ЧТО МЫ ВИДИМ, КОГДА ЧИТАЕМ?

Мы увлекаемся сюжетом, оцениваем стиль, следим за размышлениями автора и размышляем сами. Но чтение — не менее загадочный и интересный процесс, чем то, что именно мы читаем. 

Герман Гессе как-то заметил, что существует три типа читателей. Наивный читатель воспринимает содержание книги как действительность, как нечто объективно существующее — он «проживает» события произведения, полностью им отдаётся. Книгу будто бы читает не он, а кто-то другой. 

Читатель второго типа уже может занять более отстранённую позицию. Он понимает, что писательский взгляд на мир — лишь один из возможных. Этот взгляд диктует ему и способ повествования, и выбор художественных средств. Поэтому читатель второго типа «находит удовольствие не в том, чтобы следить за содержанием во власти писателя, а в том, чтобы следить за писателем во власти содержания».

Для читателя третьего типа книга вообще не обладает самостоятельной ценностью: она имеет значение только как исходный пункт для его собственных идей. С этой точки зрения надпись на коробке сигарет может быть наполнена таким же глубоким смыслом, как и роман Стендаля. 

Чтение может показаться самым естественным и банальным занятием. Но понимаем ли мы, как именно мы читаем?

Известный американский иллюстратор Питер Менделсунд в своей книге «Что мы видим, когда читаем» с подзаголовком «феноменологическое исследование с иллюстрациями» показывает, что чтение — нечто куда более сложное и интересное. 

Что же на самом деле происходит в нашей голове, когда мы читаем? С психологической точки зрения чтение — это соединение. Соединение звуков и букв, визуальных стимулов и языковых структур, соединение предметов, культурных значений и эмоциональных переживаний. Это по определению что-то неоформленное и нестабильное. 

Прочитайте первый абзац «Улисса»: 

Сможете ли вы представить себе Маллигана после такого описания? Скорее всего нет, хотя и отчётливо увидите некоторые детали. Вы можете даже увидеть, как бритвенное лезвие блестит на солнце, и почувствовать запах пены, хотя в тексте об этом нет ни слова. Но образ самого героя будет возникать в вашем сознании лишь постепенно, наделяясь всё новыми и новыми характеристиками. 

Такая подвижность смысловых значений является неотъемлемым свойством самого языка. Уже полуторагодовалые дети воспринимают речь не только с точки зрения звуков и визуальных представлений, но и с точки зрения значений. Поэтому они легко различают слова, которые произносятся почти одинаково: «Дом — это где живут, а дым из трубы идёт».

В некоторых языках эта подвижность проявляется сильнее, чем в других. Например, китайские иероглифы на первый взгляд гораздо более конкретны, чем алфавитные знаки: 上 (шан) и 下 (ся), которые означают «верх» и «низ», самим своим начертанием имитируют указательные жесты. Но эти же иероглифы в другом контексте могут означать также «руководители» и «подчинённые», «с одной стороны» и «с другой стороны». 

Борхес, хорошо знающий японскую поэзию, указывал на её «мудрую двусмысленность»: 

Из книги Оливера Сакса «Глаз разума»

Герои художественного произведения владеют этим искусством «мудрой двусмысленности» в ещё большей степени, чем японские иероглифы. «Представьте свою маму. А теперь представьте любимую литературную героиню» — просит читателей Менделсунд. Сконцентрировавшись, мы сможем в подробностях вспомнить облик своей матери, даже если видели её уже давно. А вот Анну Каренину нам так просто увидеть не получится, даже если мы только что внимательно прочитали роман Толстого. 

Пока мы читаем, нам кажется, что мы «видим» героев — чтение похоже на просмотр художественного фильма. Но если читателя «Карениной» спросить, какой у героини нос, он едва ли сможет ответить (хотя может вспомнить её тонкие кисти или нежный пушок над губой).

В отличие от полицейских программ для составления фотороботов, мы не мыслим чёткими образами: предметы в нашем воображении будто бы покрыты туманной дымкой. И писатели прекрасно это чувствуют и понимают. Как писал Стерн, хороший писатель похож на хорошего собеседника: 

Из романа «Жизнь и мнения Тристрама Шенди»

Главное достоинство книги Менделсунда — чрезвычайная наглядность. Можно даже сказать, что она скорее нарисована, чем написана. Это отражение многолетнего дизайнерского опыта автора: прежде чем создать свою книгу, он оформил около 600 других. 

Эта профессиональная чуткость к визуальным качествам художественных произведений пригодится каждому. Полное погружение в сюжет может быть очень захватывающим, но без отстранённого, внимательного отношения к собственному восприятию чтение как занятие утратило бы значительную часть своей привлекательности.