Дело Бейлиса. Часть вторая.

Подробный ход расследования остаётся неизвестным, так как особое дело по Чеберяк, ссылки на которое есть в документах, не было отыскано уже в 1920-е годы — по-видимому, оно было намеренно уничтожено. К июню следователи уже не сомневались, что Чеберяк является одной из убийц, хотя мотивы убийства оставались неясны — как указывалось, Мищук предполагал провокацию погрома с целью получить возможность безопасно пограбить. 9 июня Чеберяк была арестована жандармским управлением, причём Брандорф рассказывал, что выдал ордер на арест втайне от Чаплинского. Действительно, по рассказу Мищука, Чаплинский выражал ему своё неудовольствие: «Зачем вы мучаете невинную женщину», — и настаивал, чтобы Мищук «не концентрировал розыски в той местности, где был найден труп и где проживает Вера Чеберяк». 13 июля Чеберяк была освобождена по распоряжению Чаплинского, который, в свою очередь, по свидетельству Брандорфа, сделал это распоряжение по категорическому требованию Голубева, заявившего, что Чеберяк принадлежит к «Союзу русского народа». 22 июля она была одновременно с Бейлисом арестована вновь и 7 августа освобождена.

Первое, что она сделала после освобождения, — приехала в больницу, где в окружении сыщиков лежал тяжело больной Женя, и на извозчике перевезла умирающего ребёнка домой. 8 августа Женя умер, через неделю умерла его сестра Валентина. Донесения сыщиков, находившихся в комнате в момент смерти, так описывают последние минуты Жени: в бреду он постоянно повторял: «Андрюша, Андрюша, не кричи! Андрюша, Андрюша, стреляй!» Мать постоянно держала его на руках и, когда он приходил в себя, просила: «Скажи им (агентам), что я по этому делу ничего не знаю», на что Женя отвечал: «Мама, не говори мне про это, мне очень больно».

Ходили упорные утверждения об отравлении, причём черносотенная пресса прямо писала о найденных «медных ядах». При этом Чеберяк и черносотенцы обвиняли в отравлении детей евреев и Красовского, сыщики которого угощали Женю пирожными, в то время как защитники Бейлиса обвиняли Чеберяк; последнего мнения придерживались и некие «компетентные» с точки зрения полиции люди. Вскрытие, в котором принимал участие Туфанов, констатировало в кишечнике дизентерийные палочки и никаких ядов, кроме висмута, которым Женю лечили в больнице от дизентерии. Соседи полагали, что дети заболели из-за того, что после ареста матери с голоду объедались незрелыми грушами. Во всяком случае, Красовский отмечает, что мать пренебрегала больными детьми, забрала из больницы Женю в очень тяжёлом состоянии, вопреки его настояниям, не отправляла девочек — Валю и Люду, также болевшую, но выжившую — в больницу и явно стремилась к тому, чтобы дети умерли.

14 сентября был арестован вор из шайки Чеберяк Борис Рудзинский и тотчас допрошен жандармским подполковником Ивановым по делу Ющинского.

10 ноября Зинаида Малицкая, сиделица винной лавки, располагавшейся прямо под квартирой Чеберяков, заявила Фененко, что 12 марта она услышала из квартиры Чеберяк необычный шум, заставивший её насторожиться. Дверь в квартиру Веры Чеберяк хлопнула, и около двери остановились какие-то люди. Как только дверь захлопнулась, Малицкая услышала лёгкие детские и быстрые шаги от входной двери по направлению к соседней комнате: по-видимому, туда убегал ребёнок. Затем раздались быстрые шаги взрослых людей в том же направлении, затем долетел детский плач, затем писк, и, наконец, началась какая-то возня. Детей Чеберяк дома не было, да и голос ребёнка не был похож на голос детей Чеберяк. «Я и тогда подумала, что в квартире Чеберяк происходит что-то необычное и что-то очень странное… Слышав в то утро в квартире Чеберяк детский плач, мне ясно было, что ребёнка схватили и что-то с ним сделали».

В эти же дни Фененко получил сведения: Чеберяк в связи с арестом Рудзинского очень боится, что следствию станет известно, кто такие «Ванька-рыжий» и «Колька-матросик». Иванов сообщил ему, что это — прозвища двух воров из шайки Чеберяк: Ивана Латышева и Николая Мандзелевского. Латышев находился под стражей, Фененко тотчас допросил его относительно убийства Ющинского и встретил решительный отпор: «На вопросы, бывал ли я у Чеберяковой, я отвечать не желаю, прежде чем вы мне не скажете, в чём вы меня обвиняете, и хотя вы, следователь, мне говорите, что меня ни в чём не обвиняете, я все-таки на вопросы отвечать не желаю». Из этого Фененко заключил, что Латышев к убийству причастен

20 января Шредель докладывал начальнику Департамента полиции Белецкому, что у него есть «твёрдое основание предполагать, что убийство мальчика Ющинского произошло при участии названной выше Чеберяковой и лишённых прав уголовных арестантов Николая Мандзелевского и Ивана Латышева». Характерно, что это было написано как раз в те дни, когда дело по обвинению Бейлиса в ритуальном убийстве Ющинского было закончено производством и передано в суд.

В дальнейшем круг сообщников Чеберяк определился. В частности, было установлено, что из воров круга Чеберяк 12 марта на свободе в Киеве находились Сингаевский, Рудзинский и Латышев, и они выехали из Киева курьерским поездом в Москву рано утром 13 марта; 16 марта они были задержаны в московской пивной и этапированы в Киев, но вскоре освобождены. Кириченко допросил семью Рудзинского и выяснил, что 12 марта он отсутствовал примерно между 8 и 12 часами утра, а, придя домой после 12 часов, потребовал от матери, чтобы она срочно выкупила его заложенный костюм и выписала его, заявив выехавшим в Ковель.

Всё это дало основания Иванову признать собранные им данные «совершенно достаточным материалом для обвинения в убийстве Ющинского не Менделя Бейлиса, а Веру Чеберяк, Латышева, Рудзинского и Сингаевского», просить Чаплинского о разрешении на арест Чеберяк и Сингаевского (Рудзинский и Латышев уже находились под стражей, причём Латышев 12 июня 1912 года выбросился из окна следовательского кабинета). Чаплинский отказал. Сведения о раскрытии Ивановым убийства Ющинского были сообщены Чаплинским министру юстиции, а полковником Шределем — министру внутренних дел. Оба эти сообщения были проигнорированы. В то же время продолжалась подготовка суда над Бейлисом

Менахем Мендель Тевьев (Товиевич) Бейлис родился в 1874 году в Киеве и был сыном глубоко религиозного хасида, но сам к религии был безразличен. Он не соблюдал большинства обрядов и работал по субботам. Отбыв военную службу, 22-летним молодым человеком Бейлис женился и устроился на работу на кирпичном заводе на Подоле, улице Нижне-Юрковской № 2, примерно в 500 метрах от дома на ул. Юрковской № 28, где проживал, стал отцом пятерых детей. Большую часть взрослой жизни он проработал приказчиком на заводе Зайцева, друга его отца. Он получал 50 рублей в месяц, но, оплачивая обучение сына в русской гимназии и имея на содержании многочисленную семью, был весьма беден и работал с утра до позднего вечера. Он находился в хороших отношениях с христианским населением и, в частности, с местным священником. Как пишет Морис Самюэл, его репутация была настолько высока, что во время октябрьского погрома 1905 года к нему пришли местные члены Союза русского народа с уверением, что ему бояться нечего

22 июля 1911 года по подозрению в убийстве Ющинского был арестован 37-летний Менахем Мендель Бейлис, на тот момент служивший приказчиком кирпичного завода Зайцева.

По выражению Брандорфа, «первым изобрёл виновность Бейлиса» Голубев. Он обследовал местность и выяснил, что усадьба Бернеров, где было найдено тело, примыкает к еврейскому заводу, приказчиком на котором является Бейлис. Голубев сначала устно заявил Чаплинскому, а потом, на двух допросах 5 и 6 мая, формально показал Фененко под протокол, что вблизи пещеры расположена «усадьба некоего жида Зайцева», в которой проживает «его управляющий, какой-то еврейчик Мендель… Лично моё мнение, что убийство, скорей всего, совершено или здесь, или в еврейской больнице. Доказательств, конечно, этому я представить не могу». По итогам был составлен рапорт Чаплинского Щегловитову: «в бытность в Киеве вице-директора департамента министерства юстиции Лядова к нему явился упомянутый в предыдущем донесении студент Голубев и заявил, что имеет в своём распоряжении существенный материал… Голубев имеет твёрдую уверенность, что Ющинский был убит евреями с ритуальной целью, высказал мнение, что это преступление, скорее всего, было совершено в усадьбе Зайцева, где проживает еврей Мендель…» Рапорт, в свою очередь, был 18 мая доложен царю.

Фонарщик Казимир Шаховский, который на первом допросе показал только то, что видел 12 марта Андрюшу вместе с Женей у дома Чеберяк, а на втором — уже то, что с Чеберяк был дружен Бейлис, 20 июля в присутствии Чаплинского заявил, что прежде «забыл упомянуть об очень важном обстоятельстве», что через несколько дней он спросил Женю, как они погуляли с Андрюшей, и Женя ответил, что им не удалось погулять, так как детей «спугнул в заводе Зайцева недалеко от печки какой-то мужчина с чёрной бородой, а именно Мендель, приказчик заводской усадьбы. Вот почему я и думаю, что в убийстве этом принимал участие этот самый Мендель».

Немедленно вслед за этим Чаплинский распорядился арестовать Бейлиса, а так как у него не было никаких оснований для ареста в обычном порядке, то он попросил начальника охранного отделения Н. Н. Кулябко задержать Бейлиса в порядке чрезвычайного «Положения об усиленной охране»; отдав это распоряжение, он отправился с докладом к Щегловитову, проводившему отпуск в своём имении в Черниговской губернии. На следующую ночь, с 21 на 22 июля, Бейлис был арестован у себя дома нарядом из 15 жандармских чинов под личным командованием Кулябко. Вместе с ним был задержан и 3 дня содержался в охранном отделении его 9-летний сын Пинхас, друживший ранее с Андрюшей. Когда Чаплинский сообщил об этом следователям, то Фененко отказался привлекать Бейлиса. Брандорф убеждал Чаплинского в невозможности преследования Бейлиса на основании столь сомнительных «улик»; но Чаплинский возразил ему, что «не может допустить, чтобы по „еврейскому“ делу была привлечена в качестве обвиняемой православная женщина». 3 августа Фененко был вынужден выдать ордер на арест Бейлиса после формального письменного приказа Чаплинского. Адвокат Бейлиса Василий Маклаков впоследствии назвал этот арест «капитуляцией власти перед правыми, юстиции перед политикой».

Вслед за показаниями Казимира Шаховского были получены показания его жены Ульяны о том, что нищенка Анна Волкивна рассказала ей, будто, когда Женя Чеберяк, Ющинский и какой-то третий мальчик играли в усадьбе Зайцева, живущий в усадьбе мужчина с чёрной бородой схватил на её глазах Андрюшу и при всех потащил в обжигательную печь. Нищенка, А. В. Захарова, была допрошена и отрицала, что имела с Шаховской такой разговор. Тем не менее, Ульяна продолжала настаивать на своём и в пьяном виде говорила производившему розыск по делу агенту Полищуку, что муж её Казимир 12 марта лично видел, как Бейлис тащил к обжигательной печи Ющинского.

Показания Ульяны Шаховской о разговоре с Волкивной подтвердил 10-летний мальчик Коля Калюжный, который на первом допросе заявил лишь то, что знал Андрюшу, но не входил в его компанию; однако через несколько часов, пообщавшись с Шаховской и сыщиками, он вернулся к следователю и дал новые показания. Следует отметить, что впоследствии, на суде, супруги Шаховские давали путаные и противоречивые показания, из которых, впрочем, следовало, что к ним «лазили» сыщики Выгранов и Полищук, подпаивали их и уговаривали показать на Бейлиса, говоря, что в таком случае им будет награда, а в противном «сошлют на Камчатку»; кроме того, оказалось, что после первых показаний Шаховского избили какие-то люди, видимо связанные с Чеберяк.

Сосед Шаховского и Чеберяк, сапожник Михаил Наконечный, заявил Красовскому: Шаховский говорил ему, что «пришьёт» Бейлиса к делу, так как Бейлис жаловался на него сыщикам, что он ворует заводские дрова.

Таковы были улики, остававшиеся единственными уликами против Бейлиса вплоть до ноября, когда было сделано заявление Козаченко.

В ноябре 1911 года следствие (реальное) резко продвинулось вперёд: дала показания Малицкая. Эти показания по значимости перевешивали те сомнительные улики, которые имелись против Бейлиса. Однако немедленно вслед за этим, 23 ноября, сделал своё заявление Иван Козаченко, и это заявление стало третьей после показаний Казимира и Ульяны Шаховских уликой против Бейлиса.

Одним из сокамерников Бейлиса был сотрудничающий с полицией Иван Козаченко. Он вошёл в доверие к Бейлису и при освобождении получил от него записку к жене, в которой обвинение особенно выделяло просьбу дать денег Козаченко (Бейлис объяснял, что он имел в виду мелкое вознаграждение) и слова: «Скажи ему, кто на меня ещё показывает ложно». Козаченко при освобождении отдал эту записку тюремному надзирателю и заявил, что Бейлис поручал ему отравить двух свидетелей: «Фонарщика», то есть Шаховского, и «Лягушку» — прозвище сапожника Наконечного, который последовательно свидетельствовал в пользу Бейлиса и, как указывалось, разоблачил Шаховского как лжесвидетеля. Деньги на отравление якобы должна была дать жена Бейлиса, причём расходы брала на себя «вся еврейская нация»; стрихнин для отравления он должен был получить в еврейской больнице.

Подполковник Иванов, через своих агентов проверив ряд утверждений Козаченко, выяснил их ложность. Когда он заявил об этом Козаченко, тот упал перед ним на колени и признался, что всё, о чём он показывал в отношении Бейлиса, есть ложь, просил прощения и молил не губить его. Этот факт Иванов вскоре рассказал редактору газеты «Киевлянин», члену Государственного Совета Дмитрию Пихно, и затем подтвердил на процессе В. В. Шульгина (1914) и перед Чрезвычайной Следственной Комиссией Временного правительства в 1917 году. В последнем случае он добавил, что сообщил об этом Фененко, и Фененко предложил составить протокол, но Чаплинский запретил фиксацию этого факта. В результате показания Козаченко фигурировали в числе ключевых улик во время суда над Бейлисом.

Организатором лжесвидетельства был, судя по всему, товарищ прокурора Киевского окружного суда Андрей Карбовский, которого Чаплинский специально использовал для такого рода дел — он несомненно стоит за другими лжесвидетельствами, вроде Кулинича (о нем мы напишем чуть ниже); на слухи о его связи с историей Козаченко намекнул в своей защитительной речи и адвокат Оскар Грузенберг.

Письмо Бейлиса жене:

«Дорогая жена, человек, который отдаст эту записку, сидел со мной вместе в тюрьме, сегодня он по суду оправдан. Прошу тебя, дорогая жена, прими его, как своего человека, если бы не он, я бы давно в тюрьме пропал, этого человека не бойся, он может тебе очень много помочь в деле моём. Скажи ему, кто на меня ещё показывает ложно. Иди с этим господином к г. Дубовику. Почему никто не хлопочет! Ко мне приезжал присяжный поверенный Виленский. Он проживает Мариинско-Благовещенская, 30. Он хочет меня защищать бесплатно, я его лично не видел, а передало начальство. Пятый месяц я страдаю, видно никто не хлопочет, всем известно, что я сижу безвинно, или я вор, или я убийца, каждый же знает что я честный человек. Я чувствую, что я не выдержу в тюрьме, если мне придётся ещё сидеть. Если этот человек попросит от тебя денег, ты ему дай на расход, который нужен будет. Хлопочет ли кто-нибудь, чтобы меня взяли на поруки под залог… Это враги мои, которые на меня ложно показывают, то они отомщаются за то, что я им не давал дрова и не дозволял через завод ходить. Городовой свидетель, что они отгораживались; желаю тебе и деткам всего хорошего, всем остальным кланяюсь. Г. Дубовику, г. Заславскому передай поклон. Пусть хлопочут освободить меня. 22 ноября». Текст написан рукой одного из заключённых, приписка рукой Бейлиса: «Я Мендель Бейлис, не беспокойся, на этот человек можно надеичи как и сам»

К этому прибавились также показания мужа Веры Чеберяк Василия, «что однажды, за неделю, приблизительно до того дня, когда был найден труп Ющинского, Женя, придя домой из усадьбы Зайцева, рассказывал ему, что к Бейлису приехали два какие-то еврея в необычных костюмах. Этих евреев Женя видел молящимися. Сейчас же после того, когда стало известно об обнаружении трупа Ющинского, евреи те, как сообщил Женя, оставили квартиру». Также Чеберяк показал, что «незадолго до обнаружения трупа Ющинского, примерно за три-четыре дня, как-то в квартиру мою прибежал запыхавшийся Женя и (…) рассказал, что вместе с Андрюшей Ющинским он играл на мяле на кирпичном заводе Зайцева, и что там его увидел Бейлис, погнался за ним, а в это самое время сыновья Менделя Бейлиса стояли где-то в заводе и при этом смеялись. Куда Андрюша побежал, я не знаю и об этом Женю не спрашивал». В его последующих показаниях, однако, стали фигурировать уже два раввина, которые вместе с Бейлисом на глазах Жени схватили и утащили Андрея.

С таким набором улик (показания супругов Шаховских, Калюжного, Козаченко и В. Чеберяка) производство дела 5 января 1912 года было закончено, и его в первый раз передали в суд.

Уже после этого, в марте 1912 года, было дополнительно сфабриковано показание ещё сокамерника Бейлиса. Осуждённый за подлог Моисей Кулинич заявил товарищу прокурора Карбовскому, будто Бейлис признался ему в совершении убийства; однако тут фальсификация носила настолько откровенный характер, что обвинение не решилось дать ей ход и выставить в суде.

По инициативе Генриха Слиозберга и киевского адвоката Арнольда Марголина в 1911 году был создан комитет по защите Бейлиса, который пытался выяснить реальных виновников убийства Ющинского. Деятельным членом этого расследования был журналист «Русского слова», сотрудничавший также с «Киевской мыслью» Сергей Бразуль-Брушковский; к нему присоединился и сыщик Выгранов, ранее склонявший Шаховского к лжесвидетельству. Бразуль-Брушковский активно занялся делом с конца августа 1911 года — после отставки Красовского, который, уезжая, указал ему на Чеберяк: «тут всё дело, вся загадка в Вере Чеберяковой, беритесь за Веру Чеберякову, и если вам удастся, то дело раскроется». Как утверждал Бразуль-Брушковский, его поощряли и судейские чины, которые, будучи вынуждены вести дело против Бейлиса и, в то же время, не веря в его виновность, просили его собрать улики против Чеберяк, чтобы они имели «зацепку» для возбуждения против неё дела. Однако действия Бразуль-Брушковского оказались настолько опрометчивыми, что лишь скомпрометировали частное расследование. Бразуль не считал Чеберяк непосредственной убийцей (как он объяснял, не веря, что женщина может совершить столь жестокое убийство) — и потому начал обхаживать Чеберяк и её сожителя Петрова, надеясь, что они выдадут ему убийц. В частности, он возил Чеберяк на тайную встречу с Марголиным в Харьков (Марголин собирался выступить адвокатом Бейлиса, а потому не мог вступать в сношения со свидетелями). Чеберяк на следствии и суде сделала сенсационное заявление о том, что Марголин предлагал ей 40 тысяч, если она возьмёт убийство на себя, что дискредитировало Марголина. Впоследствии описанию этих действий и особенно поездки в Харьков была посвящена значительная часть обвинительного акта: обвинением они подавались как еврейский заговор с целью подкупить Чеберяк и выгородить Бейлиса. Между тем Чеберяк вновь рассорилась со своим любовником французом Павлом Мифле (ранее Чеберяк ослепила Мифле, плеснув ему в лицо серной кислотой, но вслед за тем они помирились, и Мифле отказался от её судебного преследования). Мифле из ревности избил Чеберяк кастетом, Чеберяк же обратилась к Бразуль-Брушковскому, заявив, что Ющинского убили братья Павел и Евгений Мифле, Лука Приходько и Фёдор Нежинский (брат матери мальчика, уже арестовывавшийся по этому делу). 18 января 1912 года Бразуль-Брушковский подал соответствующее заявление следствию. Следствие быстро выявило несостоятельность этих утверждений. Неожиданным результатом было, однако, то, что взбешённый Мифле, в свою очередь, подал донос на Чеберяк, по результатам которого на момент процесса она была осуждена на 8 месяцев тюрьмы за подчистки в заборной книжке и состояла под судом за бегство из полицейского участка, когда накануне убийства Андрея была задержана под чужим именем по подозрению в сбыте краденых драгоценностей. Эта официальная судимость сильно подорвала авторитет Чеберяк на процессе в качестве свидетельницы обвинения и «жертвы клеветы».

Реально частное расследование вступило на правильный путь лишь в апреле 1912 года, когда к нему примкнул Красовский, раздражённый увольнением из полиции и стремившийся к профессиональной реабилитации. Он частным порядком узнал у околоточного Кириченко все выводы, к которым пришло следствие к тому времени, и опросил свидетелей, в частности подругу Чеберяк — Екатерину Дьяконову, которая сообщила ряд фактов о событиях в день убийства и в последующие дни. По словам Дьяконовой, около полудня 12 марта она вместе с сестрой Ксенией была у Чеберяк и застала там трёх человек: Сингаевского, Рудзинского и Латышева. Поведение их было необычным, в углу же у кровати лежал какой-то большой тюк, завёрнутый в ковёр. На ночь Чеберяк, оставшаяся одна, позвала их ночевать у себя, так как ей было страшно. То же повторилось на следующую ночь, но тогда на всех трёх женщин напал такой страх, что они бросились из квартиры и переночевали у Дьяконовых. Екатерина была уверена, что в ковре находилось тело Ющинского. Показания Екатерины Дьяконовой оказались вымыслом, но выяснилось это только на суде.

Для добычи решающих доказательств Красовский через бывшего студента, связанного с революционными кругами, Махалина, подослал к Сингаевскому (единственному из шайки, кроме Чеберяк, остававшемуся на свободе) анархиста Амзора Караева, пользовавшегося авторитетом в уголовном мире и согласившегося выступить агентом сыска ввиду общественной значимости дела Бейлиса. Караев испугал Сингаевского сообщением, что жандармерия якобы готовит его арест по делу об убийстве Ющинского, и перепуганный Сингаевский, ища помощи, рассказал Караеву все обстоятельства убийства. Действительно, Рудзинский, Сингаевский и Латышев убили Андрюшу, так как, обдумывая цепь недавних провалов (арест Чеберяк при попытке сбыта краденого кольца — 8 марта; арест четырёх воров из притона Чеберяк — 9 марта; обыск на квартире Чеберяк — 10 марта) — заподозрили именно его как виновника («через байстрюка провалились такие хорошие малины»). На вопрос, почему не «разделали» труп, то есть не избавились от него совершенно, Сингаевский ответил: «Так расписала министерская голова Рудзинского» (очевидно, именно Рудзинский задумал инсценировать ритуальное убийство). Латышев же, как выяснилось, оказался «в мокром деле слаб», и во время убийства его стошнило. Разговор об этом продолжился в присутствии Махалина, который, таким образом, выступил вторым свидетелем признания Сингаевского. Караев предложил Сингаевскому отдать ему вещи Андрея, чтобы он подкинул их какому-нибудь еврею. Однако эта попытка заполучить несомненную улику сорвалась, так как Сингаевский прежде хотел посоветоваться с Рудзинским и Чеберяк, те заподозрили неладное, появившиеся затем в газетах разоблачения окончательно демаскировали игру. Сингаевский же на суде отказался от сказанных Караеву и Махалину слов, и, таким образом, факты, изложенные Сингаевским в приватном разговоре с Караевым, не могли быть приняты в качестве юридической улики. Мнения исследователей по вопросу признания Сингаевского Караеву расходятся. Александр Тагер считает показания Караева заслуживающими доверия, а Сергей Степанов полагает, что признание было вымышлено Махалиным и Караевым с целью получения денег от Бразуль-Брушковского

6 мая, за 11 дней до намечавшегося начала слушания дела Бейлиса, Бразуль-Брушковский подал подполковнику Иванову новое заявление с изложением добытых фактов и указанием на истинных убийц. 30-31 мая он опубликовал собранные данные в двух киевских газетах противоположной направленности — либеральной «Киевской мысли» и националистическом, монархическом и антисемитском «Киевлянине», издававшимся членом Государственного Совета Д. И. Пихно (Пихно частным образом, через подполковника Иванова, был хорошо осведомлён о творящихся вокруг дела махинациях). 2 июня 1912 года в Думе была предпринята попытка возбудить по этому поводу министерский запрос. Однако Дума не успела рассмотреть этот вопрос до 8 июня, а 9 июня она была распущена. Красовский был немедленно арестован по обвинению в должностных преступлениях, но оправдан судом; Амзор Караев был сослан в Сибирь в административном порядке, и впоследствии, когда он был вызван свидетелем на процесс, были предприняты специальные секретные меры, чтобы он не попал на суд (он был на это время арестован). Однако игнорировать эти факты власти не могли, и дело Бейлиса 20 июня было отправлено на доследование, тем более, что по времени ситуация совпала с выборами в Государственную думу и начало судебных слушаний было совсем некстати для властей. Убеждённость в невиновности Бейлиса среди киевских обывателей стала массовой.

После этих публикаций появился новый свидетель, парикмахер Швачко, опознавший Рудзинского по портрету в газете. Летом 1911 года Швачко содержался под арестом вместе с Рудзинским. Швачко сообщил, что слышал ночной разговор между Рудзинским и другим профессиональным вором, Крымовским, при котором Рудзинский на вопрос Крымовского «а как же байстрюк?» ответил: «пришили его, стерву продажную». Ранее, по рассказу Крымовского, они планировали ограбление Софийского собора, и можно было понять, что Андрея, обучавшегося в Духовном училище при соборе, предполагалось использовать в этом деле

В результате доследования, производившегося командированным по личному указанию Щегловитова из Петербурга Н. Машкевичем, обвинение пополнилось следующими уликами:

Показания Веры Чеберяк, что Женя перед смертью говорил ей, что Андрюшу утащил Бейлис.

Показания 9-летней дочери Веры Чеберяк — Люды (Людмилы). Согласно им, придя к Бейлису за молоком незадолго до гибели Андрюши, дети увидели у него двух евреев в странных чёрных одеяниях, которых очень испугались. Вслед за тем Люда, Женя, Андрюша, Дуня Наконечная и другие дети пошли кататься на мяле и увидели, что к ним бежат «Мендель Бейлис и тот еврей, который торговал сеном на Татарке и жил у Менделя <Файвель Шнеерсон>. По тому же направлению к мальчикам с Менделем и торговцем сеном медленно бежал старый еврей, которого я раньше никогда не видела. Старик этот был с довольно длинной седой бородой. Дети Менделя также пустились было бежать, но затем остановились у того мяла, что ближе к дому, где жил Бейлис, и только смеялись». Бейлис поймал Женю и Андрюшу; «Женя как-то вывернулся и убежал домой (…). Я видела лишь, как Мендель Бейлис тогда тянул Андрюшу за руку по направлению к нижней печке». Впоследствии, по словам Люды, Валя ей рассказала, что на её глазах Бейлис, старик и торговец сеном потащили Андрюшу к печке. «После этого Андрюши мы и не видели». Эти показания стали ключевыми в обвинении, несмотря даже на то, что Дуня Наконечная (дочь М. Наконечного) рассказанное Людой начисто отрицала.

Как отмечает Сергей Степанов, Машкевич не обратил внимания на то, что рассказ Веры Чеберяк появился через 16 месяцев после убийства лишь тогда, когда обвинение было выдвинуто против неё самой и смерти непосредственных «свидетелей» — Жени и Вали. Никто из допрошенных детей, кроме дочери Чеберяк Люды, эту версию не подтверждал. По мнению Степанова, Машкевич понимал ничтожность этих обвинений, но выполнял полученный «заказ» на ритуальную версию.

30 января 1912 года Бейлису в тюрьме была вручена копия обвинительного акта, который был утверждён за 10 дней до этого судебной палатой

13 мая 1913 года доследование было закончено, и дело вновь передали в суд. Переписка высших чиновников свидетельствует о том, что они осознавали слабость улик против Бейлиса и его очевидную невиновность.

Летом 1913 года И. Щегловитов вызвал в Петербург начальника московского уголовного розыска Аркадия Кошко, считавшегося лучшим сыщиком в России, и поручил ему ознакомиться с материалами дела и выявить «возможно выпуклее всё то, что может послужить подтверждению наличия ритуала». После месячного изучения материалов дела Кошко заявил министру, что он бы «никогда не нашёл возможность арестовать и держать его годами в тюрьме по тем весьма слабым уликам, которые есть против него в деле».

Киевский губернатор Алексей Гирс писал министру внутренних дел Макарову:

По имеющимся у меня сведениям, процесс несомненно окончится оправданием обвиняемого за невозможностью фактически доказать его виновность в совершении приписываемого ему преступления.

Макаров, в свою очередь, писал Щегловитову 3 мая 1912 года:

Есть основания предполагать, что судебный процесс окончится оправданием обвиняемого за невозможностью доказать его виновность.

Макаров просил Щегловитова перенести процесс, чтобы предполагаемое оправдание Бейлиса на фоне широкого общественного интереса не повлияло на результат выборов в Государственную Думу.

Щегловитов и сам осознавал, что доказательства вины Бейлиса крайне слабы, и в беседах с членами судебного ведомства говорил, что возлагает надежду на умелого председателя суда и на счастливый случай:

Во всяком случае, дело получило такую огласку и такое направление, что не поставить его на суд невозможно, иначе скажут, что жиды подкупили меня и всё правительство.

Александр Тагер пишет, что влияние дела на политическую жизнь России стало крайне велико. Если раньше оно использовалось для торпедирования проектов еврейского равноправия, то к январю 1912 года оно стало залогом выборов в Государственную думу и всей политики правых в России. Ситуацию подхлестнуло убийство евреем-революционером в Киеве в сентябре 1911 года премьер-министра Столыпина

Некоторые члены киевской судебной палаты считали, что дело должно быть прекращено за отсутствием улик. Председатель Киевского окружного суда Николай Грабор отказался вести дело. Он был заменён специально переведённым из Умани Фёдором Болдыревым, которому Щегловитов пообещал место председателя окружной судебной палаты. Среди сотрудников киевской прокуратуры не нашлось желающих выступать в суде в роли государственного обвинителя, поэтому Щегловитов был вынужден отправить в Киев товарища прокурора Петербургской судебной палаты Оскара Виппера. Изначально Чаплинским на эту роль планировался товарищ прокурора Карбовский, которого для этого специально 10 ноября 1911 года перевели из Винницы в Киев и который создавал лжесвидетельства для обвинения Бейлиса в ритуальном убийстве.

Накануне процесса, и, видимо, не случайно, была переиздана брошюра 1844 года «Розыскании о убиении евреями христианских младенцев и употреблении крови их», авторство которой приписывалось Владимиру Далю.

Процесс начался в Киеве 23 сентября 1913 года и длился более месяца.

Продолжение опубликуем в следующей части.