«Самара одевается слоями»

Валентина Чернова, в недавнем прошлом ведущий научный сотрудник Самарского художественного музея. Искусствовед, художник и литератор, Валентина — женщина, глядя на которую, понимаешь, что стиль — это не вопрос денег, а вопрос индивидуальности.

«Отношение к одежде у меня самое трепетное и искусствоведческое, я бы сказала. Мой папа в 1960 году окончил Московский пединститут и в качестве учителя рисования распределился в Куйбышевскую область. В Кинель-Черкасский район, в маленький рабочий поселок Тимашево, не отличавшийся тогда особенным благополучием. Но с учителями посёлку везло несказанно — учителя там были первоклассные!

Папе как молодому специалисту дали жильё, и поначалу родители обставили квартиру списанными школой столами и стульями — на собственную мебель денег не хватало. Да и мало что можно было тогда из мебели купить. Как и из одежды. Я перешла во второй класс, и мама сшила мне шубу. Достала с каким-то невероятным трудом кусок искусственного серого меха и сшила. Так вот, носила я этот мех до девятого класса. Правда, в девятом это уже была не шуба, а лыжная куртка. И именно тогда папа, считая, что у семьи учителя никогда не будет возможности одеваться так, как хотелось бы, сказал: «Не надо гоняться за готовыми платьями. Надо шить самой. Представляешь, как это интересно: придумать для себя платье?» И я с ним согласилась. Тем более что у меня был уже и некий навык.

В то время в школах на уроках труда преподавали кройку и шитье, и даже мальчики шили передники. И до сих пор есть вещь той поры, правда, не мною сшитая, но мною придуманная, которую я иногда надеваю. Появилась она у меня, когда я стала студенткой Петербургской, тогда Ленинградской, конечно же, Академии художеств (ныне — Санкт-Петербургский Государственный академический институт живописи, скульптуры и архитектуры им. И. Е. Репина — С.В.). Тогда идеалом красоты считалась Мэрлиин Монро, которая, как известно, не была худышкой. А я больше 45 килограммов не весила. И выглядела лет на тринадцать-четырнадцать. Меня моя субтильность напрягала страшно. И главным образом потому, что одеться я могла только в «Детском мире». Ну или что-то себе сшить.

С перепугу я начала на неё шить. Именно с перепугу, потому что сама приходила в ужас от одной только мысли, что мне придется делить с кем-то вещь.

И не так уж были далеки от истины. Академия в моё время — это вуз интернациональный: учились у нас молодые люди из самых разных стран. У нас принц из Персии учился. Дочка секретаря горкома партии в этого принца влюбилась, и его срочно перевели на учебу в Москву. Ну а что до России, то она была представлена чуть ли не вся. Со мной в комнате жила, например, женщина с севера, мастер спорта. Если вы почитаете Михаила Веллера «Легенды Невского проспекта», вы узнаете, что мастеров спорта брали тогда в вузы вне конкурса, в том числе в гуманитарные. Эта женщина была лыжницей. Бегала c прославленными Галиной Кулаковой и Раисой Сметаниной; спина, как у боксёра, и так же, как и я, изучала историю искусств и ужасно переживала, что не может в виду моей субтильности носить мою одежду.

Моя академия — это семидесятые годы. В тренде семидесятых — брюки-клеш. У меня была пара таких брюк. И моя соседка так расстраивалась, что не может их надеть! Так расстраивалась, что с перепугу я начала на неё шить. Именно с перепугу, потому что сама приходила в ужас от одной только мысли, что мне придется делить с кем-то вещь.

Со временем моё отношение к этому поменялось — сейчас могу совершенно спокойно надеть платье с историей. У меня даже собралась небольшая коллекция винтажных платьев. В ней есть, например, немецкое платье из купонной ткани с цветочным рисунком — «Кармен» 30-х годов прошлого века, привезенное из Германии как трофей. Было у меня и платье эпохи НЭП, с заниженной талией и в «ришелье» ручной работы. Теперь оно в собрании художественного музея (Самарский областной художественный музей — С.В.). Еще был старинный чувашский народный костюм XIX века, от двоюродной бабушки достался. Тоже в музее, правда, в другом — в Детской картинной галерее.

Некоторые платья я предоставляла на выставки. Скажем, в 2011-м. Художественный музей тогда придумал интересный проект — выставку «Образ женщины в советском искусстве». В запасниках СОХМ не оказалось ничего подходящего для экспозиции, и сотрудники принесли свои вещи. Татьяна Анатольевна Петрова, моя коллега, принесла сумочку трофейную из крокодиловой кожи, Рябчук Галина Владимировна, директор музея, – бусы, одна из смотрительниц — фильдеперсовые чулки своей мамы, музей Алабина одолжил нам советскую школьную форму и туфли производства Куйбышевской обувной фабрики. Ну и я принесла три антикварных платья. Одно из них, в стиле Мэри Поппинс, я с удовольствием ношу, чем, полагаю, весьма огорчаю Александра Васильева. Это платье подарила мне Татьяна Анатольевна. Платье её мамы, 1945 года. Креп-сатин, юбка в складочку, на плечиках «ришелье» на сетке, вышитое синим бисером. И когда Саша (он читал лекцию о моде тех лет) обнаружил это платье, тут же сказал: «Я его забираю». «Но у вас же, — говорю, — уже есть одно такое — я видела в каталоге. Чёрное. Ну и, кроме того, я свое ношу». Он был в большом изумлении.

Отношение к вещам с чужого плеча у меня теперь совершенно другое. Это же интереснее, когда платье с историей.

Нет, отношение к вещам с чужого плеча у меня теперь совершенно другое. Это же интереснее, когда платье с историей. Могу, к слову, и в сэконде что-то приглядеть. Отрез какой-нибудь. А в юности даже представить себе не могла, что воспользуюсь вещью, принадлежавшей кому-то другому. Ну и начала шить на сокурсницу. На другого человека, скажу вам, шить гораздо легче, чем на себя, и этой своей соседке сшила потрясающие чёрные расклешённые брюки. Сшила зимние драповые брюки-клеш. Сшила разлетайки. Швейные машинки тоже были дефицитом, но в студгородке их давали напрокат — многие студенты тогда шили. Одевались при этом часто весьма курьёзно.

Я училась на дневном отделении, и к нам с заочного перевелась девочка. Умница, красавица, фигура — песочные часы, а родом из Крыма. Крым — курорт, дети там растут среди отдыхающих, и когда девочки подрастают, то формируют гардероб, исходя из того, что видели на курортницах. Вот так же, по-курортному, одевалась и наша новенькая. Питерская зима, слякоть, всё в чёрном, в сером, а у неё — светлый в леопардовый принт, фланелевый брючный костюм. Впрочем, уже через полгода она стала стильной девушкой в чёрном.

Помню другую студентку, из Симферополя. Эта приехала с двумя болванками для шляп, вечерами формовала шляпы на этих болванках и на занятия без шляпы не приходила. Однажды заболела, и профессор сказал: «Что-то шляпки не видно».

Мне нравится эстетика этого времени. Нравится эстетика Серебряного века. И именно потому, что там очень много ручной работы.

Вообще кружева ручной работы — моя слабость. Недавно пересмотрела фильм о Екатерине II c Александровой. Александрова — не мой типаж, но от интерьеров (фильм снимали в замках Чехии), сервировки, костюмов получила несказанное удовольствие. Мне нравится эстетика этого времени. Нравится эстетика Серебряного века. И именно потому, что там очень много ручной работы. Не нравится женское платье середины девятнадцатого века — эпоха Анны Карениной. Разночинный тренд конца девятнадцатого тоже не люблю. Моду курсисток. Но какие чудесные крестьянские костюмы были в это время! Крестьянские, купеческие. Какие роскошные ткани!

На вахте сидела женщина, которая всю жизнь жила в подвале и всё хлопотала о нормальной квартире. Но при этом так этот свой подвал украшала, что когда туда приходила жилищная комиссия, то все члены только что в обморок не падали от красоты ситцевых ковров и занавесок, которые в этом подвале обнаруживали.

Студенткой я через день ходила в Мариинский театр. У однокурсника тётка работала там контролёром, мы платили тетке рубль и проскальзывали на галёрку. Рубль на всю компанию! А это три-четыре человека. Сначала, отправляясь в театр, филармонию или капеллу, не одевались как-то специально. А потом мне сшили потрясающее платье. По моему эскизу опять же. Вы знаете, где в Самаре была гостиница «Театральная»? Когда я приехала в Куйбышев, то на какое-то время поселилась в этой гостинице. На вахте сидела женщина, которая всю жизнь жила в подвале и всё хлопотала о нормальной квартире. Но при этом так этот свой подвал украшала, что когда туда приходила жилищная комиссия, то все члены только что в обморок не падали от красоты ситцевых ковров и занавесок, которые в этом подвале обнаруживали, и в один голос говорили: «Зачем вам другое жилье? У вас так роскошно!» Я с этой женщиной советовалась по шитью. И как-то она мне сказала одну очень мудрую вещь: «Если ткань дешёвая, придумай интересненький фасон. Если дорогая, шей как можно проще».

Студенткой я этой женщины не знала, но фасон платья для театра как раз по такому принципу строила. Роскошная ткань — черный бархат (по случаю опять же достали) и аскетичный крой. Платье прямое, чуть за колено, узкий рукав, воротник — стойка, а под воротником достаточно большой круглый вырез. Всякий раз в театр его надевала. И, помню, в антракте одна дама сказала: «Девочка, какое у тебя красивое платье. Напрасно только ты его с сапогами носишь». И вот тогда я стала не только надевать в театр специальное платье, но и брать с собой туфли. Эти походы в Мариинку, они ещё и в этом смысле меня, провинциалку, воспитывали.

Академия — это незабываемо! Она всегда в моём сердце, как и сам Петербург. Город потрясающей красоты и особой интеллигентности, которая проявлялась даже в том, как одевались наши сокурсницы из петербурженок. Ну вот вам пример. Была у нас девочка, коренная ленинградка, которая казалась нам, провинциалкам, абсолютной скромницей. Но когда в числе отличниц мы с ней оказались за рубежом (месяц практики в Венгрии), тут-то и стало ясно, кто есть кто.

Мы тоже были интеллектуалками и, как только приехали в Будапешт, сразу же стали искать альбомы Марка Шагала и смотреть ретроспективы фильмов Формана и Бергмана — у нас тогда это всё можно было увидеть лишь на закрытых показах. Но, отправляясь за рубеж, большинство из нас нарядились в мини ацетатного шёлка, а по прибытии тут же купили туфли зелёного и красного лака на высоченной платформе. Ленинградка даже не смотрела в сторону всех этих шелков и платформ. Но однажды мы всей компанией спустились в подвальчик перекусить и оказались за одним столом с немецкой семьей. Наша скромница заговорила с ними по-немецки. Они подняли на неё глаза и просто сразу в неё влюбились, а благодаря ей и во всю нашу группу. Но влюбились они в неё, как я подозреваю, не только из-за знания немецкого языка.

На ногах у этой нашей однокурсницы были очень простые сандалии, но они были из натуральной кожи. На ней было неяркое, спокойной длины платье из вискозы. В ушах у неё были серёжки, но это не был хитовый в те годы пластик цвета «вырви глаз». Это были небольшие, но очень изящные серебряные серёжки. Все неброское, натуральное и очень женственное. А женственность вот такая вот — нежная, скромная женственность, в те времена в Европе была в дефиците. Венгрия очень гордится красотой своих женщин. И не без основания.

Одна венгерская художница постоянно ходила в майке-алкоголичке, а из-под мышек у нее висела растительность, извиняюсь, до талии. Никаких комплексов. И никакого мейкапа.

Но тренды тогда задавали хиппи с феминистками, и венгерки, во всяком случае, те, с которыми мы общались, выглядели, прямо скажем, отталкивающе. Одна венгерская художница постоянно ходила в майке-алкоголичке, а из-под мышек у нее висела растительность, извиняюсь, до талии. Никаких комплексов. И никакого мейкапа. Впрочем, венгерки и без мейкапа ярки. И одеваются по колористике ярко. Юг! Вообще, это тема для диссертации — влияние климата на колористику платья. Поэтому только одна история.

В 1980-е я совершила поездку на агиттеплоходе «Коммунист». Мы плыли по Волге, причаливали к нефтеналивным танкерам, которые ходили за рубеж; свободные от вахты моряки приходили в наш кинозал, и мы крутили для них фильм «Москва слезам не верит», читали им лекции об искусстве, водили по выставке. Пришли таким образом в Ярославль, и я обнаружила совершенно другие лица. Ярославль севернее Самары, там меньше солнца, кожа у людей бледнее, и волосы бледнее, и ресницы. И глаза неяркие — сероватые. И все какие-то однородные, и одеты одинаково. А Самара — это микс. Микс ста народов. И она, конечно, ярче. Красочнее, сочнее. Одевается слоями. И, безусловно, живописно. Особенно сейчас, когда такой огромный выбор. В безбрежности предложений тоже есть свои проблемы. Но если есть чувство стиля, проблем не возникнет, где бы ты ни одевался. Хоть в бутике, хоть на Кировском рынке. Другое дело, что чувство стиля — это врожденная вещь. И оно либо есть, это чувство, либо его, увы, нет.

Светлана Внукова