дача

Он хотел бы ходить в гости к старому, седому соседу, тот научил бы его вязать морские узлы или что-то вроде того, но такого соседа у него не было, а был какой-то пузатый угрюмый дядька с усами и уродливым фургоном, которого он иногда видел копающимся в высохших грядках на его запущенном участке: чего он там копается? там уже всё давно высохло и умерло, от скуки наверное. Сосед может и умел вязать узлы, но вряд ли стал бы учить соседского мальчика их вязать, он даже с родителями мальчика едва здоровался и они иногда спорили о том, как соседа зовут: Антон или Артём. С другой стороны уже не было участка - вместо участка там начинался овраг, заваленный мусором: ржавыми железками, кусками штукатурки, прелой гнилой травой на кучах травы, как памятник на постаменте, возвышалась белая кухонная плита, вся облезлая, с выбитым из двери духовки стеклом. Мальчика часто посещала идея устроить себе в овраге нечто вроде укрытия, построить из мусора домик или вроде того. Бытовой мусор туда не сбрасывали, предпочитая большую свалку по дороге в районный центр, так что в овраге не стояла вонь и только прелая трава давала странный, сладкий запах, и он был в целом пригоден для игр, но мальчику не с кем было отваживаться полезть туда, а сам он побаивался, что его заметят с дорожки, идущей между оврагом и его участком, по которой жители села ходили набирать воду к роднику, заметят и накричат, нажалуются родителям и ему придётся скучать на участке, где не было никаких развлечений, кроме сарая со старыми инструментами, но в сарае было пыльно и папе мальчика не нравилось, что он проводит там время, попортит ещё что-то, хотя портить там было нечего, это был старый пыльный сарай, полный бесполезного старого убого барахла, за которое папа мальчика переживал больше, чем за сына, смертельно скучающего в умирающем селе, куда его возили, потому что не с кем было оставить: раньше его оставляли сестре отца, но они из-за чего-то поругались, и мальчика пришлось забирать с собой. А он любил оставаться с тётей. Ему нравилась её квартира, маленькая, но с кожаным диваном и высокими потолками, в которой пахло табаком и едой - гостиная была совмещена с кухней. Тётя не видела особой разницы между племянником и своими подругами и рассказывала ему все те же подробности своей жизни, которые рассказывала подругам, стоя у плиты спиной к нему и что-то увлечённо шинкуя, пока мальчик сидел на диване, наслаждаясь его гладкостью, прохладой и тем, как от него отражается свет торшера. Он не понимал ничего из того, что тётя ему рассказывала, но регулярно угукал по ходу истории и этого было достаточно: никакого осмысленного ответа тётя от него не ждала и возможно воспротивилась бы попытке его дать. Разругались брат с сестрой по причине вовсе не связанной с мальчиком, они поругались из-за проклятой дачи, на которую отец хотел для выполнения своей честной доли садово-огородных работ затащить сестру, которая с детства ненавидела эту дачу, а от работ в огороде, картофельных грядок, запаха парника (мальчику он нравился) и яблоней её тошнило. После смерти их мамы, которая была не за горами, дача перейдёт в их совместное наследие, и папе мальчика казалось несправедливым, что он с женой в одиночку занимается участком, а владеть они им будут на равных правах. Хотя тётя уже много раз сказала ему, что не заинтересована в участке и никаких претензий на него предъявлять не будет, брат ей не верил и продолжал давить на неё при каждой встрече и спрашивать, не надумала ли она помочь ему с женой на участке, "он и твоим тоже будет всё-таки". Он делал это как бы невзначай, но сестра знала, что ничего кроме этого вопроса его не волнует и он только ждёт момента, который покажется ему подходящим, чтобы поднять эту тему, и ждала этого момента с тревогой и затаённой злобой на брата. Последний раз когда он приехал к ней (заехал проведать по пути на работу, так он сам это называл), она прямо с порога спросила его, будет ли он опять поднимать вопрос дачи, на что он обиженно ответил, что ничего такого плохого в теме не видит и почему он должен бояться её обсуждать не понимает, на что измученная сестра сказала, что не пустит его и разговаривать не будет. Он не был готов к такому отпору и просто стоял молча какое-то время, подбирая слова, которыми 1) защитит своё право поднимать вопрос дачи и распределения работ на ней 2) сможет заставить её принять участие в работах 3) приструнит сестру, и в итоге хотел сыграть известную сестре карту: Оль, я же просто проведать тебя заехал, что ты в самом деле, что я враг тебе что ли, но что-то соскочило и он пошёл напролом обвинив сестру в тунеядстве, на что был прямо послан нахуй. Он постоял и покричал какое-то время перед закрытой дверью, но сестра не отвечала и когда он услышал, что как щёлкнул замок в двери ванной, он пошёл вниз, к машине, не видя и не слыша ничего вокруг, полностью занятый своей злобой к сестре и мыслями о несправедливости. Из-за этого мальчик теперь не мог остаться с тётей и был лишён её историй, её стряпни, и, самое обидное, её роскошного дивана. Свой диван был и в овраге. Может, поэтому мальчик и хотел устроить там своё жилище. Овражный диван был конечно хуже тётиного, и вообще не кожаный, а текстильный, с цветами, а на одной его половине чернело жуткое прожжённое пятно, из которого торчала обивка - когда-то белая, но теперь пожелтевшая. Ну и что, вторая его половина выглядела даже удобной. Нужно только найти кого-то, кто составит ему компанию. Мальчик уже пытался как-то подружится с местными ребятами, которые собирались на другом конце села, у дерева с тарзанкой и лавкой, на которой они сидели часами, но так и не смог решиться подойти к ним и просто прошёл по дороге мимо них, стараясь идти как можно непринуждённее и не смотреть в их сторону, немного походил между деревьев, а потом прошёл обратно, что показалось местным ребятам очень странным поведением.

гнездо шмелей

папа жлоб

Очень хотелось быть лучше других людей, хотелось признания или хотя бы просто интереса других людей к себе. Такая цель, причём так чётко обозначенная, считается недостойной: нужно стремиться не к признанию, а к какому-то собственному, не зависимому от других людей и их мнения идеалу, но кто знает, есть ли хоть какое-то удовольствие или польза для человека в достижении этого идеала или нет, разве кто-то может их гарантировать? А если нет ни удовольствия, ни пользы, то стремление к этим идеалам обретает религиозный, мученический смысл: человек отрекается от достижимого, реального удовольствия ради эфемерной цели, критерии достижения которой гораздо менее ясны. Но это черно-белое теоретическое рассуждение.

Фанатизм - плохо, это узколобость, религиозная ограниченность.