Чернота

— Ну-ну, не плачь. Всегда восхищался тем, как ты умеешь укладывать вещи.

— Меня мама научила. Мы жили всемером в избе, места мало — один сундук на всех. Правда, и вещей было мало, не то что у нас с тобой сейчас. Ты только аккуратнее, я там все по карманам разложила, не перемешивай. Я сейчас, — и ушла на кухню.

— Кусок мыла. Произведен на мыловаренном заводе имени Карпова. Вместе с тоннами такого же желтого однообразного застывшего месива, — яркие рисунки на бумажной упаковке не менялись уже лет десять. — Это мыло, которое я подарил ей на 8 марта. Зачем такое нарядное? Хватило бы куска хозяйственного. Говорят, из людей в фашистских лагерях делали мыло...

Зубной порошок «Особый». Зеленая зубная щетка. Трубка в кисете. Все равно положила, хотя не любит, когда я курю! Пара сменного белья, носки. Небольшая жестяная кружка — это что, фронтовая? Или похожа просто? Господи, у всех всё одинаковое и не меняется годами.

О, яблоко. Пахнет прекрасно. Этот запах сразу заставляет вспомнить «Смуглянку-молдаванку», только ты не виноград, а антоновку собирала, помнишь? Да ты не слышишь меня...

Из соседней двери высунулась помятая голова в шерстяном платке:

— Таварщи! Спать мешаете!

— Простите, товарищ Ганкина.

Едем дальше. Документы — это понятно. Краснокожая паспортина! Военный билет. Член ВЛКСМ с 1926 года. Беспартийный. Ха, не сказать, чтобы частое сочетание! Я рассказывал, как мне его выдавали? А, уже некогда, — он махнул рукой.

— Спички. Блокнот и карандаш. Стихи писать? Ну, может вдохновлюсь чем. Новый опыт.

Когда вижу такие карандаши, вспоминаю «гробики», которые нам выдавали перед отправкой в Брест. На бумажке нужно было написать свои имя, фамилию и номер, представляешь! Карандашом вот этим вшивым! И вложить в гробик. И с этими гробиками потом в грязь, в окопы. У немцев были железные жетоны, другое дело. А сколько русских лежит неопознанных? Твой отец, опять же...

Все же хорошо, что Сергей Никифорович позвонил лично и предупредил. А то бы даже попрощаться не успели. Всех бы перебудили. Эта гнида Ганкина жаловалась бы на собрании опять. Хотя не тебе ее бояться, ты всегда за себя постоишь. К тому же, я скоро вернусь. Даже бритву брать не буду.

— Да я положила. И ножик перочинный.

— Ого! Ну, теперь я опасный элемент.

— Милый мой, я буду за тебя молиться.

— Отставить молиться! Светское государство. Ну, обнимемся. На войну меня провожала, вернулся живым и невредимым, и здесь обойдется.

— Возьми шарф потеплее.

— Ты как моя мама.

— Нет, я хуже.

— Ну всё, всё, перед смертью не надышишься. Не в этом смысле. Так, я пошел. Лифт, кстати, сломан.

— Ох, горе-горе!

— Да не стони ты. Почините лифт. Шутка. Всё. Лизу поцелуй. До встречи.

Спускаясь по черной лестнице, он нащупал в кармане краюху черного хлеба в платке. Чуть подсохла, но есть еще можно. За окном была черная ночь. Внизу его ждала машина.

Черная, как когда-то волосы его Голды.