Буря

Небо кипело. Оно нестерпимо бурлило, клубясь густыми черными облаками, точно чья-то сильная, недосягаемая ничтожному человеческому сознанию рука мешала их, вязкую краску, и грубыми мазками водила по холсту небосвода. Кисть ветра, стремглав несущегося на колеснице к бесконечной изломанной линии далекого горизонта, несла их в сторону громады моря. Окаменевшие глыбы черных туч нависали над городом, грозясь упасть вниз и уничтожить под собой нацию Юга, похоронив их под гнетом разгневанной стихии, в силу которой южане начинают верить лишь тогда, когда она, негодуя, настигает их, стучась в ворота их городов, и рушит все на своем пути.

Среди небесных скал раздался на тысячу миль в округе гулкий, раскатистый грохот, будто вершины их обрушились и сорвались вниз с пьедестала ликования природы, дабы доказать людям, что они бессильны перед несокрушимой мощью властвующих сил. Облака наваливались друг на друга, клубясь, и утягивая небо вниз, к земле, коей был послан дождь, чтобы смыть с ее лица все человеческие грехи и пороки, очерняющие ее. В буре всегда сокрывалось какое-то отталкивающее, но поражающее своей глубокой красотой и неистовой, неумолимой силой очарование, которое возможно было осознать, лишь почувствовав себя частью этой бури, забыв обо всем и позволив внутреннему шторму слиться с гневом природы. Где-то глубоко, внутри каждого из нас, нестерпимо бушует наш личный шторм, личная боль, которую мы давим в себе лживыми убеждениями и терпением, но если не дать ей волю, то она, вырвавшись из самой глубины нашего нутра, разрушит нас, оставив на месте лишь руины некогда живой души.

Она ступила на холодные камни, слыша лишь рычание неба перед ней, заглушающего стук каблуков, хлюпающих по намокшему полу, и звон изумрудных украшений, почерневших в мгле внезапно наступившей ночи. Подол длинного платья и алой парчи, обволакивающей тонкий силуэт, грузно волочился внизу, размокая от влаги. Дрожа, но выдерживая муку вечернего холода, она шла вперед, отяжеленная бременем не только шелков и камней, но чего-то еще… Чего-то столь жестокого и невыносимого, что грозило вырваться из груди, отчаянно взмыть вверх и утонуть в кипящем небе.

Омраченные дали на мгновение озарила пунцовая вспышка и тут же исчезла. Резкий разряд впился в нежную размокшую от дождя почву. Огненные иглы одна за другой судорожно срывались вниз, острием уходя глубоко в землю, точно пуская корни. Ослепляющие молнии тонкой лозой расползались по всему небу, как обычно плющ обвивает полуразрушенные стены старых садов и двориков. В этом пугающе притягательном розовом свете ее бледная кожа казалась мертвенно бледной, будто она – роза, лепестки ее опали, а стебель, все еще выдерживая самые болезненные ветра, побелел, утратив влагу и готовясь рухнуть наземь. Но она не даст себе погибнуть.

Белоснежные кисти хватаются за ограду каменного забора, и кажется, что если бы не он, она не смогла бы сделать еще шаг и упала бы навзничь, не имея сил больше подняться. Она держится за него, и кажется, что в ней самой не достает мощи, чтобы пронести и дальше всю ту боль, которой отягощено ее обезображенное, нечестно поруганное сердце, которое стоило любви не меньше, чем чье-либо. Ей больно, но она разуверяет себя в этом, убеждая саму себя в обратном. Ясные глаза устремляются в безмятежность разрушенных бурей небес. Она способна убедить себя в собственной несломимости, но та сила, что дала ей жизнь, видит неизменно всю тягу ее страданий. Ей не обмануть природные силы.

С обзорной площадки дворца виднелась примыкающая к берегам столицы гавань, откуда раньше отходили торговые суда, путешествующие по бескрайним просторам ко всем четырем королевствам. Прожив всю жизнь среди полей, она читала об океане в стихах, поражаясь его могущественной красоте и величию, холодному благородству, недостижимому для людей. Как красиво описывала океан поэзия и как умело складывали о нем песни талантливые барды! Порой, записки моряков пленяли ее - тогда еще детское - внимание, завлекая в приключения на исследовательских суднах великих путешественников, желавших найти землю за пределами четырех королевств.

И вот он, океан, обступающий землю обетованную со всех сторон и желающий проглотить лакомый кусочек. Он ревет, сотрясая береговую линию ударами высоких волн, как кричит и мечется все внутри нее самой, будто гладь морская чувствует то же самое, что волнует ее уязвленную душу.

Вот он, воспетый в песнях, бурлит, пыхтит и пенится, забираясь перекатами обезумевших волн поближе к рыбацким домикам, стоящим прямо у пристани и ожидающим только, когда их поглотит морская пучина. Еще вчера ровное зеркало воды было нерушимо – рыбаки жаловались на полный штиль, мешавший выйти им в море и заработать на завтрашний обед, а сегодня она превратилась в кипящее мессиво, уносившее с собой камни да обломки не выдержавших грозного напора заборов и гуттаперчево переливающегося в блистании случайных вспышек. Волны, закручиваясь и шипя, поднимались ввысь, глотая каменистую гальку и отсыревшие доски, и хлестко ударяли по массивным валунам. Чудом устоявшая в неконтролируемом шторме пристань то и дело пропадала под накрывавшими ее приливами.

Беатриса обещала себе, что не станет бранить тот край, куда ее увезли, за те страдания, которые приносит ей каждый день пребывания здесь, обещала, что не станет винить несчастных людей, коим в жизни встретилось в десятки больше невзгод, нежели ей, но сейчас, стоя на краю пропасти, она искренне желала, чтобы рассерженное море сожрало Гринхольд, стерев его с лица Земли.

Из груди, скованной узким корсетом, вырывается приглушенный стон, застревающий где-то в горле и разрывающий его изнутри. Она впивается тонкими, нежными пальцами в холодную твердыню ограды, и стискивает зубы, не давая себе волю закричать и выпустить скопившуюся и осевшую где-то на самом дне страдальческой души обиду, потому что у замка есть стены, и они все слышат, они хранят каждый звук и каждое слово, они отчетливо помнят все, что происходило, происходит и будет происходить в их стенах, а разве им можно доверять эту вытерпленную, терпеливо выношенную боль?

Она не всесильна, она слабнет, и горький крик слетает с ее губ, заглушая свист ветра, бьющегося о стены Гринхольдского замка, вздымающего зеленые кроны садовых деревьев и гнущего мачты боевых кораблей. За слезы она обычно получала пощечину с тяжелой и привычно для монарха резкой руки супруга, отчего научила себя сдерживать любые эмоции при нем и при дворе, желавшего расправы над ней, как над еретичкой. А сейчас эти слезы одна за другой скатывались по бескровным щекам, мешаясь с каплями холодного дождя, косыми нитями падающего с небес. Тонкие уста, посиневшие от сырости и легкого озноба, пронизывающего хрупкое тело, скривились в болезненном оскале.

Корсет, затянутый по последней моде непомерно туго, мешает ей дышать, драгоценные серьги и колье, преподнесенные ей в качестве знака уважения к царствующей династии и как роскошный свадебный подарок, увенчанные королевским камнем – изумрудом, - лишь пустой и праздный блеск, призванный сверкать для публики, вызывая в ней зависть, и заглушать блеск внутренний, который несет в себе человек от рождения; туфли стискивают ступню, не давая чувствовать землю, по которой она ходит, а бархатная парча, алая, как пролитая кровь, напоминает Его и тянет вниз, будто уговаривая сдаться, но она не позволит этому случиться.

Глотая воздух в беспрерывных рыдания, она срывает ненавистное колье, сжимавшее ее шею точно уже затянутая удавка, и россыпь бриллиантов градом исчезает во мгле непроглядной пропасти под ногами. Израненные пальцы с силой рванули от платья золотые пряжки, и алый плащ рухнул вниз, обнажая худые, содрогающиеся от всхлипываний плечи. На них, точно сквозь белоснежную пелену, расцветали цветы жестокости, цветы насилия – бледно-синие лепестки их раскинулись поверх выступающих лопаток и окутывали позвоночник.

Он может сразить ее, подчинить себе ее тело, лишь приложив силу, но никогда, никогда он не сможет завладеть ее волей, порывистой и сильной, волей, что могущественней и смелей, чем сам мировой океан! Она никогда не отдаст ему свое нутро, как бы он не пылал желанием сразить ее прыть. Пусть он прикладывает к ней руку и тешится тем, что наконец стал ее полноценным хозяином, но стоит ему лишь посмотреть в ее глаза, и он поймет, что снова проиграл ей. Пусть она сгинет здесь, но имя ее останется на устах у людей, и справедливость наконец восторжествует. Да, она слаба, но никто никогда не увидит этого.

- Миледи, - тихий, теплый голос раздался за ее спиной, и она поспешно обернулась, прижимая крепко стиснутый кулак к ритмично вздымающейся груди. В тени каменного прохода показался силуэт высокого мужчины, настолько высокого, что, если бы Беатриса встала рядом, она едва бы дотянулась до его плеча. Сила вернулась к ней, и она выпрямила осанку, прямо смотря на случайного свидетеля ее слабости, которую она так хотела сохранить в тайне ото всех. Весь ее строгий вид говорил о том, что так и должно быть, что она должна мокнуть под дождем, что ее плечи должны дрожать от холода, а алый плащ, символ династии О`Двайеров, лежать у ее ног, и ни одна черта ее не дала понять, что еще минуту назад она рыдала, стеная и желая вырваться на волю, точно птица, запертая в ловушку. Она – Королева. Но взгляд этих пронзительных глаз смотрел будто бы сквозь нее, сквозь оболочку Королевы, и находил в ней ту простую и вольную девушку, которой она всегда была лишь наедине с самой собой, - с Вами все в порядке?..