Дэниел Мартин | Джон Фаулз

Откуда родом: Англия XX века

Для кого: для псевдо и не псевдоинтеллектуалов

Что даст: ненависть и уважение к британской культуре

Почему интересно: о кино, сценаристах (вдруг кто-то всегда мечтал им стать), британском менталитете и нац. характере, о ложных и истинных идеях, о самокопании, о роли прошлого в настоящем, о фатальности ошибки, и написано, ребята, классным языком! 

Mood: ну вот очень хочется подгрузить свою легкую, беззаботную и беспроблемную жизнь, или "душа требует драмы"

Сколько читать: вечность и даже дольше, если каждое непонятное слово или фамилию искать в словаре (ой, сорри, в гугле) 

Где скачать/ купить: любителям электронных книг здесь, любителям бумажных на ozon.ru

Фильм не обнаружен, зато есть вот такая древняя, но интересная и качественная статья в New York Times: nytimes

Taste:

С минуту они оба стояли, словно застыв, первой сделала движение Дженни – легко коснулась губами его губ, позволила ему на кратчайший миг обнять ее и прижать к себе, и вот она уже идет прочь. Дэн стоял, глядя ей вслед, почему-то чувствуя, что его провели, даже чем-то обидели – ведь это она решила уйти… и это заставило его понять, что на самом деле; в темных глубинах души его собственное решение не было таким уж окончательным. У начала ступеней, ведущих вниз, ярдах в пятидесяти от него, Дженни оглянулась, чуть подняла руку и махнула ему, прощаясь, точно они расставались всего на несколько часов и она опаздывала на какое-то деловое свидание. Она отвернулась прежде, чем могла увидеть, что и он поднял руку в ответ. Дэн глядел, как она удаляется: шерстяная шапочка, замшевое лоскутное пальто, коричневая плетеная сумка – идет вниз по склону, по зеленой траве, к горбатому мостику через ручей и снова вверх – по другому склону, к лесу. Больше она не оглядывалась. Он прошел несколько ярдов назад, сел на пустую скамью и все смотрел ей вслед – на крохотную фигурку с сумкой, – пока она не ушла навсегда из его жизни; он закурил сигарету и продолжал смотреть на прирученный спокойный пейзаж, ничего не видя перед собой.

Его горе было много сильнее, чем он ожидал; он почти решил, что обманулся, считая, что наконец-то, в последние два месяца, пришел к пониманию самого себя, к пониманию, которое только что пытался передать ей; что попался в собственные сети, стал кем-то, кем на самом деле вовсе не был. Словно он, высосав из ее раны яд того настроения, в котором Дженни пришла в «пивнушку», сам отравился этим ядом. Наконец он встал, прошел под грабами вдоль дома, но, дойдя до въездной аллеи, вместо того чтобы пойти вверх к выходу на Хэмпстед-лейн, последовал примеру двух других посетителей и, смутно припоминая, что здесь должна быть картинная галерея, вошел в дверь. Он бродил по залам маленького дворца, фактически ни на что не глядя, пока, совершенно случайно, в самом последнем зале, не оказался перед знаменитым поздним автопортретом Рембрандта.

С полотна глядел печальный, гордый старик, и в его вечном взгляде виделось не только ясное понимание того, что он – гений, но и сознание, что всякий гений неадекватен человеческой реальности. Дэн смотрел ему в глаза. Казалось, портрету неловко здесь в этой уютной гостиной восемнадцатого века, возвещать истину, ради отрицания которой и создавалась подобная обстановка. Высшее благородство этого искусства, плебейская простота этой печали… бессмертный, угрюмый старый голландец… глубочайшее внутреннее одиночество, выставленное на всеобщее обозрение… дата под рамой, но – неизбывное присутствие, настоящесть, вопреки времени, моде, языку общения… оплывшее лицо, старческие глаза в покрасневших веках – и неутолимое зрение провидца.

Дэн почувствовал, что он мал, словно карлик, как мал его век, его личное существование, его искусство. Казалось, великая картина обвиняет, чуть ли не отвергает… И все же она жила, была вне времени, говорила… о том, чего ему никогда не удавалось сказать и никогда не удастся… хотя на самом деле вряд ли он успел всерьез подумать об этом до того момента, когда, неожиданно для себя самого, решится высказать эту мысль женщине, которая будет ждать его вечером на вокзальной платформе в Оксфорде; он расскажет ей и о том, что произошло раньше, – о девушке и о прошлом, что исчезли среди деревьев зимнего леса, – зная, что она все поймет. Он немножко солгал Дженни, чтобы облегчить ей разлуку. Но теперь он хранил это в секрете как свою личную разделенную тайну, свою загадку: это позволяло ему вообразить реальное и воплотить в реальность воображаемое. Стоя в зале музея, перед портретом Рембрандта, он испытал нечто вроде головокружения – от тех расстояний, на которые ему предстояло вернуться назад. Ему показалось устрашающим это самое последнее совпадение из тех, что выпали ему на долю за не такое уж долгое время, эта встреча, произошедшая сразу же вслед за прощанием со столь многим, не просто с одним девичьим лицом, одним выбором, одним будущим… встреча с этим грозным часовым, охраняющим путь назад.

Только одно утешение смог он разглядеть в безжалостных и отстраненных глазах старого голландца. В конечном счете дело не в умении, не в знании, не в интеллекте; не в везении или невезении; но в том, чтобы предпочесть чувство и научиться чувствовать. Дэн в конце концов распознал это за внешними чертами портрета: за суровостью крылось провозглашение единственно мыслимого союза ума и души, дозволенного человечеству, главной максимы гуманизма. Нет истинного сострадания без воли, нет истинной воли без сострадания.