтересовала, особенно потому что редко слышу истории того периода папиной жизни.

Позже папа зачем-то пошел к себе в комнату и позвал меня. Мы там с ним разговорились отдельно ото всех и я заметила кота, а потом и сиинтезатор, стоящий сбоку, припрятанный за стулом. Я аккуратно спросила у папы, пользуется ли он им, и рассказала о своих желаниях и сомнениях по поводу покупки такого инструмента. После этого мы чуть посоветовались и решили, что он может мне его отдать, а себе купит миди-клавиатуру, которая и была ему нужна с самого начала. Я очень загорелась этой идеей, мне было так радостно, я еще и спросила, есть ли у папы еще какие-нибудь старые ненужные микрофоны, а у него, естественно, был их целый ящик! И поэтому он пообещал дать мне еще и один микрофон, мы вместе выбрали - имелся один золотой и винтажный, но внутри что-то подозрительно стучало, поэтому я получила очень верный вариант, который помнила еще из детства - черный, классический, чуть обмотанный изолентой, чуть примятый, но прочный и надежный. Я была вне себя от радости, потому что кроме того, что встретилась с папой, я еще и обсудила с ним музыкальные интересы и получила то, чего так давно хотела, да к тому же такую полезную вещь!

Времени оставалось не так много, поэтому мы поспешили паковать мною награбленное, заговорщически прячась за закрытой дверью и хихикая, представляя реакцию мамы на великолепный сверток внушительных размеров, который я, конечно, оставлять нигде не собиралась даже в случае чьих-то протестов. Хотя я была уверена, что ничего такого меня бы не настигло, это были больше папины опасения, тянущиеся по инерции еще со времен их сожительства. Моей маме, вопреки наличию известных тебе миленьких чубздо-качеств, случалось быть очень даже уверенным тираном, пока я не подросла и не стала вселять в неё некоторые сомнения. Знаешь, сейчас это мне немного напоминает мои приступы сумасшествия, когда я пишу очень много пугающих вещей. Впрочем, не хочу вспоминать об этом - надеюсь на самое лучшее и на то, что когда-нибудь смогу сказать, что переняла от родителей всё самое лучшее, а остальное проанализировала и отложила на полочку полезного опыта.

Решено было, что на автовокзал мы поедем раздельно - я с папой на такси, а моих дорогих спутниц-сестриц отвезет кто-то из мальчиков. Это было нам только на руку, потому что так я могла застать маму врасплох с синтезатором, хотя сейчас пытаюсь вспомнить тот момент и мне кажется, что она о нем узнала еще в квартире. Но всё же нет, это был автовокзальный сюрприз! Очень в моем стиле. Что же, в конце концов мама со своими дорогими младшей и старшей укатила на машине, а мы с папой допаковывали и вызывали такси. За нами уже приехали, так что я стала прощаться с грустненькой тетушкой, которая еще оставалась в Первомайске на один день, обняла её, поцеловала в щечку, взяла рюкзак и насладилась тем, что папа за мной понес синтезатор!!, и мы сели в такси.

Я забыла кое-что рассказать про утро на автовокзале Первомайска. Кроме встречи цыганских попрошальных элементов мы успели перед вызовом такси купить билеты домой. До последнего надеясь на то, что нам повезет на маршрутку, которые тут всегда ходили каждый час и до Киева, и до Николаева, мы были озадачены тем, что в этот раз всё было глухо. Поэтому мы зацепились за единственный оставшийся [приемлемый] вариант - всем вместе поехать вечерним автобусом в Николаев, откуда следующего дня вернуться в Киев. К счастью, это оказалось самым верным выбором. Поминки продлились недолго, а тесниться в квартирке ввосьмером с четырех вечера до двух часов ночи было бы совсем утомительным для всех присутствующих - мы уже в шесть были выжаты постоянным пребыванием в эмоциональном напряжении, к которому совсем не привыкли. И нам уж точно было не до часовых пересадок на безызвестной станции Чернолесье.

До приезда автобуса мы стояли на платформе, следя за сгущением сумерек - я, мама, папа, две тети - мы были родными друг другу людьми, но я ощущала легкую неловкость между папой и женщинами. Не хочу вдаваться в подробности и анализ этого поведения, это очень человечно и ничего нового, на самом деле. Просто скажу, что я изо всех сил пыталась это сгладить своим свободным общением со всеми собравшимися, каждый из которых понимал меня по-своему, по-другому, чем остальные, но, безусловно, правильно. Как же иначе?

Я обнимала папу так часто, как только получалось, я стояла рядом с ним и мне даже в какую-то секунду показалось, что я чуть выше него, хотя я точно знаю, что это невозможно - ох, раньше он мне казался таким высоким!

Это были прекрасные минуты, когда я прижималась к его куртке, как раньше. Теплые минуты, полные любви без условий и расчетов. Самой чистой и доброй любви.

Наконец-то наш автобус прибыл, подошел миг прощания, и я знала, что мне нужно идти, но сделать это было очень сложно. Я почувствовала, что больше не хочу позволить нам с отцом разлучиться на такое длительное время. Мы обнимались еще несколько раз, я зашла в автобус, папа подал мне синтезатор, я запихнула его на полку и сразу же выбежала на улицу, чтобы обняться с ним в последний раз в этот день.

И мы уехали.

Сев вчетвером на последних пяти сидениях большого автобуса, мы расположились очень хорошо. Я, безусловно, у окна. Достала плеер, понимая, что не хочу слушать "музыку". Мне нужно было отдохнуть, а не соприкасаться с чем-то конкретным и навязчивым - словами, голосом, ритмом. Выбрала Maeror Tri - Meditamentum и совсем не пожалела. Всё тело гудело и растворялось в окружающей среде. Ночью я спала мало, поэтому моментально вошла в состояние околосонной паранойи, из-за которой то и дело казалось, что сильные шатания автобуса сбросят с полки синтезатор. Я каждые пять минут поглядывала на него, пока совсем не устала и не удостоверилась, что даже на самых сильных толчках черный уголок не смещается ни на миллиметр. В перерывах между бросками взгляда в сторону полки я думала о тебе, наконец-то о тебе. Впервые за целый напряженный день я смогла уйти мыслями в сторону моего милого и прикоснуться к тебе. К сожалению, кроме большой любви я ощущала сильный холод от окна, поэтому стала тревожиться, что меня продует и я заболею. В таком состоянии я проехала где-то три четверти пути, а потом мне, кажется, удалось уснуть, положив башку на мамино шатающееся плечо.

Мы приехали в Николаев, попросыпались, заказали такси еще из автобуса, потом вышли на автовокзале и нашли нашу машину, но я думаю, что каждая из нас проводила все действия автоматически и не просыпаясь. Приезд домой нельзя отметить как что-то примечательное, но только одно меня укололо в самое сердце - всего два кота.

Неважно, как мы ложились. Неважно, как мы спали. Важно, что на следующий день было восьмое марта, и мы его отметили в самой подходящей компании, а у меня был самый подходящий подарок от самого подходящего папы в мире. От моего папы. Других у нас нет, Марк.

Такой было мое время.

Наконец-то я это дописала!

Люблю,

В.