Чай 

— Ты так и будешь молча сидеть или все-таки объяснишь, что с тобой? 

— Сначала налей мне чаю. Тогда я буду молча сидеть и пить, уже что-то.

Каждый раз от подобных заявлений этого охламона у меня поднимаются брови. А надо чтобы руки — выставить его наконец-то за дверь. Хмыкаю, поднимаюсь достать из шкафчика напротив жестяную банку с чаем. 

— Зеленый. Я пью зеленый. — говорит Чай мне в спину.

Каждый раз, будто я могу успеть забыть. 

— Ты мне говоришь это уже третий раз за день. Две ложки заварки на чашку, ни одной сахара. Можешь разбудить меня посреди ночи и моим первым рефлексом будет пойти на кухню и сделать тебе чай. 

— Вчера так и было. Ты что, не помнишь? — говорит он насмешливо. 

Я резко оборачиваюсь. Не столько от удивления, сколько желая поймать краем глаза ускользающую с его лица ухмылку. Опять не успела. Подул ветер легкой усмешки, пробежался мурашками между лопаток и выскочил в форточку. Не бывает у нормальных людей настолько осязаемых улыбок. Не бывает таких ярких зеленых глаз. Не бывает, что ты просто находишь их мокнущими под дождем и прописываешь на своей кухне в бессрочное жительство. Значит я просто сплю, уж слишком много "не бывает" на один квадратный метр моей реальности. Летний сон о ранней весне, можно расслабиться и не пересчитывать раз за разом все невозможности. 

Ставлю перед нахохлившимся Чаем чашку и сажусь напротив со своей. Черный и зеленый. Сладкий и горький. Почти холодный и обжигающий до волдырей на губах. Но только не на твоих. Ты закусываешь нижнюю губу, обхватываешь чашку ладонями и в который раз пытаешься соединить кончики пальцев. Не хватает пары сантиметров. Хмуришься и поднимаешь на меня взгляд, в прозрачной зелени которого читается такая досада, что я не выдерживаю и начинаю смеяться. 

— Ну почему они не растут?! Такие короткие... — выдыхаешь ты и мрачнеешь еще больше.

Я тянусь через стол и кладу свои ладони поверх твоих. Сухие, горячие и шершавые — как кора молодого дерева. 

— Сдались тебе эти длинные пальцы. Они нужны пианистам, а чашку всегда можно взять поменьше. Давай? — упираюсь локтями в стол и заглядываю в твою.

Ты мотаешь головой и челкой щекочешь мой лоб. 

— Нет, мне нравится эта. 

В который раз я пытаюсь понять, за чем ты так пристально наблюдаешь. Но всегда там только серое и зеленое, четыре радужки плавают на поверхности, идущей рябью от нашего совместного дыхания. От пара у меня быстро запотевают очки и я откидываюсь на спинку кресла, нехотя выпуская твои руки из своих. Ты будто и не замечаешь, продолжая вглядываться в чашку. 

— Слушай, ты любишь зеленый чай потому что у тебя такие глаза, или это от чая они позеленели? — интересуюсь я. 

Наконец-то очнулся от созерцания. 

— Не знаю... не помню. Разве это не одно и то же? 

Опустошаешь чашку в два счета и на лице появляется бледное подобие радости, которое, впрочем, надолго не задерживается. 

— Так странно... Я забрала тебя из-под дождя две недели назад, а ты до сих пор не согрелся. 

В ответ только зябко поводишь плечами и я иду в комнату за пледом. Но ты топаешь за мной и мы укутываемся кашемировым теплом. Вместо телевизора — шум ливня, вместо торшера — медовый свет фонарей, заглядывающих в окна. Позволяешь обвить себя руками, вздрагиваешь когда мои холодные ступни касаются горячих твоих. Ты всегда такой теплый, почему же тогда тебе постоянно холодно? Сколько ты простоял под дождем пока я не подошла и не укрыла тебя своим зонтиком? 

Ты задрал голову и уставился на него. 

— Синий. Мне нравится синий — потом перевел взгляд на меня и спросил: 

— У тебя есть зеленый чай? 

— Вчера еще стоял банка. Ты вышел из дома за ним? — хмуришься и смотришь так, будто я задала самый идиотский вопрос в мире. 

— У меня нет дома. И чая. Так холодно... Почему так холодно? Я не понимаю — еле блестят тускло-зеленые глаза в ожидании ответа. 

— Идём. 

Ты беспрекословно позволил взять себя под руку, отвести к себе домой, переодеть в старый растянутый свитер, укутать пледом. Напоить горячим чаем — в тот день ушла вся банка, которая тратилась почти месяц. Ты просто пил чашку за чашкой и тянулся за добавкой, а я не могла отказать. И до сих пор не могу. Тем же вечером твои глаза уже сияли двумя изумрудами и с тех пор я пытаюсь поймать на себе их взгляд. Но ты смотришь на меня только когда предыдущая порция чая подошла к концу. Я пыталась соблазнить тебя печеньем, но ты только непонимающе повертел его в пальцах и отодвинул вазочку. Тогда я стала называть тебя Чаем. 

— Чай, чай. 

Из вороха одеял выглядывает взлохмаченная голова с глазищами на пол-лица, сверкающими из-под насупленных бровей. Ворох сползает на пол и движется на облюбованное кресло, стоящее спинкой к окну. Ты так не любишь смотреть на дождь... 

От воспоминаний отвлекает твое сопение мне в ухо. Утыкаешься носом в мое плечо и шепчешь: 

— Этот дождь когда-нибудь закончится? 

Один и тот же вопрос из раза в раз. Ты дрожишь и я еще крепче тебя обнимаю, кладу руку тебе на шею и чувствую учащенное биение пульса под пальцами. 

— Конечно. Осталось еще совсем немного подождать. 

Убеждаешь и себя и его, а сама недовольно прислушиваешься к непрекращающемуся шороху капель по карнизу — окна старые и пропускают этот шум, который сводит Чая с ума. Укрываю нас пледом с головой и тихонько напеваю: 

Под крышей дремлющей листвы, 

В объятиях шепота и дрёмы, 

Когда зеленые холмы 

Качает ветерок знакомый, 

Вернись ко мне, вернись ко мне, 

Хоть навести меня во сне... 

— Вернись... — шепчешь ты в полудреме.

Оставляю тебя посапывать в пушистом коконе, а сама иду на кухню рисовать. Весну, тебя, весну в тебе. Мой странный чайный мальчик, который совсем не мой. У меня тебя держит лишь дождь за окном и зеленый чай. И я рисую твои глаза раз за разом, чтобы если ты уйдешь, я не осталась ни с чем. 

Дарю блокнот с коробкой цветных карандашей и тебе. Может хоть так у тебя получится стать более многословным. Скоро жалею об этом — теперь ты еще реже поднимаешь на меня глаза — твой взгляд блуждает от чашки к блокноту и обратно. Тактично не заглядываю, но замечаю, что используешь только зеленый карандаш. Вздыхаю и иду в магазин за набором. Наблюдаю за движениями твоей искусанной, позеленевшей от графита нижней губы, когда ты сосредоточенно штрихуешь бумагу. 

Из-за туч начинает изредка пробиваться солнце и ты уже реже протягиваешь мне пустую кружку. Чаще сидишь у окна, пытаясь поймать малейшие проблески лучиков на своей коже. Один раз берешь меня за руку и ведешь показать набухшие почки березы, ветви которой заглядывают в квартиру. Ты смотришь на них и улыбаешься, а я смотрю на тебя. Человеческая улыбка еще более прозаичное явление чем сезонные метаморфозы природы, но я-то уже договорилась с собой, что таких людей не бывает. Становится больно смотреть и я ухожу заваривать зеленый чай. Уже для себя. 

На улице потеплело настолько, что под пледом спать почти невозможно. Ты перестаешь выглядеть как замерзший под дождем щеночек, но все равно забираешься в наш одеялочный шалаш, не сопротивляешься моим чересчур крепким объятиям и кладешь голову на мое плечо — сигнал, что можно начинать петь. И я пою. 

Простерся и млеет летний покой, золотистый, знойный, дневной. 

Под лиственным кровом лесные сны бредут чудной чередой. 

В прохладных чертогах зеленая тишь и западные веет ветер — 

Приди же ко мне, возвращайся ко мне. Здесь лучше всего на свете... 

На последней строчке я сбиваюсь, горло перехватывают подступающие рыдания. Разве заставит его остаться такая простенькая и незамысловатая ворожба? Он еще рядом, в кольце моих рук — но уже не со мной. Мы заснули, обнимаясь, а утром я проснулась, сомкнув руки на пустоте. Сомнамбулой бродила по тихой квартире, все еще надеясь обнаружить Чая в каком-нибудь углу с блокнотом. Блокнот обнаружился на кухне, рядом с чашкой вчерашней заварки. "Ну, теперь уже можно", — подумала я, открывая блокнот. Все страницы были заштрихованы зеленым. Я быстро пролистала до конца — зелень, зелень, зелень — прямо как та, что вступает в свои права за окном. Захлопнув блокнот, я подошла и оперлась на подоконник. Подставила лицо солнечным лучам и закрыла глаза, наслаждаясь долгожданным весенним теплом. Хотя, больше чем Чай, его, наверное, никто не ждал. Щеки легонько коснулся лист. Я открыла глаза и еле успела увернуться от кленовой ветки, норовившей залезть в окно. "Не припоминаю, чтобы у моих окон росли клены. Да еще и такие высокие..." На плечо легла разлапистая кленовая ветка — слева, куда всегда клал голову Чай. Я улыбнулась и начала петь.