Дача

Очнулся я от омерзительнейшего ощущения. Мне чудилось, что какое-то насекомое, перебирая щекотливыми лапками, медленно ползет по моей роже. Едва я разлепил глаза - в мозг ворвался солнечный свет, а с ним пришла боль. Голова жутко гудела, хотелось выпить рассолу, а разлитый по комнате холод тысячью иголок колол тело. Пытаясь согреть задубевшие конечности, я принялся хлопать себя по плечам и бедрам, но замер и застыл, посмотрев на нос. По нему деловито и неторопливо, лезла пчела. Вытянувшись как мумия, я терпеливо ждал, когда она зажужжит, и куда-нибудь съебется, но прошла минута, вторая, а пчела не собиралась этого делать. Достигнув губ, она принялась слизывать с них мед. Блядь, откуда мед? Было очень щекотно. Я не выдержал, вдохнул воздуха, и попробовал её сдуть. Лучше бы я этого не делал. Тварь вцепившись в губу своими лапами вогнала мне в язык острое как молния жало, и взмыла к потолку, увернувшись от летящего кроссовка. Блядь, откуда в феврале пчела? 

От моего крика должны бы расступиться горы, и начать бежать вспять реки, но Длинный и Косой лишь повернули хмельные головы. 

Они напряженно и молча следили за мечущейся фигурой, которая натыкаясь на мебель кричала, падала, стонала, вставала, и требовала отвезти её к травматологу. Минут через десять, безумный и обессиленный, я рухнул на пол рядом с ними, и мне все было похуй. 

- Ты кричал, - сказал Длинный. 

- Язннннаюю, - сказал я. 

- Ты нас разбудил. 

- Мннне бббблоооо болнннннно, - сказал я. 

- Почему ты мычишь? 

Я махнул рукой. Маленькая тварь знала свое дело. Распухший язык с трудом проворачивался во рту. Длинный меня не понимал. 

В памяти проступил вчерашний день. 

Началось все у Косого дома. Утром, когда я к нему зашел, Длинный уже сидел на кухне и курил. Я тоже сел сидеть и курить. Мы часто приходили из своих опостылевших квартир, покурить к Косому. Неожиданно Косой предложил: 

- Поехали ко мне на дачу? 

- Зачем? - спросил я. 

- Побухаем, - сказал Косой. 

Предложение сразу понравилось. 

- У тебя есть дача? - удивился Длинный. 

- А то! - сказал Косой, и скосил глаза. 

Я посмотрел на Длинного, Длинный на меня. Ну, поехали. 

Перед поездкой мы заскочили в магазин. Денег хватало или на три бутылки водки, или на две и закуску. 

- Берем три, - сказал Косой. - У меня на даче полный холодильник. 

Это заебись. 

Мы сели в автобус и поехали. Ехали примерно недолго. Косой нервничал, и часто выглядывал в окно. Наконец что-то увидел, крикнул "Выходим" и ломанулся к выходу. Мы выпрыгнули вслед за ним. 

Автобус рыкнув отчалил, а мы остались на остановке. Перед нами высилась ржавая металлическая арка, на которой большими буквами было выведено "Садоводческое общество "Заря". 

- Она! - гордо сказал Косой. - Дача! 

И пошел вперед. Мы потянулись следом. 

На подходе к даче Косой путался. Мы обошли примерно с десяток отходящих от центральной улицы узких улочек, прежде чем Косой сказал: 

- Вот она, - показывая пальцем на небольшой, белого кирпича домик. - Где - то здесь должен быть ключ, - и он полез шарить под ковриком. 

- Бинго, - закричал наконец он, и отпер двери. 

Мы вошли. Прихожей не было, была одна комната с дощатым полом, в центре которой стол стол, и четыре стула. Холодильника не было. В углу стоял сервант. 

- Косой, где холодильник со жратвой?- спросил Длинный. 

- Совсем забыл, - сказал Косой. - Он в ремонте. 

И начал косить. 

Ну в ремонте, так в ремонте. 

Мы сели за стол, достали водку, стаканы, разлили. 

- За дачу! - поднял тост Косой. 

Выпили. 

Дальше все пошло по плану. Сидели, киряли, курили, травили до тех пор, пока ночь не опустилась над обществом садоводов, и на небе не зажглись первые, вторые, а потом и третьи звезды. Водки почти не осталось, и холод начал пробираться под наши пижонские городские куртки. 

- Чета я жрать хочу, и мерзну - сказал Длинный. 

- И я, - сказал я. 

- Пошли к соседу, дяде Вале, - сказал Косой. - Он мне разрешает брать у него консервацию. 

Ну разрешает, тогда ладно. Вы вышли из домика Косого и пошли к соседнему. Косой порыскал под ковриком, и не найдя ключа, выбил окно. Мы влезли. У дяди Валика консервации не оказалось. 

- Полезли к тете Варе, - предложил Косой. 

Мы слазили и к тете Варе. Тоже голяк. 

- Тогда к Анатолию Петровичу, - не унимался Косой. 

Пусто. Но у Анатолия Петровича на участке стояли обернутые рубероидом улики. 

- Берем, - сказал Косой. 

Мы вскрыли улик, и поволокли рамки к Косому. Там давясь и чавкая от удовольствия нажрались пчелиного говна и меда, попутно сплевывая сонных насекомых. 

- Нормуль, - сказал Длинный. - Щас бы согреться. 

- Ломай пол. Я все равно собирался новый застилать, - предложил Косой, и вытащив откуда-то топор принялся за дело. Через пять минут мы лежали, и грелись у костра, разложенного посреди комнаты. За приоткрытой форточкой завывал ветер. В углу валялись рамки из под меда, и трупики пчел. Довольные мы заснули. 

Я пошевелил языком. Он распух, и болел. 

- Надо домой двигать, - сказал Длинный зевая. 

Косой посмотрел на поломанную мебель, остатки костра, разобранный пол, и кивнул. 

Я прислушался, в углу начинали жужжать проснувшиеся пчелы. 

Такого крика общество садоводов не слышало никогда. Мы метались по комнате и отбивались от осознавших, что их обокрали разъяренных насекомых. Пчелы тыкали в нас свои жала, и желали нам смерти, а мы орали и всеми силами пытались спастись. Выбежав на улицу рассчитывая, что они от нас отстанут, но не тут то было. Жужжащие твари преследовали нас до самой дороги. 

- Сука ты Косой, - сказал Длинный, покуда мы плелись друг за другом вдоль трассы. - Сука, и брехло. Это же не твоя была дача. 

- Не моя, - виновато кивал Косой. - Но я всегда хотел такую. 

Глядя на наши распухшие от укусов морды, никто из водителей не хотел остановиться. В город мы попали, когда было уже темно. 

Нажав на кнопку звонка, я хотел побыстрее добраться до ванной, и лечь спать. Все остальное можно будет сделать потом: дать пизды Косому, сходить с языком к доктору, постирать провонявшую костром одежду. 

За дверью раздались шаги. 

- Кто там? - спросила мать. 

- Эоо йа мааллмаа, - ответил я. 

Щелкнул глазок. 

- Убирайся алкаш, сына нет дома, а когда вернется, он из тебя отбивную сделает. 

Я сел спиною к двери, и заржал.

Праздник со слезами на глазах

Автор: бородатый неудачник

В преддверии великого праздника Победы нет нет а вспоминаю я своего деда. Антон Лукич Огурцов. Те времена, когда люди не по рассказам и хроникам киноленты знали что такое есть война, враг, крик в атаку, сто спирта в окопе и рукопашный на касках. Да, были люди. И именно из них складывалась наша история. 

Тогда я был сопливым пиздюком. Пионэр, авоська, в одни руки, временные трудности. Городской взрыв. Целые батареи типовых домов захватывали унылые пригороды. Многоквартирные исполины на месте сельских кладбищ и огородов. Бетонная пыль и самосвалы. Радующиеся дети в неохраняемых котлованах. Пьяные рабочие и газетные стенды с красными подчеркиваниями. Это было наше фсьо. 

В старой избушке посреди строящихся многоэтажек и жил мой дед. Он методично продолжал высаживать хрен и лучок в своем огороде, и слать в пизду начальников из хуйпаймикаких контор, пытавшихся всеми правдами и неправдами отжать у старого ветхого старика такую же старую и ветхую жилплощадь. Дабы возвести на этом месте очередную убогую бетонную коробку. Чувствовал Антон Лукич в этом какое-то наебалово. Хоть и не было у него высших и средних образований, а только 3 года приходской школы. А все ж таки башня у него крутилась в нужном направлении. Да и как по другому. Протопал мой дед всю войну. От Москвы до Берлина и обратно. Тут уж хочешь не хочешь, жизнь заставит. 

- Вот видишь, Федька, вот мой дом. В нем бабка твоя жила. В него я с войны вернулся. В нем мать твою ремнем гонял по грядкам. За него на фрицев бежал по ничейке. Помирать скоро, куда я перееду. Ты свеклу то принес мне, дружочек. 

Надо сказать что дед у меня был известным в нашем районе кулинаром. Варил самогон. Преимущественно из свеклы. По фирменным рецептам царского стола. Доставшимся от покойного прадеда, разнорабочего сибирских рудников. Местный алко бомонд давно присвоил избушке деда три мишленовсих звезды и регулярно наведывался за новой порцией косорыловки. По убеждениям дед был ярым коммунистом, но в работе применял исключительно капиталистические законы. Есть деньги – получите распишитесь, нет денег – получите хуй на постном масле. Оптовым клиентам мог и семечек насыпать лукошко, в виде бонуса. 

Ну и естественно мишленовские звезды просто так с неба не падают, заслуга в том была так сказать орудия производства. Самогонного аппарата тобишь. Его дед смастерил сам. Из трофейных фашистских кастрюль. Таких блять с орлами и черепами. И толщиной стали как у королевского тигра в сорокпятом. Когда заходил разговор, дед всегда вспоминал ту спецоперацию где он положил полк сс из своего ппша, закидал гранатами вражеский дот, ну и собственно позволил нашим танкам пробить линию обороны противника. Награждал его лично Жуков. Так и сказал «– Вот тебе, дед, в награду за твою доблесть машинка зингер, аккордеон вельтмайстер и набор кастрюль из крупповской стали –Служу Советскому Союзу!!!» И стоял этот трофей на самом почетном месте, в красном уголке, под бабкиными образами. Верующая она была очень. Ну а дед коммунист не принимал, но и не осуждал. То была любовь. Даже после ее смерти снимать не стал, как память. 

Вообщем отдал я деду свеклу и сахар и уматал на улицу с пацанами играть. А дальше все со слов деда. Начал он готовить свое зелье. Как он этот процесс называл - свекольное побоище. Свеклу помыл, почистил, ножом порезал, вариться поставил. Работа кипит. Стол весь в этой свекольной хуйне, аж на пол капает. Руки тоже. Что бы окончательно не обговняться, дед фартук надевал, такой большой брезентовый. Он его на рынке у мясника за бутылку выменял. Ну фартук тоже жизнью был потрепан, но зато одежда чистая. Свекла доварилась, он ее через марлю прогнал, черпаком пробу снял, все заебись, только лицо все в свекольном отваре. Ну и в аппарт это все залил и на плитку электрическую. Все, погнали наши городских, через трубочку в пятилитровую банку. Вонища конечно жуткая до слез. Но дед привык. А что бы не скучно было, он себе стаканчик первача оформил, и перед окошком боевую юность вспоминать. И смотрит ползет тут к нему очередная делегация по поводу выезда из дома. 

Три человека. Две тетки: одна постарше лет за пятьдесят с портфелем, другая совсем педовка только что из института с букетиком гвоздик, и мужик какой-то приблатненный с волейбольным мячиком. Как потом выяснилось физрук из соседней школы. Его взяли так сказать для усиления общего антуражу, ну и что бы от пиздюлин защитил если что. Вообщем вваливается вся эта шобла к деду в комнату без спросу и без стуку и тихо начинают охуевать. Особенно та что помоложе. У мужика то вообще первое время от выхлопа глаза парализовало, он мог видеть только что сиреневый туман и образа, которые в углу над дедом висели. Все-таки спортсмен, больше привык на свежем воздухе с лыжами и свистком. У теток иммунитет к окружающей среде оказался более подготовлен, но от этого не легче. Последствия свекольного побоища были повсюду. А посреди этого восседал мой дед в своем фартуке. На столе тихо мирно лежал нож сантиметров 30 в длину, ну и в свекле есессно. 

Глядя на выпученные глаза незванных гостей, дед смекнул что к чему и говорит мол чото часто вы все ходить стали. Только вот перед вами группа была, не успел даже прибраться. И молоденькой девахе так значит из под своих бровей загадочно подмигивает. И лыба на пол лица как у Попова в гриме, только кепки не хватает. А у девахи по ляшкам уже волна пошла айвазовского толи от смущения толи от страха. И букетик тревожно затрясся. Та что постарше портфель свой к груди прижимает и говорит –это чего же вы Антон Лукич тут устроили?.. -а щас ты узнаешь лярва гестаповская чего устроил… Дед со стула встает и ножичек со стола своими красными от свеклы руками подбирает. А аппарат на кухне бурлит посвистывает, крупповская сталь по плитке стучит, орлы крыльями подмахивают, черепа клац-клац. Тут мужик делегатский из под каматоза в себя пришел. Мясника увидел. Прихуел быстро и в карман полез. Аки ворошиловский стрелок пистолет стартовый, со школы спижженый, достал и на деда значит наставил. Стой, говорит, старик, а то пизда тебе. Дед и тут не растерялся, икону с полки взял, и как поповичмуромец на трехголового супостата попер. С мечом и щитом. –ах выж пидарасня конченная, от куда вы беретесь только, мракобесы залупанские. У девки что волна по ляшкам ходила пробил ниагарский водопад по обеим ногам да на пол. А содержание газов в атмосфере превысило все допустимы нормы. Не такого она ожидала от советского пенсионера. Не выдержав накала страстей баба с портфелем дала ебу прямо в окно, примостившись в дедовской клумбе вместе с рамой. Житейский опыт подсказывал ей, что до зоны безопасности еще далеко, поэтому пробив головой дыру в заборе она похуярила к себе в гороно. Физрук начал палить из стартового пистолета. Но так как единственный патрон спиздил трудовик по пьяни, пальба закончилась на крике –на тебе пидор старый сдохни. После этого физрук получил иконой промеж глаз и откинулся блаженным сном на коврик у двери. Молодая педовка собрав мозги в кучу бросила букет в деда и с воплями и писками побежала в сторону кухни. Как не кстати по полу катился мячик физрука, оброненный им во время ухода в нирвану. Деваха в истерическом экстазе наступила на мяч. Мокрые колготки предательски пошли по шву, а ноги в разные стороны. Цепляясь руками за ложки поварешки а ртом жадно глотая воздух, которым не успела надышаться за свои двадцать с хуем лет, молодая летела на встречу неизведанному. На встречу самогонному аппарату. Последнее что она увидела в тот день были немецкие орлы и черепа, стремительно приближающиеся к ее невинному девичьему лбу. 

Дальше уже другая история. Приехали собаки с милицией. Тетка трясла своим портфелем и плевалась пеной с просьбами привести высшую меру наказания прямо на месте, по законам военного времени. Физрук подобрал свой мяч и поплелся на урок. Я его в 90е кстати часто в храме нашем видел. Потом пропал куда-то. А молодую увезли в больницу. Небольшое сотрясение. И ожог на лбу, орлы с черепами. А баба то красивая…была. Кликуху ей дали еще – фрау косорыловка. Чо с ней даже и не знаю. Ну а деда пожурили, и отпустили восвояси. Старику то уж 82 года было. Да и не поверил никто в эту история. Газами надышишься и не такое привидится. 

Так что дед я тебя часто вспоминаю. Ты уж прости нас, что все так проебали. Может оно и хорошо, что не увидел ты всего того беспредела что у нас творился. А дом твой стоит. До сих пор стоит. А кто не верит, может сходить и посмотреть. Да выпить соточку за упокой души хорошего человека и солдата. Антон Лукич Огурцов 1903-1987. Москва-Берлин-Москва.