Бытие бытием погоняет: экзистенциализм Жана-Поля Сартра

Бедняга Жан-Поль! Знал бы он, как затерлось его имя среди бездумных постов в соцсетях. Нынче сартровский экзистенциализм – это что-то там про безысходность, отчаяние и тлен. Скорее эстетика, чем философия. Но неужели мысль Сартра так скудна?

Прежде всего замечу, что размытое понимание термина «экзистенциализм» - проблема отнюдь не новая. Сам Сартр порицал любителей звонких словечек:

Большинству людей, употребляющих это слово, было бы очень трудно его разъяснить, ибо ныне, когда оно стало модным, экзистенциалистами стали объявлять и музыкантов, и художников. Один хроникер в «Кларте» тоже подписывается «Экзистенциалист». Слово приобрело такой широкий и пространный смысл, что, в сущности, уже ничего ровным счетом не означает. Похоже на то, что в отсутствие авангардного учения, вроде сюрреализма, люди, падкие на сенсации и жаждущие скандала, обращаются к философии экзистенциализма, которая, между тем, в этом отношении ничем не может им помочь.

Действительно, чрезвычайно много людей трактуют экзистенциализм на свой лад. И с этим фактом следует считаться. Значит, экзистенциализм не подразумевает слишком уж строгих рамок. Полагаю, что дело здесь в творчестве самих философов-экзистенциалистов. Например, с философских позиций Кьеркегор и Сартр не очень-то схожи: первый писал о вере, другой был закоренелым атеистом. Их объединяет другое. Экзистенциализм – это всегда личный опыт, внутренние переживания мыслителя, отлитые в форму философского учения. Поэтому экзистенциалисты помимо собственно философии часто занимаются и литературой. Те же Кьеркегор и Сартр – явный тому пример. Не забудем и Камю с его «Посторонним».

БОЯЗНЬ СВОБОДЫ

Но все же есть положение, которое белой нитью проходит через все творчество экзистенциалистов. Я бы не назвал его философским, скорее – мировоззренческим. И нет, это не триада «тлен, отчаяние, безысходность». Экзистенциальное основоположение просто как палка: ничто не властно над человеком; он, и только он – хозяин своей судьбы.

Эстетика безысходности – лишь производное. Человек с трудом осознает свою свободу, он страшится брать ответственность за самого себя. Куда легче ее перекинуть на Бога, природу, государство. Об этом – «Легенда о Великом Инквизиторе» Достоевского:

Никакая наука не даст им хлеба, пока они будут оставаться свободными, но кончится тем, что они принесут свою свободу к ногам нашим и скажут нам: «Лучше поработите нас, но накормите нас». Поймут наконец сами, что свобода и хлеб земной вдоволь для всякого вместе немыслимы, ибо никогда, никогда не сумеют они разделиться между собою! Убедятся тоже, что не могут быть никогда и свободными, потому что малосильны, порочны, ничтожны и бунтовщики. (…) Нет заботы беспрерывнее и мучительнее для человека, как, оставшись свободным, сыскать поскорее того, пред кем преклониться. Но ищет человек преклониться пред тем, что уже бесспорно, столь бесспорно, чтобы все люди разом согласились на всеобщее пред ним преклонение. Ибо забота этих жалких созданий не в том только состоит, чтобы сыскать то, пред чем мне или другому преклониться, но чтобы сыскать такое, чтоб и все уверовали в него и преклонились пред ним, и чтобы непременно все вместе.

Экзистенциализм уничтожает всякую возможность веры и преклонения. Только личность способна определить самую себя, только она есть вершитель собственной судьбы. Человек возносится над пропастью бытия, и единственная его опора – ни Бог, ни космос, ни государство, но он сам. Многие отчаиваются, ибо не верят в свои силы. Поэтому экзистенциализм, понятый как учение бренности бытия – удел «малосильных, порочных, ничтожных». Но вернемся к Сартру.

ВЫБОР, ВРЕМЯ, ДВА БЫТИЯ

Главный тезис философии Сартра - «бытие предшествует сущности». Сартр иллюстрирует свою мысль примером. Есть молодой Петр, есть его больная мать и есть гражданская война. Петр разрывается. Он хочет отправиться на войну, хочет бороться за свои идеалы, но совесть не позволяет оставить мать. Петр стоит на судьбоносном распутье. Что делать, как поступить? Чем руководствоваться? Совестью, долгом? Из потенциального выбора рождаются две разные судьбы: судьба бравого революционера и судьба тихого домоседа. Взгляните на этих людей: лицо первого испещрено шрамами, лицо второго покрыто ранними морщинами; революционер потерял мать, домосед – лишился своей мечты. И эти разные люди с разными судьбами в какой-то момент времени сосуществуют в одном человеке – в молодом Петре. В Петре, который никак не может решиться. Его настоящее бытие, его настоящий выбор определят его будущее, и никто, кроме самого Петра, не во власти решить – быть ему революционером или заботливым сыном.

Сущность человека вычеканивается в муках выбора. Стоящий на распутье Петр еще не обладает своей сущностью. Она хранится в нем потенциально, ей только предстоит вырасти из бытия Петра. А так как бытие всякого человека ограничено рождением и смертью, мы, переформулировав тезис Сартра, говорим Петру: «время покажет, кто ты есть на самом деле».

Мы цепляемся за важный момент: время каким-то образом коррелирует с сущностью, а, значит, и с бытием. Действительно, только время (и смерть как его первейший символ) способно показать человеческую сущность в полной мере. Ребенок Петя – еще не человек. Юноша Петр – зарисовка, ожидание того человека, которым ему предстоит стать. И лишь на фоне смерти сущность проявляется ясно и отчетливо. Минуло бытие, и в борьбе с ним человек создал свою сущность.

Итак, время – важнейшее условие становления сущности. Но оно же отделяет человека от внешнего мира. Временность своего бытия мы осознаём через феномен смерти. Но внешний мир безразличен к смерти, он продолжит свое существование и после кончины конкретного человека. Значит, бытие внешнего мира не подвержено пороку временности. Это бытие цельно и неизменно (вспомним Парменида), оно тождественно своей сущности. Такой тип бытия Сартр называет «в-себе-бытие».

Самодостаточное «в-себе-бытие» оказывается враждебным по отношению к человеческому бытию, которое Сартр называет «для-себя-бытие». Брошенный в совершенный внешний мир, человек остро ощущает собственное несовершенство. «В-себе-бытие» как бы надсмехается: «я властвую над тобой, а ты даже не можешь понять, кто ты есть».

ОТРИЦАНИЕ КАК ОСВОБОЖДЕНИЕ

Да, «в-себе-бытие» дается человеку как неопровержимый факт. Мы не можем избавиться от внешнего мира, с его условиями необходимо считаться. Но при этом наше самосознание постулируется через отрицание всего внешнего. В мире как таковом, без участия в нем субъекта, не существует изменения, творчества, развития – того, что суть проявление времени. Тогда как текучее самосознание человека именно этими действиями и определяется. В ясной и цельной картине «в-себе-бытия» бытие человека оказывается темным и даже враждебным пятном.

Итак, в борьбе между «в-себе-бытием» и «для-себя-бытием» рождается сущность человека. Личность определяет себя через отрицание внешней данности. Посредством выбора она как бы выхватывает из мира то, что ей близко и свойственно, отвергая все остальное.

Естественно, что сложный процесс становления сущности сопровождается эмоциями страха и отчаяния. Человек чувствует себя лишним в мире, чуждом ему. Но только ощутив свою инаковость человек способен осознать себя как самостоятельный субъект. Когда же он находит что-то, что может миру противопоставить, на смену страху приходит воодушевление. Изменчивый субъект обнаруживает свое преимущество перед статичным миром: он может творить, созидать. «В-себе-бытие» невозможно изменить, но можно поменять человеческое восприятие внешнего. Тем самым грубая данность преодолевается личностью. Экзистенциальный субъект не столько влияет на мир, сколько реализует свою личностную свободу: он конструирует самого себя. И эта возможность свободного самотворчества есть бремя и радость экзистенциализма.

Но Сартр все же не верил в возможность полной победы человека над данностью. Человеческая природа заполнена страданием. Вечно изменчивое, тревожное «для-себя-бытие» как бы завидует спокойному и цельному «в-себе-бытию», не имея при этом возможности с ним полностью слиться.