Чарли

Рассказ, 2019 г.

Двадцать третье июля тем летом было настолько жарким, что невольно казалось — от удушающей горячей влаги можно на полном серьезе сойти с ума. В такую пору невозможно спокойно выйти на улицу и пройтись без отдышки, которую испытывают старики с пятидесятилетним стажем курения, а также без истекающего со лба водопада соленого и липкого пота. И если в Испании пик жары называют «сиестой», то в средней полосе России это по-другому должно называться. Здесь как никогда подошло бы понятие «филиал ада». Но все-таки это слегка преувеличено.

Но я, будучи тринадцатилетним мальчишкой, не мог усидеть дома в собственные каникулы. Не был домоседом, а потому целыми днями, несмотря на пекло, проводил время на улице, правда в одиночестве.

По натуре я — одиночка и был таким всегда. Мне элементарно не с кем было гулять, потому что круг общения тогда сводился к немногочисленным товарищам из родного города. Здесь была лишь пара-тройка приятелей с новой школы. А друга — настоящего и верного никогда не было вовсе.

Дружба — специфичное понятие, нечто неосязаемое и практически фантастическое. И мне самому куда интереснее было общаться со своим внутренним «я», или как это часто называют — «вымышленным другом». Нет, я не сумасшедший, никогда не слышал голоса в голове, и уж тем более не видел никого и не представлял. Я знал, что я — это я, и лучше, чем с самим собой мне за все детство ни с кем не было. Потому общения не искал вовсе и привык, что идеальный друг — безмолвный друг.

Родители работали до позднего вечера, но для нашего семейного бюджета это было прямо пропорционально: чем больше они работали — тем меньше было денег. От этой нищеты даже пришлось бежать в другой город, но она и там догнала. Она всегда опережала.

И вот, из большого, просторного, пусть и бедного пустого дома я перебрался в набитую скудной меблировкой маленькую коммунальную картонную коробку.

Соседи также казались мне безумно неприятными. Особенно забавляло, когда родители волновались о том, что я не завожу дружбу с другими детьми и говорили: «Ну выйди во двор, подойди к ребятам да познакомься. Вот тебе и новые друзья!» Только вот они почему-то вовсе не учитывали мое искреннее нежелание этого.

В целом мне не было трудно устанавливать контакт с людьми. В общении я был ребенком прямым и открытым. По крайней мере так я думал о себе. Но в новых знакомствах я не видел практического смысла. Иногда я мог быстро влюбиться в кого-либо, и наконец решить, что: «Да, вот он — мой друг!» Но стремительная любовь также быстро сходила на нет за считанные часы. Мне было некомфортно и просто скучно.

Да и если бы я переступил через себя и начал бы общаться с соседскими детьми, то с кем? Со шпаной, которой тут пруд пруди? Глядишь, так же сидел бы за гаражами с бутылкой темного нефильтрованного. Так что открывать кастинг на поиски лучшего друга на районе и где бы то ни было я не собирался.

А на счет картонных стен — это я нисколько не преувеличил. Все дома в моем жилом квадрате были построены из какой-то плотной фанеры. И каково было удивление при переезде в эту квартиру, что таких домов здесь десять, и в каждом где-то по двадцать пять квартир. Удивительный район, сочетающий уютный и дорогой частный сектор, огромный спальный район, цивилизованную инфраструктуру, поразительную лесную зону вокруг, и вот такой островок бедности на его отшибе.

Эти дома, или как их называли «общаги», предназначались когда-то для строителей и в принципе не рассчитывались для длительной эксплуатации. Мне даже рассказывали, что один такой дом строили специально, чтобы проверить, за сколько он сгорит при пожаре. Естественно, он был отрезан от коммуникаций. И ведь подожгли. Вышло, что дотла дом сгорает примерно за десять минут. Поразительно, правда? Этот факт тогда запомнился мне очень отчетливо.

Но пока что речь совсем не о том. Лето было уже в разгаре, так что к одиночным прогулкам я давно привык. Разумеется, это была уже не первая моя вылазка. Где меня только не носило и в каких-только «экспедициях» я не был. Так как я вообще не так давно жил в этом городе, мне интересно было уходить куда глаза глядят, удаляясь далеко от дома, а потом возвращаться обратно иными путями, которые которые могли вывести меня обратно. Так я изучал местность, так я открывал новые «земли».

Я постоянно изведывал огромный лес, бывал на прудах, во всех музеях и осмотрел уже все возможные достопримечательности. К тому моменту, пожалуй, я достиг уровня экскурсовода и вполне мог зарабатывать на приезжих туристах, будь я постарше.

Но в тот день я вышел из дома в сторону городского рынка, проходя идеальные двухэтажные каменные дома, построенные как в американских фильмах, статные многоэтажки и свою школу с прилично ухоженным двором. Солнце слепило. Дул легкий, но горячий ветер, не дающий никакой свежести. Я шел дальше и дальше в направлении одной из крупных улиц города и подходя к перекрестку меня остановила странная картина: прямо на углу этой улицы, к фонарному столбу капроновой веревкой, завязанной на ошейнике, была привязана собака. Она сидела под самым пеклом грустно свесив длинный шершавый язык, дыша пастью тяжело и прерывисто. В глазах собаки застыла растерянность, при этом было видно, что она далеко не глупа. У нее была восхитительная золотистая шерсть. На ушах и лапах она свисала множественными завитками и кудряшками.

Я стал пристально наблюдать за животным, остановившись в нескольких метрах от него. Невольно у меня возник вопрос о том, кто же мог оставить такую красивую, наверняка дорогую собаку совсем одну на улице, привязав ее при этом на самом пекле?

В голове я мучительно перебирал все породы, которые только знал и видел, и наконец понял, что передо мной самый настоящий английский кокер-спаниель. Я понял это по длинным ушам с пышной кучерявой шерстью и по золотистой окраске. Прежде я много читал о породах и даже хотел себе завести какого-нибудь огромного мохнатого друга, но родители не позволяли, по тем или иным понятным для моего социального класса причинам. Я понимал и принимал их небезосновательные отказы и старался просто молчать, не вызывая чрезмерных волнений окружающих в мою сторону. Я не любил лишний раз заряжать ионы в воздухе и концентрировать на себе внимание. Если что-то шло вразрез с моим мнением и интересами, мне проще было отступить. Так было во всем, как бы больно и обидно не было, как бы не свербело. Другим причинить боль я не мог, потому что чувствовал, что всем я чем-то обязан. Все детство я был паинькой, аккуратистом, тихоней, а по сути — домашним терпилой.

Простоял я на углу минут десять-пятнадцать, глупо уставившись на бедное животное. В каждом прохожем пуще собаки хотел увидеть ее хозяина, но все прохожие, кажется, вообще не обращали на нее внимание. Тем временем спаниель стал смотреть на меня и словно приветливо улыбаться, щуря глаза от солнца.

Не выдержав больше и набравшись решительности, я медленно подошел к собаке, в ожидании, что та может зарычать и кинуться на меня. Но она осталась сидеть, застыв в одной позе, и лишь любознательно повернула голову в мою сторону.

Ее болтающийся язык свисал уже практически до земли. Было понятно, что она хочет пить. С собой в «походном» рюкзаке я всегда держал небольшую бутылку с водой и бутерброды. Налить воды было не во что, поэтому я открутил крышку и как это было возможно налил ее в ладонь, приставил вторую и поднес руки к морде. Собака встала на лапы и стала лакать.

Детские ладони небольшие, поэтому так пришлось повторить раз шесть, пока вода в бутылке не закончилась. В тот момент я наконец выяснил пол животного. Это был мальчик. Словно отблагодарив, пес уже влажным языком лизнул мою руку и уселся в траву на то же место в прежнюю позу.

— Кто же тебя тут оставил? — недоумевающе спросил я у спаниеля.

Я протянул руку вперед и начал гладить своего оппонента по голове. Тот доверчиво приклонил ее передо мной. В ответ на вопрос мне последовал любознательный и глубокий взгляд карих собачьих глаз. В тот момент я перестал ощущать жару, земля под ногами словно стала тверже, небо — объемнее и глубже. Я почувствовал тепло, разливающееся в груди тягучими ручейками.

Теперь у столба мы сидели вместе. Благо, солнце нас пощадило и на весь день скрылось за облака. Я не стал уводить пса, потому что не знал, оставили ли его тут намеренно, или он потерялся. Может его ищут, и если бы мы перебрались куда-то в другое место, то найти его стало бы гораздо сложнее. Но если же собака потерялась, то кто мог привязать ее к этому столбу?

Вопросов было больше, чем ответов, искать которые было, кажется, негде. За это время мимо прошли сотни людей, и никто не оказал особого внимания, за исключением мимолетных косых взглядов.

На пару мы успели перекусить бутербродами. Я все говорил и гладил его, а пес, казалось, очень вдумчиво слушал и улыбался, но время от времени опоминался и озабоченно оглядывался по сторонам. Я знал, что он высматривает. Он ждал. В какой-то момент я даже отвязал его, в надежде, что он сам пойдет искать дом, но тот не двинулся с места и все эти часы сидел в одной позе с прямой спиной, словно статуэтка, или участник собачьей выставки. Хозяина все не было.

Наступал вечер, солнце уже начало клониться к закату. Было странно, но я подумал, что возможно пес ждал меня. Да, это глупо, я знал, что такая ухоженная, красивая, породистая собака просто не могла быть брошена вот так на улице. Возможно, что спаниель ушел очень далеко от дома и что его потеряли, наверняка его все-еще ищут. Теперь оставить его здесь одного я не мог. Я не знал, что скажут родители, когда я приведу его в квартиру, но меня это не заботило. Единственное, что я прежде всего знал, это то, что животное наверняка очень голодное и уставшее, и оставлять его одного в опасности никак нельзя.

Взяв импровизированный поводок из веревки в руки и поразмыслив несколько секунд над тем, как мне лучше попросить собаку следовать за собой, я вдруг сказал:

— Чарли, пойдем домой?

Спаниель вдруг резко вскочил на лапы, весело покрутился вокруг себя и потянул поводок в сторону тротуара. Я не понимал, почему у меня вдруг вырвалась эта кличка, но собака отреагировала на нее достаточно живо. Еще несколько раз я повторил: «Чарли, Чарли...» и понял, что пес полностью откликается. Видимо его действительно так звали. Это необъяснимо, и это стало еще одним удивительным событием в этот день.

На улице было тихо и спокойно. Дневное пекло сменилось теплым, слегка душноватым июльским вечером. Мы шли не спеша. Чарли вел себя очень воспитанно. Он не вырывался вперед, вовремя останавливался, когда того требовал светофор, поворачивал беспрекословно, словно я держал не поводок, а вожжи благородного рысака.

Несмотря на размеренный темп, до «общаг» мы добрались достаточно быстро. Я предчувствовал «серьезный разговор» и знал, что родители вот-вот должны прийти. И чтобы они не застали меня с собакой на улице, и не начали выяснять отношения при всех, так как весь местный бомонд обычно собирался на вечерний променад во дворе, я провел Чарли дорожкой заднего двора. Бесшумно мы прошли в дом, а после и в саму квартиру.

Первым делом я налил в большую миску своему новому другу воды, которую тот вылакал достаточно быстро с большой благодарностью. Мы оба были голодны, а потому быстро разделили остатки вареной колбасы на двоих.

До прихода родителей оставались считаные минуты. Мама и папа всегда приходили с работы в одно время, так как ехали на одной электричке. Их предприятия находились за городом.

Не успели мы усесться на диван, как дверь открылась. Чарли услышал звуки за стеной, разделявшей тщедушную прихожую от маленькой комнатки, но не залаял, как я того ожидал, а сидел неподвижно возле меня. Первой в комнату вошла мама, а после и отец.

— О, господи! — первым делом громко воскликнула мама, чуть попятившись назад, — зачем ты затащил это в дом?

— Мам, пап, это Чарли, — жалобно начал я, — и он потерялся. Я весь день с ним провел, но его хозяева так и не нашлись. Я не мог бросить его на улице.

В этот момент папа стоял и исступленно смотрел на пса. Говорить в нашей семье всегда была исключительная прерогатива мамы, поэтому я не был удивлен.

— И что? Ты предлагаешь, чтобы он жил тут? — продолжила мама.

— Да, пока мы не найдем его хозяев.

— Да как ты себе это представляешь? Тут самим развернуться негде! Он начнет еще и гадить, лаять. Ты подумал, как к этому отнесутся соседи? Тут же все слышно, стены тончайшие! — все громче и напористее к концу фразы проговорила мама, пристально смотря то на меня, то на Чарли.

— Он очень воспитанный, умный! — парировал я в ответ чем мог, — я уверяю, что такого не будет. Он очень хорошо себя ведет. Кажется, он даже дрессированный.

— Да как же ты понял, что он такой воспитанный и умный? Я сказала уводи его, — закричала мама, ставя свою сумочку на полку, — не жить ему здесь!

— Я очень прошу, я умоляю, оставьте его, — уже не сдерживая слез начал я, — оставьте его под мою ответственность. Его нельзя бросать! Он заблудится и уже не найдет дома. Он поживет у нас, я буду его выгуливать и вычесывать, кормить и мыть. Я уверен, что мы найдем его хозяев. Мы лишь подождем, пока те начнут поиски и дадут объявление о пропаже. Но сейчас ему некуда идти! Я умоляю! Прошу!

Рыдая я упал на колени и обнял Чарли за шею. Увидев мои слезы, он принялся вылизывать мои щеки, словно жалея меня. Так я вел себя, пожалуй, впервые. Не знаю, сыграла ли жалобная картина в нашу пользу, или же мои слова показались родителям убедительными, но переглянувшись и еще долго обсуждая со мной все детали, начиная с того, где и при каких обстоятельствах я его вообще обнаружил, и как теперь нашей семье сосуществовать с такой огромной собакой, наконец было принято решение — Чарли остается!

Вечер прошел во всевозможном внимании к Чарли и бесконечном потоке нареканий ко мне. То, что собака сразу же стала отзываться на кличку, которую я дал, почему-то никого не удивило. По мнению мамы, по его внешнему виду понятно, что он — Чарли: «некий благовоспитанный английский пэр». За ужином было решено, что нужно обязательно дать объявление о находке в газету, а также повесить его на столб, к которому привязали собаку. Я пообещал, что займусь этим завтра.

Сам же я был переполнен счастьем от присутствия в доме пса. Он был просто великолепен. Вечером я еще раз покормил его курицей обещая, что завтра мы обязательно купим для него корм. По предположениям мамы гадить в доме он не стал, а спокойно подошел ко мне и стал проситься на улицу. Я не сразу понял, чего он хочет от меня, но смекнув, я тут же схватил поводок из веревки.

После выгула мы вернулись и стали готовиться ко сну. Привычным образом я разложил свою раскладушку и наконец-то улегся. Родители спали на раскладном диване. Чарли было предложено спать на ковре, где он и остался, но тайком я поманил его к себе, и он запрыгнул на раскладушку.

— Сгони его, он же грязный! — начала мама.

Но Чарли умостился ко мне в ноги и положил голову на живот. Сейчас я понимаю, насколько огромен он был, или же насколько маленький был я. И несмотря на летнюю температуру воздуха, от него мне совсем не было жарко. Мы оба были довольны и непослушно остались вместе. Позже, уже посреди ночи, я много вертелся и невольно будил соседа по койке. Покорно меняя стороны на узкой раскладушке, он сдвигался все выше и в итоге мы спали в обнимку.

На следующее утро последовала очередная просьба пса на выгул. Рано утром он разбудил меня тем, что спрыгнул и начал трогать лапой по ноге. Беспрекословно я встал и выполнил его волю. Я был ему благодарен.

Пока мы гуляли по траве, своим брюхом он собрал всю росу и в итоге стал мокрым. Мокрая собачья шерсть, весьма естественно, издает запах. Но утром видимо кто-то встал не с той ноги, и в мой адрес опять последовали замечания о том, что собака воняет, и что мыть ее тут проблематично, ведь душ был общим на этаж. Что он роняет слюни по всей комнате, особенно после того, как попьет. И все в этом роде. Я молчал. Что я мог сказать?

Наконец родители ушли, оставив мне небольшую сумму на нужды. Написав объявление на тетрадном листе, вместе мы отправились прежде всего к тому перекрестку. Я прикрепил объявление прямо к столбу. После мы пошли в редакцию городской газеты. Я знал где она находится благодаря тому, что обнаружил ее в ходе одной из моих экспедиций. Но разместить объявление в газете я не смог, так как услуга эта оказалась не из дешевых.

На обратном пути мы захватили корм, купили нормальный поводок и еще долго слонялись по городу вместе. Чарли, как и мне, очень нравилось гулять. Он с постоянным интересом смотрел по сторонам и тянул поводок вперед, словно намекая мне, что я плетусь слишком медленно.

К обеду мы вернулись домой. На электрической плитке у меня булькали пельмени, а за ушами Чарли трещал его корм со вкусом кролика. До вечера мы остались дома, вместе смотрели по телевизору мои любимые мультфильмы, ели и валялись на диване. К тому времени я уже понял, что это уникальный, волшебный пес. Ну а какая еще собака будет реально смотреть с тобой телевизор, словно что-то там понимая? А ведь он именно так и делал. Внимательно слушал, когда с ним начинали разговаривать. К тому же был идеально выдрессирован, понимал абсолютно все команды. Для маленькой комнаты вел себя просто идеально, никогда не издавая никакого лишнего шума. В нем было столько плюсов и изумительных черт, но видел их, пожалуй, только я.

На протяжении недели, каждые вечер и утро я выслушивал всевозможные упреки и разговоры о том, что он тут лишний, что нет места, что его слюни на полу уже невозможно терпеть, хотя я уже как только мог ходил за ним попятам и вытирал эти мизерные капли, если они и падали на пол. Так уж устроены щеки у его породы: они немного накрывают нижнюю челюсть, потому жидкость с них может стекать, особенно после того, как животное попьет. После добавились косые взгляды соседей, и наконец скандал с бабой Галей — женщиной в весьма почтенном возрасте, с редкой, но бурно начесанной седой растительностью на голове и омерзительнейшим выражением лица. В доме она была как управляющий, устанавливающий общественные порядки, словно старейшина или жрец культа. С ней все соглашались, потому что спорить было сложно, до чего она была склочная.

Раньше она доставала нас тем, что «наше семейство» должно убираться на общей кухне со всеми жильцами и мыть там все плиты, как новоселы, несмотря на то что общей кухней мы вовсе не пользовались, так как в комнате у нас была электроплитка. И вот теперь увидела меня в час ночи, выходящим из душа с мокрым Чарли. Ой ору было! Весь дом подняла на уши. Она так заорала, что в той самой темной общей кухне напротив я услышал, как все тараканы разбежались по щелям.

Итог всего: мой отец накричал на нее в ответ, заявив, что, если та еще раз вякнет или попытается указывать в наш адрес, кто себя каким образом должен вести и какую плиту мыть, он раскроит ее голову об эту плиту, подкрепив все это тем, что он контуженный и за себя может не отвечать. Конечно, это было не так. От отца редко можно было услышать подобное, но как говориться: раз в год и палка стреляет. В общем то выходит, что он встал на мою сторону, но дома я все равно получал ежесекундные тычки. «Когда ты уже найдешь его хозяев? Сколько еще нам с ним жить?» — только и слышал я.

Деньги на объявление в газету мне выделены не были. Дорого. Заставляли развешивать обычные по всем столбам в городе, чего я делать, естественно, не стал. Терпел я упреки лишь несколько часов ежедневно да немного по выходным, а вот с Чарли я проводил целые дни, наполненные только радостью и светом.

Жара и духота неожиданно сменились свежими теплыми днями. Вместе мы проводили время в тенистом сосновом лесу с огромным пышным папоротником и на больших светлых полянах с мягкой луговой травой. Поначалу я боялся спускать Чарли с поводка, но потом понял, что он вовсе не старается удрать и непременно бежит на каждый зов. Мы играли в мяч, мы гонялись наперегонки. Теперь вместе мы были исследователями, путешественниками-экстремалами. Вместе мы делили обед, вместе спали на тесной раскладушке, пихая друг друга в бока, но по-другому уснуть не могли. Вместе мы по-прежнему смотрели мультфильмы, подпевали песням по радио.

Я полюбил его. Это был он, мой идеальный, самый настоящий, фантастический безмолвный друг. Не смотря на все, я был счастлив и таким же счастливым я хотел сделать и Чарли, и уже никогда не отпускать его от себя. Меньше всего я хотел, чтобы его настоящие хозяева нашлись. Но, к сожалению, мои родители хотели обратного.

Последнее время я стал засиживаться за чтением допоздна, сидя при этом на табуретке в импровизированной кухоньке, отгороженной в комнате шкафом, создающим стену, чтобы свет не мешал родителям спать. Делал я это отчасти специально, чтобы просыпаться уже после их ухода на работу, дабы не выслушивать никаких нравоучений хотя-бы с утра. Если бы я знал, что это когда-нибудь сыграет со мной злую шутку, я больше никогда бы не спал.

Наступило утро десятого августа. Я разлепил глаза. На часах было без пяти минут одиннадцать, а значит родители уже ушли. «Чарли... », — сказал я сипло первым делом. В комнате звенела тишина. Чарли, иди ко мне скорее, — с тревогой громче сказал я. Но в ответ ничего не последовало. Я вскочил как ошпаренный. Я осмотрел всю комнату. Его нет! Его нет! В ушах стоял звон. К горлу подкатывал комок. Я выскочил в коридор в одних трусах, пробежался по двору. Это было глупо, но я недоумевал и совсем не понимал, куда тот делся. Но, словно разразившей меня молнией, наконец осознание дошло до меня. В груди я почувствовал резкую тяжелую боль. Так не болят внутренние органы, так болит душа. Забежав домой, на зеркале я увидел прикрепленный листок бумаги, незамеченный ранее:

«Сынок, прости, но так продолжаться уже не могло. Чарли пришлось увести без твоего ведома, иначе пришлось бы вырывать его у тебя с боем. В холодильнике суп, разогрей его. Мама.»

Обратив внимание на вешалку, я увидел, что поводка Чарли там нет. Я сполз по стене на пол. В глазах застыли слезы. Я рыдал и бил кулаками по полу. Я ревел как медведь, я хотел провалиться под землю, больше ничего не видеть и не слышать. Я просто хотел сгинуть.

Быстро накинув на себя шорты и майку, я вышел из дома и побежал на почту. Заплатив за три минуты разговора, я связался с рабочим номером склада, на котором работала мама. Объяснив, наконец, тугодумному человеку на том конце провода, кто мне нужен, я услышал заветное «алло».

— Куда вы его дели? Где Чарли? — кричал я в пластиковую трубку.

— Откуда ты звонишь? — последовал недоумевающий голос.

— Я спрашиваю, где вы его оставили? Отвечай мне, быстро!

Мой крик было слышно сквозь стекло телефонной кабинки. Все уставились на меня, но мне не было до этого дела.

— Ну, в районе вокзала. Мы шли на электричку, и отец отпустил его там. Сынок, он найдет хозяев сам, будь уверен.

В трубке послышались гудки. Время вышло. Со всех сил я ломанулся на вокзал. Я обыскал каждый угол, все близлежащие дворы и закоулки, пути, магазины. Опросил кого только можно: и продавщиц, и милиционеров, и цыганок — кто-то видел какую-то собаку, кто-то вообще ничего не видел, кто-то просто проигнорировал мои вопросы. В конечном итоге результата не было. Весь день я провел в поисках. В безрезультативных поисках.

Вернулся домой я под вечер, за несколько минут до прихода родителей, голодный и уставший. Я молчал. Попытки родителей выйти со мной на контакт не увенчались успехом. В конце концов в их разговоре я услышал фразу: «Ну ничего, перебесится», окончательно ознаменовавшую весь тот кошмар, который произошел в моей жизни. Поводок же вернулся обратно на вешалку.

Мир потускнел, а на город вновь спустилось адское пекло. Каждый день я ходил по городу. Нет, это были уже не экспедиции — это отчаянные поиски. Через несколько дней я понял, что это бессмысленно, что я больше уже никогда не увижу своего друга. Но жаль мне было тогда не себя, а его, так как я не знал, где он сейчас, в беде ли он, сыт ли он, жив ли он.

Пятнадцатого августа, превозмогая жару и бредя по дороге в магазин, в глаза мне бросился лист бумаги с большой надписью:

«В вашем городе пропал пес! Кличка Чарли. Порода — английский кокер-спаниель. Были в вашем городе проездом, собака осталась на станции во время остановки. Не заметили, что пес не вернулся в вагон. Нашедшего ждет вознаграждение. Звоните по телефону...»

Я перестал читать, уставившись на маленькую фотографию знакомой ласковой морды, напечатанной ниже. Мои руки затряслись в судороге. Ведь всего этого могло не быть. Ведь была надежда вернуть Чарли к хозяевам. Ждать оставалось совсем недолго. Видимо его хозяева, отчасти безответственные, не заметили сразу, что пес не в вагоне, хотя это не представлялось мне возможным. А мой храбрый Чарли удрал куда-то от платформы, испугавшись видимо единственного, что могло его напугать — стука больших колес поездов. Даже если хозяева и сорвали стоп-кран, что вряд ли, они уже не нашли бы его. А на следующий день кем-то привязанным к столбу нашел его я. На этом история Чарли закончилась, уникальным образом оставив за собой тот факт, что ведь его действительно звали так.

Естественно, звонить хозяевам и говорить, что собака несколько недель жила у меня я не стал, так как сказать, что мои родители его вновь бросили на вокзале, было бы очень глупо. В сердце моем не осталось более никакой боли, а в груди нарывала пустота. Родителям я ничего не сказал. Отужинав, мы вместе провели вечер за телевизором. Привычным образом я вел себя паинькой. Позже, по обычаю, были разложены диван и моя раскладушка, я пожелал им спокойной ночи и в комнате стало темно и тихо. Слышались лишь звуки соседей за стенами, но неотчетливо. Я лежал, прокручивая все в голове, и не мог поверить, что это действительно произошло со мной. Неужели все случилось в реальности? За что у меня отняли друга? Неужели я заслужил такой печальный опыт? Неужели Чарли, мой восхитительный Чарли, заслужил такой человеческой жестокости? С недоумением я осознавал, что такой поступок совершили самые близкие мне люди. Поступок, которому нет оправдания. Бездушный поступок. В один миг они окончательно погасили мою веру в людей, веру во все хорошее, оставив лишь пепел от остатка сгоревших чувств.

До трех часов ночи я не сомкнул глаз. Когда весь мир наконец полностью утих, я встал и вынул из шкафа имевшийся для ремонтных целей растворитель. Аккуратно и беззвучно я облил по кругу всю мебель и стены, лег в раскладушку и чиркнул спичкой.

***

С момента тех событий прошло уже десять лет. Я доучился в школе. В детском доме, с обретением совершеннолетия, получил от государства коммунальную квартиру, где теперь и живу в своем городе и работаю на производстве. Но это пока. Может удастся выучится на кого-то, но работать в хорошее место уже вряд ли возьмут из-за обезображенной кожи на лице и теле.

Тогда я совершил большую глупость, погубив много жизней. Сам, к моему тогдашнему сожалению, остался жив лишь чудом. Многих так и не удалось вытащить из-под обугленных завалов, а большинство, как и я, получили массовые ожоги. Перекрытия быстро рухнули. Дом действительно сгорел целиком за считанные пол часа. Причиной возгорания установили плохую проводку.

Судьба Чарли мне не известна.