Чайковский

Мы ходим на балеты, мы откапываем какие-то богом забытые партитуры, мы ставим провалившиеся оперы, мы платим деньги за Ван Гога, за этого чудика с отрезанным ухом, мы читаем сплошь каких-то пьяниц и самоубийц, а если сейчас кто-нибудь найдет сожжённый второй том, он, несомненно, станет бестселлером, потому что у всех у нас одна и та же навязчивая идея – найти как можно больше того, что так долго прятали от посторонних глаз. Мы готовы издавать любую дрянь, от которой открестился даже сам автор. Что в самом деле происходит, товарищи?

Газеты как будто бы не хвалили Чайковского никогда. Разобраться, отчего целое поколение не разглядело проблесков очевидного тебе таланта, мешает еще и бесконечная самокритичность Петра Ильича. Появляясь у Танеева с романсами, он возвещает, что принес «кое-какую дрянь», Пятая симфония подписана им как «страшная мерзость», садясь за фортепиано, он боится сентиментальности и оттого играет деревянными, словно бы неживыми пальцами, а тут еще вечно скептический Сабанеев настаивает, что и дирижер из Чайковского совершенно неудовлетворительный — пусть даже в силу деликатности своего характера, — в общем, не угодил Петр Ильич ничем.

О, этот Чайковский! Позорящий семью, без титула, без чина, живущий одной музыкой (дернуло же родителей поддержать детское увлечение), сочинения его гниют в деревьях Летнего сада, где маленький Петр готовился к экзаменам и прятал тетради.

Справедливо ли, что по двадцать раз вызываемый на поклон вечером, он наутро бывал неизменно разгромлен критикой, справедливо ли неодобрение Римским-Корсаковым; впрочем, может быть, мир вообще несправедлив, но что же мы тогда слушаем — гениальную музыку, опередившую время, или хорошо продающуюся попсу? Не хотелось бы думать, что мы не в курсе, кто станет классикой XXI века, однако к этому всё идет.