БЕГ

Теперь, когда инфы в открытом доступе достаточно, можно об этом написать. Реплики оставляю такими, какими запомнились. Ждал, когда появятся видео, подтверждающие их основную суть: чтобы знать, что в голове ничего не перемешалось.

Думаю, было так.

Когда она сказала, что Владлен её уже видел, что она что-то ему дарила (насколько помню её слова, недавно; он даже пошутил: «Видишь, жена — вот эта девушка!»; оказалось, дарила в «Листве») — у него возникли подозрения. Думаю, что возникли. (В подтверждение этому: слух, что о готовящемся покушении на Татарского уже было известно.) Но он в типичной своей хитроватой ораторской манере не подал виду, и сказал: «А несите сюда эту статую!».

И добавил: «Посмотрим, не взорвётся ли она».

Все посмеялись, похлопали.

В тот вечер много смеялись и хлопали.

Владлен, всё в той же манере, сказал вдруг вручившей подарок девушке, настойчиво обращаясь к ней по озвученному ей роковому имени — «Ты это, сядь здесь… ну, поближе ко мне!». Она — «Я стесняюсь…». Он — «Садись, вот кресло…». Она села.  

Я только потом понял, зачем он это сделал.

Кажется, затем Владлен весьма лирически начал рассказывать о своем недавнем опыте хождения по музеям. Говорил, грустно ему — ведь заходит и видит всё то, с чем он воевал. Вон та пушка — её использовал. Вот эта — тоже. Пошутил: боится теперь в музей Отечественной 1812 года заходить, вдруг там тоже что-то знакомое!

А потом (или до этого?) ещё вот что сказал — «Так, пусть выскажутся все, кто мне еще хотели подарок подарить…», — и вскоре — взрыв.

Его книга, которую я пока не прочитал, называется «Бег».

Взрыв. (Первая мысль: да ну не может быть, абсурд, ну не после этой шутки же, ну не сейчас, наверное, это спецэффект какой-то… Другая первая мысль: а вдруг еще взрыв?)

Начинается наш Бег. С воспоминаний моих и друга, с которым пришли на встречу: я залипаю в телефон, а он смотрит куда-то в сторону сцены, и вдруг как в замедленной съёмке не видит, а скорее сознаёт взрыв, и как медленно начинают лететь стёкла. И толкает меня со стулом. Или со стула? Или взрывная волна толкнула нас обоих, или его, а он меня — в процессе своего падения. Неважно. (Непонятно.)

Бежим. Все — бежим. Первыми — все, кто сидели в задней половине зала и в целом были не тронуты. (Меня ни осколочком, лишь уши заложило и как будто ударило чем-то сразу по всему телу; другу малюсенький оцарапал щиколотку, что ли. Впрочем, многих последствия взрыва ранили очень случайно, не считаясь с расстоянием.) Сознаю, что как-то странно бегу — как будто на четвереньках, и тело слушается не меня, а кого-то другого; периодически, кажется, падаю. (Почему?) Дурацкая мысль в процессе: «Не толкнуть бы кого во время бега, а то по-скотски буду выглядеть…», но проконтролировать исполнение этого желания не могу.

Выбегаем. С другом — сразу через дорогу от бара. На всякий. Сверяемся, живы-целы ли. Записываем какие-то голосовухи, пишем сообщения родне и друганам. Я бросаю вслух идиотское: «Ёпт, там же наши куртки». Он: «Ёпт, у меня там паспорт!». Многие идут забирать одежду и вещи, а я пока не выкупаю, что происходит. Потом узнаю, что друг раздобыл-таки куртку и пошёл помогать вытаскивать раненых. Что делал я — до сих пор собираю по крупицам воспоминаний.

Сбивчиво пытался рассказать вопрошающим прохожим и другану-журналисту в телеге, что произошло. Бегал греться в ближайший озон (или это было сильно позже?), и там тоже рассказывал (новость в интернете разлеталась на редкость медленно). По пути видел девушку в белой рубашке, в крови, рыдающую (или это было сразу после того как выбежал? Всё смешалось). Мельком подумал, что это та, которая дарила статуэтку — теперь достаточно видео-пруфов, что это точно была не она (тварь предусмотрительно и не думала снимать пальто), но тогда это видение смутило ещё сильнее. Видел человека в военной форме, всего в крови. (Не понимал, почему, ибо челы в военке сидели примерно также далеко, как мы. Оказалось, то были другие.) Пытался зайти забрать пуховик, посмотреть, что с другой стороны кафе, — в уже начавшейся суматохе, не дали. Ещё минут через десять — дали.

Куртка на полу, в крови. В ужасе: неужели такой силы взрыв, что аж досюда?.. (Гардероб в подвальном помещении.) Потом поняли: просто кто-то раненый забирал свои вещи, мою задели.

Уже когда мы уходили, попытался отмыть пуховик водой из крохотной апрельской лужи по пути. Получилось не очень. Ехал в метро, прикрываясь, и только на хате осознал, что кровь была и на спине куртки.

Кстати: в метро, раз в сотни метров — какое-нибудь табло с георгиевской «Z». На районе — раз в полтора-два километра билборд, посвященный героям СВО. Кажется, год назад таких билбордов было и то больше. Идешь такой по улочке и сознаёшь, что десятки тысяч людей про войну и не слышали — да что там про войну: про окровавленного военного в центре Питера, мёртвого военкора и десятки раненых. Ничего.

Ничего.

Чекаю телеги. Гуманистические людоеды глумятся изо всех немощных сил своих. Они, защищающие страшнейшие грехи той стороны в стиле — «ну их можно понять, на них же напали!» (…), немножко подзабыли, что эта логика куда более применима как раз в первую очередь к уроженцу Макеевки Максиму Фомину. Они, цепляющиеся за его «всех убьём и всех ограбим!», немножко недопонимают, что это тот случай, когда такую реплику озвучивал человек, «убивший и ограбивший» уж точно меньше тех, кого они прямо или косвенно поддерживают и оправдывают. (Уж молчим про очевидную гротескную и шуточную составляющую той реплики.) И вообще, судя по ряду интервью Владлена, — он был одним из самых добрых популярных врагов, каких Та Сторона могла желать. (В 2о21 году был сторонником амнистии для большинства военнослужащих АТО и даже кое-кого похуже.)

Им же хуже, что таких всё меньше и меньше.

Скептичен к больно Христианской риторике, но глядя на гуманистических людоедов, понимаю: в сравнении с ними, Владлен действительно стал святым. Особенно если правдива гипотеза в первой части текста. (Ведьма все равно всучила бы подарок, или взорвала бы уже после мероприятия; а уж если бы на какой-нибудь автограф-сессии... Лучше было попытаться изобличить её здесь и сейчас, заодно посадив поближе к своему подарку. Наверное. Мне кажется, у него мелькнула такая мысль. А может, действительно, просто-напросто бдительность потерял. Пару часов назад появилась версия про эффект хорошей памяти. Пожалуй, она самая убедительная, в свою я теперь не верю, но оставлю и её.)

Впрочем, к чему эти гипотезы. Прямо перед выступавшим Владленом весь этот час с лишним сидели молодые ребятки. Некоторые, может, вовсе школьники. Я не знаю, что с ними стало. Но я очень хочу, чтобы что-то в любом случае не соразмерное их судьбам стало с теми, кто это сделал — и с теми, кто это оправдывает (и верит, что ни в коем случае не оправдывает).

Здесь следует сказать тривиальную истину. Одобряют, либо осторожно, но едко глумятся сейчас не только украинцы, а вполне себе российские люди. Таких ещё обычно именуют вырусью. И поспособствовали абсолютной убеждённости сей ведьмы в праведной логической правоте своего деяния («с огрессором борешься, на правильной стороне истории!») не только украинцы и даже Волковатые вырусе-заукрайнцы, а сумасшедшие идиоты, которых один автор метко назвал «милыми русскими». (Те, что совершенно искренне считают, будто сильно отличаются от «хороших русских».) Они могут сколько угодно говорить, что не одобряют терактов, но чего вы хотите, если вы весь год (а кто-то и раньше) способствуете заукрайнской военной мифологии и популяризируете её самые кривые и безумные тейки, прекрасно зная, как хорошо они воздействуют на психику ваших и смежных аудиторий? Считайте, террористка питалась дискурсом, к которому вы приложили руку. Вы и убили-с.

Вы и убили-с.

Говорят, когда в Америке что-то бахает, шутники в комментариях под соответствующими новостями начинают благодарить одну ДШРГ за работу и постить запрещённую символику.

Не знаю, к чему я это вспомнил.

Смеялись, хлопали, шутили.

Многое сейчас не вспомнить, но что-то Владлен шутканул про угрозу ядерным оружием — мол, ты с ним не можешь даже ограбить банк!

Про Владленовские банкоматы мы тоже тотчас пошутили. Мемы с ним повспоминали — будто он не прямо перед нами, а уже где-то не здесь был. И будто он не вояка с прошлым постсоветского острого козырька, а натуральный такой герой-рассказчик послевоенного эпоса, к которому в литинститут на лекции приходят восхищенные юные студенты и слушают его опыт фронтовой, журналистский, литературный. Опыт будто бы уже завершившейся, будто бы далёкой-далёкой войны.

Вечером 2 апреля мы бежали.

Книга ополченца, военкора и писателя Владлена Татарского называется «Бег».

Надеюсь, хрустящие плотью людской когда-нибудь — не убегут.