ч.2 Овладев техникой, художником не становишься
Кино, вино и домино(ч.1 читайте здесь)
Есть ли вообще потребность в «энциклопедиях» жизни?
– У нас телевидением и кинематографом сформирована аудитория, которая воспринимает только монтаж аттракционов, замешенный на крови. Скажем, сегодняшняя компания НТВ после известного разгрома канала НТВ в начале 2000-х занимается исключительно этим. Сформирован круг людей, который дает заказ на такую продукцию. Как только эта система будет сломана альтернативным телевидением и это телевидение «прикормит» свою аудиторию – появится заказ и на нечто совсем другое. На человечность, которая является альтернативой насилию. У нас очень внушаемое общество, многие люди похожи на подростков, которым промывают мозги и которых программируют, чем и достигается их выведение за пределы политической, социальной и культурной жизни.
Может, такой уход от политики – выбор народа.
– Не уверен. Это выбор истеблишмента. Именно он ответствен за такое искусство – агрессивное, порабощающее, построенное на первичных инстинктах. А нынешнее НТВ – застрельщик всего этого, змеиное яйцо медийной продукции. Тупого народа нет в природе, но его с определенным успехом формируют люди, у которых задача дать народу хлеба и зрелищ и отсечь его от «вечных вопросов», которые могут оказаться весьма опасными для истеблишмента. Отечественная культурная традиция вообще находится «в контрах» с тем обществом, которое мы сейчас строим. Она – главный тормоз со своими Пушкиными, Достоевскими и Толстыми, следовательно, эту культурную традицию нужно разрушить. Но не известно, что окажется крепче. Уже сейчас понятно практически всем, что мы зашли не совсем туда, куда хотели, и это «не туда» придется всем нам менять. И тот, кто сейчас аполитичен, все равно станет политиком. И тогда посмотрим, что устареет быстрее – культура или беспощадное к своим же гражданам общество потребления по-российски.
И что будет потом с кино и обществом?
– Сколько лет нашему перестроечному кино? Сколько оно продолжалось? Года четыре, пять. Не больше. Я помню, мы с Олегом Тепцовым сделали в 89-м году картину «Посвященный» сразу после «Господина оформителя», и она уже угодила в яму, то есть в полное отсутствие проката и интереса к российскому кино. Известный V съезд кинематографистов был в 86-м году. Тем не менее появилась вдруг картина Тенгиза Абуладзе, пусть она раньше снималась, потом он ее доделал. Я помню, она стояла на всех полках видеомагазинов за границей. У нас все-таки вышли картины Элема Климова, и «Прощание», и «Агония», хотя и искалеченная цензурой, «Иди и смотри». В последней есть абсолютно гениальные вещи, например, финальная сцена, снятая одним куском, когда лето переходит в осень и в зиму. Я когда на экране это увидел, я даже не понял, как такое сделано. До всякой компьютерной графики. Климов вообще режиссер уровня Тарковского, просто Тарковскому «легла карта», а Элему почему-то не легла, и он все время находился в тени Андрея Арсеньевича. Затем была «Маленькая Вера» Василия Пичула. (В принципе, наши сегодняшние бытовые и черные фильмы вышли из «Маленькой Веры».) Начали появляться фильмы Сокурова, документальные и игровые, к последним сценарии писал я, и мне трудно их оценивать... А потом – все кончилось.
В кино остались Балабанов, Сокуров, Михалков, Рогожкин... И почти все – на целых десять лет, а этих фамилий, как ни крути, мало для киноиндустрии. В «тучные годы» кино начало подниматься, появились хорошие ребята, народилась какая-то новая драматургия. И опять – кризис, опять карты смешались, и полтора года кино лежит без движения, доделываются старые проекты и старые договоры, заключенные с еще прежним ФАК. Можно предположить, что это ненадолго с точки зрения исторического времени. Россия пусть медленно, но демократизируется в конце концов, появятся альтернативные заказчики, а не только один, и все станет на свои места.
Есть еще такая проблема: наши продюсеры ориентируются на латиноамериканский менталитет. Семья, этот увел невесту, тут инцест... Но это для телезрительниц предпенсионного возраста в основном. А жизнь, например, пятнадцати-двадцатилетних людей остается за бортом нашего искусства.
– А вот картина «Все умрут, а я останусь» – там же, по-моему, вполне убедительно показан срез молодежной гопоты, внутреннее растление человека, которому способствует современная школа, система очень среднего образования. С точки зрения же «латиноамериканского менталитета» следует сказать вот что. Проблема, как мне представляется, упирается в потерю культурного кода российского искусства. Этот код – в проклятых неразрешимых вопросах и духовно-религиозной проблематике. В этом плане все сентенции типа «жизнь ужасна» или «жизнь прекрасна» остаются за бортом. Эта духовная проблематика идет к нам от Пушкина и Лермонтова через Достоевского и Толстого, через Серебряный век – от Леонида Андреева к Даниилу с его «Розой мира». Она проглядывает и в творчестве Шукшина, иных «деревенщиков», она – традиция – вполне внятна и у Тарковского. Она вполне координируется с провокационным вопросом: есть ли Бог? Один герой может сказать: Бога нет – и это будет абсолютно русское искусство. А другой скажет: Бог есть – и это тоже будет абсолютно русское искусство.
То есть вы имеете в виду, что не получается потому, что мы не своим делом заняты?
– Абсолютно не своим. И долго ли мы будем заниматься не своим делом, и что за тем, что мы занимаемся не своим делом, скрывается, – вот это большой вопрос. Скрывается ли за этим полное разрушения нации, страны? Быть может. Скрывается ли за этим тяжелая неизлечимая болезнь? Быть может. Но мне хочется верить в излечение от этой болезни, по крайней мере, в ее локализацию. И здесь не нужно никакой показной святости. У нас духовная проблематика может быть упрятана в Свидригайлове и всех этих сумасшедших гордецах, которые отрицают мир. И недопонимание Толстым Христа – духовно, и буддизм Рерихов тоже недешево стоит, хотя он мне и не близок. Я часто задавал себе вопрос: почему у нас в Москве так популярен буддизм? И понял одну простую вещь: у нас он существует на уровне вполне комфортного верования, позволяющего уйти от личной ответственности за содеянное. А христианство вместо забытья предлагает дыбу и гипертрофированную личную ответственность за все, что происходит вокруг нас. Вся наша культура – о личной ответственности. Я недавно впервые в жизни столкнулся с людьми, для которых слово «Бог» является личным оскорблением.
Я долго думал, отчего такое происходит, и понял, что атеизма в парадигме русской культуры не существует, если понимать под атеизмом холодный агностицизм. У нас есть горячая вера в то, что Бога нет. И это тоже русское явление: западный человек в этом плане равнодушен и аморфен. В этой горячей антивере – тоже остатки мощного культурного и духовного слоя, доставшегося нам в наследство. Этим-то мы и должны заниматься, это и есть пространство, в котором можно строить совершенно разные сюжеты. Да и в большевистской революции был этот религиозный пафос «наоборот». Ленин был горячо верующим человеком – верующим в то, что Бога нет. Про Сталина не говорю, Сталин, по-моему, примитивная фигура по сравнению со своим учителем...
Я недавно с интересом прочла статью Ю.Афанасьева и А.Пелипенкова в «Новой газете», в которой говорилось, что код русской культуры закончился и что она ни в политическом, ни в духовном смысле для дальнейшей жизни непригодна... Я понимаю, что это все во многом риторика, масса текстов на эту тему сейчас печатается, но вопросы ставят, а ответов пока нет. Понятно, что нужны политические преобразования и страна должна быть другой. Но страна будет населена теми же самыми людьми с теми же самыми представлениями и ценностями.
– Я не верю в то, что можно выдумать новую нравственность. Что тут заново формулировать, она вся уже сформулирована: цель не оправдывает средства.
Вот и снять бы кино про то, что цель не оправдывает средства. Но ведь нет такого кино?
– У американцев такие фильмы есть. И у нас будут, когда мы опомнимся от щенячьего восторга, вызванного суши и мидиями на столе. Афанасьев говорит, что все исчерпано. Это вполне приемлемая провокационная мысль для дискуссионной статьи. Я думаю, это просто пресыщенность, вызванная у одних собственным благополучием, у других – глубокой нищетой. Горько думать, что понадобится катаклизм, для того чтобы сбить пыль с ушей. Если новая нравственность оправдает убийство, предательство, людоедство и кровосмешение, то всем нам крышка. А если нет, не о такой новой нравственности идет речь, то тогда мы опять упираемся в то, что знаем несколько тысяч лет: не убий, не укради, не давай ложного свидетельства... Искусство, я думаю, должно испытывать все эти заповеди на прочность. Из этого испытания и рождается внутренняя энергия культуры и народа, ее представляющего. И такие картины есть сейчас. Есть Ларс фон Триер, до него в похожей парадигме работали Бергман, Брессон, Дрейер. И у нас есть подобные люди, имена которых я приводил выше. Я уверен, что если сегодняшняя Россия останется на географической карте, то она будет развиваться, учитывая свои культурные основания, которые были и которые являются общеевропейскими. Развитие страны и искусства – дело нового поколения людей, которые приходят нам на смену. Мы должны делать то, что считаем нужным и важным, говорить о нашей тревоге, кричать, когда больно, и смеяться, когда мы счастливы... А что мы еще можем сделать?