Цифровая война: свадьбы, похороны и целевые убийства

О том, что стоит за атаками дронов, чем оборачиваются их ошибки для операторов машин, почему травматизация — удел как военных, так и нонкомбатантов  

Обсуждать войну в категориях этики занятие, на первый взгляд, неблагородное: вряд ли найдется много людей, готовых видеть в массовых кровавых конфликтах что-то высоконравственное. С другой стороны, можно отбросить романтику пацифизма и вспомнить о понятии «справедливая война», с помощью которого описываются морально допустимые противоборства. Вообще, как утверждал Йохан Хейзинга, война — это еще один вариант игры, проявление присущей человечеству состязательности в борьбе за ресурсы. Как у всякой игры, у нее есть правила, которые вырастают в определенные культурные ценности — например, принимают форму международного гуманитарного права. В конце концов, именно милитаризм можно считать одним из источников современного технологического прогресса: если бы не военные, не было бы создан ARPANET (прототип сети Интернета) и многие широко известные среди пользователей сервисы — вроде той же программы Photoshop. Так что война — еще одно проявление «человеческого, слишком человеческого», испытывающее на себе последствия дигитализации.

Машинерия войны

Однажды, после публикации серии эссе, легших в основу книги «Войны в Заливе не было», французский философ Жан Бодрийяр проснулся по-настоящему знаменитым. В этих текстах автор утверждал, что конфликта за освобождение Кувейта по сути не существовало, место реальных боевых действий заняли телевизионные картинки, симулякры. Конечно, операции «Щит пустыни» и «Буря в пустыне», опыты по применению «умного» оружия имели место. Однако гражданское население (например, стран международной коалиции) лицезрело ангажированные сообщения СМИ, что подменяли собой настоящую жестокость военных действий политической пропагандой.

С тех пор общим местом стали рассуждения об изменениях практик войн, которые теперь ведутся не только в реальном времени и в реальных локациях, но и получают медийное освещение. И это информационное измерение нередко оказывается для наблюдателей единственной доступной «правдой». В конечном итоге любой зритель становится участником уже информационной войны и превращается как минимум в нонкомбатанта, так или иначе «обслуживающего» боевую деятельность вооруженных сил какой-то стороны.

Информационное измерение войны — часто единственно доступная «правда»

Впрочем, пока жаждущие повода схлестнуться в интернет-баттлах пользователи ведут бесконечные дискуссии, вооруженные конфликты продолжают случаться. «Долгий мир», который наблюдается в последние несколько десятков лет, касается только развитых стран, которые предпочитают договариваться между собой мирными способами. Однако военные вмешательства в дела других государств, в том числе в рамках их внутренних гражданских столкновений, происходят систематически.

Серьезным подспорьем здесь выступает провозглашенная в США политика целевых убийств как симметричный ответ на 9/11, и разработки в области военной техники, направленные на повышение автономности беспилотных летательных аппаратов и результативности применения боевых дронов. Юристы все еще спорят о допустимости использования такого оружия, в то время как военные утверждают: благодаря машинам можно добиться повышения эффективности уничтожения противников без потери собственных солдат. Войны превращаются из массовых побоищ в совокупность точечных ударов, от которых не страдают невинные люди. И войны становятся гуманнее, что не так уж и плохо при условии, когда без них нельзя обойтись.

О лукавстве этих заявлений можно говорить долго. Самая простая претензия очевидна: далеко не все дроны способны действительно распознать гражданские и военные цели или отличить комбатантов противника от гражданских лиц. А их системы дистанционного управления имеют ряд уязвимостей, что провоцирует возникновение нового типа технологически обусловленных военных преступлений.

Свадьба времен войны

Один из самых известных примеров подобных трагических ошибок, приведших к гибели гражданского населения, произошел в Йемене в декабре 2013 года. 12 декабря свадебная процессия, состоявшая из примерно 60 гостей, выдвинулась из города Рада. Вскоре передвигавшаяся на 12 машинах процессия была атакована с воздуха дроном. На месте и впоследствии от множественных осколочных ранений пострадало 34 человека: 10 было убито, 24 получили серьезные травмы.

По информации американских военных целью ударов был Шавкай Али Ахмад Аль-Бадани (Shawqi Ali Ahmad al-Badani), один из лидеров Аль-Каиды на Аравийском полуострове. Несмотря на очевидные свидетельства случившейся ошибки, официальные представители ЦРУ отчитались о таких результатах операции: террорист ранен, но смог сбежать, убитыми оказались 9-12 военных, гражданское население не пострадало.

Спустя год международных расследований официальные представители американских властей продолжали настаивать на подобной позиции. Жертвы же той атаки давали интервью, в которых подробно живописали ужасы авианалета. В этих рассказах фигурировала и информация о странных денежных компенсациях, врученных в полуофициальном порядке сотрудниками йеменского Бюро национальной безопасности.

Правозащитники сообщают о погибших от атак дронов мирных жителей

В историю военных конфликтов этот эпизод вошел как вопиющий опыт применения современного оружия. В то же время подобные истории не такая уж редкость: в 2013 году международная правозащитная организация Amnesty International обнародовала доклад о множественных случаях незаконного применения американскими военными беспилотников на территории Пакистана. Вслед за правозащитниками и в ООН стали говорить о сотнях погибших мирных жителей, ставших жертвами войны дронов на той же территории.

На фоне, мягко говоря, противоречивости такой тактики ведения боевых действий позиция атакующей стороны выглядит довольно цинично. Пока в прессе публикуются критические статьи о цене таких побед над терроризмом, военное лобби (кстати, далеко не только американское) продолжает настаивать: целевые убийства, осуществляемые без вторжения войск на территорию противника, работают как скальпель, почти с хирургической точностью уничтожая опасных преступников и делая мир лучше. Тот факт, что в войнах непосредственное участие принимают машины, а не люди (террористы в этой картине мира почти лишены человеческого достоинства), по мнению военных выступает лишним доказательством в пользу гуманизации конфликтов.

Правда, эта официальная позиция может быть поставлена под вопрос и в том случае, если мы задумаемся о психологических эффектах виртуализации войны для солдат, например, операторов дронов. Обретая эту специализацию, они будто бы превращаются в подобие геймеров, оснащенных реальными возможностями убийства, но сражающихся в Афганистане из бункеров, скажем, в Неваде. Их участие в боевых операциях напоминает борьбу с несуществующим за пределами геймплея противником, но так ли уж виртуальны при этом их переживания и опыт?

Жутко человечные машины убийства

Как заявляют современные исследователи, операторы дронов как профессиональные военные работают в таких условиях, которые создают предпосылки для формирования т.н. посттравматических стрессовых расстройств.

Дистресс для солдат как последствие участия в войне — почти норма, недаром в развитых странах давно разработаны и применяются вариации опросников для выявления признаков ПТСР для военнослужащих (PTSD CheckList — Military Version). Они включают в себя вопросы о повторяющихся и тревожащих воспоминаниях, образах, снах, связанных с прошлыми боевыми или служебными событиями, о специфических физических реакциях, возникающих как напоминание о пережитом, и об общем психологическом состоянии ветерана (чувствует ли человек отчуждение от других людей, легко ли контролирует настроение)?

Эти анкеты строятся на следующем предположении. Если отвечающий испытывает определенные соматические, психологические проблемы при припоминании событий военного прошлого или в ситуации столкновения с соответствующими триггерами, значит, этот опыт оказался слишком болезненным. Для окончательной постановки диагноза требуется клиническая диагностика, а затем и проработка стрессовых реакций. Без должной психологической и медикаментозной помощи может наблюдаться хронизация процесса, приводящая к инвалидизации пострадавшего.

Впрочем, по мнению экспертов, операторы дронов удивительным образом чаще других военных специалистов страдают от травматических переживаний. А ведь они как будто удалены от собственных жертв, не имеют возможности ощутить их непосредственное присутствие как человеческих существ. Завершив боевой «вылет», они возвращаются домой к семьям, а потом получают награды за тысячи уничтоженных людей, от столкновения с которыми их защищало применение машин. Но не все так просто. На деле этот кажущийся комфортным ритм страшно изматывает.

Операторы дронов чаще других военных страдают от травматических переживаний

Как и прежние военные, операторы вынуждены хранить молчание относительно деталей своей «работы». Только теперь они умалчивают не о прошлом, а о настоящем, каждый день переживая опыт одновременного ведения боевых действий и гражданской, «обычной» жизни. Неизбежно возникает эффект «расщепления» реальности на две конфликтующие части: мирную жизнь и хладнокровные убийства. Психопатические личности, может, и в состоянии так существовать, но среднестатистический человек испытывает от соседства этих двух повседневностей весьма болезненные ощущения. А молчание и тайна, которой окружены эти переживания, только способствуют усугублению положения.

При этом в отличие от своих предшественников, операторы военных беспилотников действительно знают тех, за кем наблюдают. Они месяцами выслеживают потенциальных жертв, собирая информацию для определения этих объектов как целей. Они знают их распорядок дня, распознают членов их семей. Так что выпуск ракеты не похож на игровое действие в виртуальной реальности. Он порождает ощущение вины и страдания. Как писал один из подобных профессионалов: «Бой есть бой. Убивать — значит убивать. Это не видеоигра. Да, это не то же самое, что сражаться на поле боя. Ну и что?».

Получается, что боевые действия действительно обрели новую высокотехнологичную реальность, одновременно став относительно дешевым и удаленным способом решения конфликтов. Но до тех пор, пока технологии конструируют люди, до тех пор, пока именно мы управляем устройствами — напрямую или создавая соответствующие алгоритмы — именно человек, а не машина оказывается убийцей. И этот убийца, одновременно роботизированный и по-человечески уязвимый — новый «лик войны». Страдающий, неспособный по-настоящему прочувствовать последствия собственных решений и прячущий свою ответственность за цифровыми инструментами. Впрочем, страдание, боль — переживания, превращающие войну в ценный для обществ и конкретный людей опыт. И изменившаяся машинерия ведения действий здесь ничего не меняют, только доказывает, что с приходом цифры человек может придумать массу новых мучений. Для других, а, значит, и для себя.

Источник: Н+1