Будущее

— Нет… Мы тут разговорились с вашей супругой…
Госпожа Шрейер не смотрит на меня. Похоже, она еще не определилась, казнить ей меня или миловать.
— Ничем более ценным я и не владею, — смеется он, передавая ей полосатую шляпу. — Коктейли, Эллен. Мне — «За горизонт», а… вам?
— Текилу, — говорю я. — Нужно освежиться.
— О! Вечный напиток… Текилу, Эллен. Она изображает покорный поклон.

Конечно, это знак особого внимания, как и то, что Шрейер попросил свою жену встретить меня. Внимания, которого я не заслужил — и не уверен, что смогу заслужить.
Я вообще противник жизни в кредит. Приобретаешь нечто, что тебе принадлежать не должно, а расплачиваешься тем, что больше не принадлежишь сам себе. Идиотская концепция.
— О чем задумались?
— Пытаюсь понять, зачем вы меня вызвали.
— Вызвал! Послушай, Эллен, а? Я вас пригласил. Пригласил познакомиться.
— Зачем?

— Из любопытства. Мне интересны такие люди, как вы.
— Таких людей, как я, сто двадцать миллиардов в одной Европе. Вы принимаете по одному в день? Я понимаю, что вы не ограничены во времени, и все же…
— Кажется, вы нервничаете. Устали? Слишком долго к нам добирались?
Это он про лифты говорит. Знает про некоторые мои особенности. Наверное, читал мой личный файл. Тратил время.
— Сейчас пройдет. — Я опрокидываю дабл-шот текилы.

Кислый желтый огонь, расплавленный янтарь, наждаком по глотке. Чудесно. Вкус странный. Не похоже на синтетику. Не похоже вообще ни на что из известного мне, и это настораживает. Я-то считал себя знатоком.
— Что это? «Ла Тортуга»? — пытаюсь угадать я.
— Нет, что вы! — Он ухмыляется.
Протягивает мне кусок лимона. Любезничает. Я качаю головой. Для тех, кто не любит огонь и наждак, есть коктейль «За горизонт» и прочие сласти.

— Вы читали мой личный файл? — Трещины на моих губах жжет спиртом. Я облизываю их, чтобы щипало подольше. — Польщен.
— Положение обязывает, — разводит руками Шрейер. — Вы же знаете, Бессмертные находятся под моей опекой.
— Опекой? Только вчера вот слышал в новостях, как вы обещали расформировать Фалангу, если народ этого потребует.
Эллен поворачивает свои окуляры в мою сторону.

— Меня иногда упрекают в беспринципности, — подмигивает мне Шрейер. — Но у меня есть железный принцип: говорить каждому то, что он хочет от меня услышать.
Весельчак.
— Не каждому, — возражает госпожа Шрейер.
— Я о политике, любовь моя, — лучезарно улыбается ей господин Шрейер. — В политике иначе не выжить. Но семья — единственная тихая гавань, в которой мы можем побыть сами собой. Где, как не в семье, мы можем и должны быть искренны?
— Звучит прекрасно, — произносит она.

— Тогда, с твоего позволения, я продолжу, — мурлычет он. — Так вот. Люди, которые верят новостям, обычно хотят верить и тому, что государство заботится о них. Но расскажи мы им, как именно государство о них заботится, — им станет не по себе. Все, что они хотят услышать: «Не волнуйтесь, у нас все под контролем, в том числе и Бессмертные».
— Эти сорвавшиеся с цепи штурмовики.

— Они просто хотят, чтобы я их успокоил. Чтобы я заверил их, что в Европе, с ее вековыми устоями демократии и почитания прав человека, Бессмертные — просто вынужденное, временное явление.
— Вы умеете внушить уверенность в завтрашнем дне. — Я слышу, как во мне открывается шлюз, сливая текилу прямо в кровь. — Знаете, мы ведь тоже смотрим новости. Вам кричат, что Бессмертные — погромщики, с которыми давно пора покончить, а вы только улыбаетесь. Как будто бы не имеете к нам никакого отношения.

— Вы очень точно сформулировали! Как будто бы мы не имеем к Фаланге никакого отношения. Зато мы даем вам полный карт-бланш.
— И объявляете, что мы совершенно неуправляемы.
— Вы же понимаете… Наше государство основано на принципах гуманности! Право каждого на жизнь свято, как и право на бессмертие! Европа отказалась от смертной казни столетия назад, и мы никогда не вернемся к ней, ни под каким предлогом!
— А вот теперь я снова узнаю того другого вас, из новостей.

— Я не думал, что вы так наивны. С вашей работой…
— Наивен? Знаете… Просто с нашей работой часто хочется поговорить с людьми из новостей, которые макают нас в дерьмо. И вот — редкий случай.
— Не думаю, что вам удастся со мной поссориться. — Шрейер усмехается. — Помните? Я же всегда говорю людям то, что они хотят от меня услышать.
— И что, по-вашему, хочу услышать я?

Шрейер втягивает свой фосфоресцирующий пижонский коктейль — через соломинку, из шарообразного бокала, который нельзя поставить, не опустошив.
— В вашем файле значится, что вы исполнительны и честолюбивы. Что вы правильно мотивированы. Приводятся примеры вашего поведения при операциях. Все выглядит очень неплохо. Выглядит так, словно вас ждет большое будущее. Но продвижение по служебной лестнице у вас будто бы застопорилось.

Уверен, что в моем файле про меня есть немало и такого, о чем господин Шрейер предпочитает не упоминать, — возможно, пока не упоминать.
— Поэтому, предполагаю, вам хотелось бы услышать о повышении. Я кусаю щеку; молчу, стараясь не выдать себя.
— А так как я всегда следую своему принципу, — опять эта дружеская улыбка, — то и говорить с вами собираюсь об этом.
— Почему вы?.. Назначения в компетенции командующего Фаланги. Разве не он…

— Конечно, он! Конечно, старина Риккардо. Назначает он! А я просто разговариваю. — Шрейер машет рукой. — Вы сейчас правая рука командира звена. Так? Вас рекомендуют повысить до командира бригады.
— Десять звеньев? В моем распоряжении? Рекомендует кто?
Кровь с текилой стучится мне в голову. Это повышение через две ступени. Я выпрямляю спину. Я чуть не нагнул его жену и не разбил морду ему самому. Чудесно.
— Рекомендуют, — кивает господин Шрейер. — Что думаете?

Командовать бригадой — значит, перестать самому месить бутсами человеческие судьбы. Командовать бригадой — значит, выбраться из моей гнусной халупы в жилище попросторней… Ума не приложу, кто там может меня рекомендовать.
— Думаю, что я этого не заслужил. — Слова даются мне тяжело.
— Вы думаете, что вы заслужили это давным-давно, — говорит господин Шрейер. — Еще текилы? Вы выглядите несколько рассредоточенно.

— У меня ощущение, что мне собираются всучить пожизненный кредит. — Я качаю разбухшей головой.
— А кредиты вы не любите, — подхватывает Шрейер. — Так сказано в вашем файле. Но это не кредит, не переживайте. Оплата вперед.
— Не представляю, как я мог бы вас подкупить.
— Меня? Ваш долг — не перед каким-то сенатором. Ваш долг — перед обществом. Перед Европой. Ладно, урежем прелюдию. Эллен, ступай в дом.

Она не сопротивляется, на прощание вручая мне еще один дабл-шот. Шрейер провожает ее странным взглядом. Улыбка отклеилась и слетела с его губ, и на какой-то миг он забывает надеть на свое красивое лицо другое выражение. Долю секунды я вижу его настоящим — пустым. Но, обращаясь ко мне, он снова весь лучится.
— Фамилия Рокамора вам, должно быть, знакома?
— Активист Партии Жизни, — киваю я. — Один из руководителей…
— Террорист, — поправляет меня Шрейер.
— Тридцать лет в розыске…
— Мы его нашли.

— Арестовали?
— Нет! Нет, конечно. Вообразите себе: полицейская операция, куча камер, Рокамора сдается, конечно, и тут же он — во всех новостях. Начинается процесс, мы вынуждены сделать его открытым, все болтуны мира подряжаются защищать его бесплатно, чтобы покрасоваться на экранах, он использует суд как трибуну, становится звездой… Словно я переел на ночь и вижу кошмар. А у вас?
Я пожимаю плечами.

— Рокамора — второй по важности человек в Партии Жизни, сразу после Клаузевица, — продолжает Шрейер. — Они и их люди пытаются подорвать устои нашей государственности. Сломать хрупкий баланс… Обрушить башню европейской цивилизации. Но мы еще можем нанести превентивный удар. Вы можете.
— Я? Каким образом?..

— Система оповещения выявила его. Его подруга беременна. Он находится вместе с ней. Декларировать, судя по всему, они ничего не собираются. Отличный шанс для вас попробовать себя в качестве звеньевого.
— Хорошо. — Я размышляю. — Но что мы можем сделать по нашей линии? Даже если он сделает выбор… Обычная нейтрализация. После укола он проживет еще несколько лет, возможно, все десять…

— Это если все пойдет по правилам. Но когда загоняешь такого крупного зверя, надо готовиться к сюрпризам. Операция опасная, сами понимаете. Может случиться все, что угодно!
Шрейер кладет руку на мое плечо.
— Вы же меня понимаете? Дело щепетильное… Подруга на четвертом месяце… Обстановка напряженная, он сам не свой… Внезапное вторжение звена Бессмертных… Он отважно бросается защищать возлюбленную… Хаос… Не поймешь уже, как все и случилось. А свидетелей, кроме самих Бессмертных, не осталось.

— Но ведь то же самое может сделать и полиция, разве нет?
— Полиция? Представляете себе скандал? Хуже — только повесить этого гада в тюремной камере. А Бессмертные — другое дело.
— Совершенно неуправляемые, — киваю я.
— Погромщики, с которыми давно пора покончить. — Он прикладывается к бокалу. — Ваше мнение?
— Я не убийца, что бы вы там ни говорили про меня своей жене.

— Поразительное дело, — мурлычет он благодушно. — Я так внимательно разбирал ваш файл. Там много о ваших качествах, но про щепетильность — ни слова. Возможно, это что-то новое. Я, пожалуй, сам дополню дело.
— Будете дополнять, назовите это «чистоплотностью». — Я смотрю ему в глаза.
— Пожалуй, даже «чистоплюйством».
— Бессмертные должны следовать Кодексу.

— Рядовые Фаланги. Простые правила — для простых людей. Те, кто командует, должны проявлять гибкость и инициативу. И те, кто хотел бы командовать.
— А его подруга? Она имеет отношение к Партии Жизни?
— Понятия не имею. Вам не все равно?
— Ее тоже надо?
— Девчонку? Да, конечно. Иначе ваша версия событий может оказаться под вопросом.
Я киваю — не ему, сам себе.
— Я должен принять решение сейчас?
— Нет, у вас есть в запасе пара дней. Но хочу сказать вам: у нас есть и другой кандидат на повышение.

Он дразнит меня, но я не могу сдержаться.
— Кто это?
— Ну-ну… Не ревнуйте! Вы, может быть, помните его под личным номером. Пятьсот Три.
Я улыбаюсь и опрокидываю двойной шот разом.
— Здорово, что у вас такие приятные воспоминания об этом человеке, — улыбается в ответ Шрейер. — Должно быть, в детстве нам все кажется гораздо более приятным, чем оно является в действительности.
— Пятьсот Третий разве в Фаланге? — Мне становится тесно даже тут, на их гребаном летучем острове. — Ведь по правилам…

— Всегда бывают исключения из правил. — Шрейер перебивает меня учтивым оскалом. — Так что у вас будет приятный компаньон.
— Я возьмусь за это дело, — говорю я.
— Ну и прекрасно. — Он не удивлен. — Хорошо, что я нашел в вас человека, с которым можно говорить по существу и начистоту. Такую искренность я позволяю себе не со всеми. Еще текилы?
— Давайте.

Он сам отходит к переносному пляжному бару, плещет мне из початой бутылки в квадратный стакан огня на два пальца. Через открытую секцию купола на остров залетает прохладный ветер, ерошит пластиково-сочные кроны. Солнце начинает скатываться в тартарары. Голова моя схвачена обручем.

— Знаете, — говорит господин Шрейер, передавая мне бокал, — вечная жизнь и бессмертие — это ведь не одно и то же. Вечная жизнь тут. — Он притрагивается к своей груди. — А бессмертие здесь. — Его палец касается виска. — Вечная жизнь, — он ухмыляется, — включена в базовый соцпакет. А бессмертие доступно только избранным. И думаю… Думаю, вы бы могли достичь его.
— Достичь? Разве я не уже один из Бессмертных? — шучу я.

— Разница такая же, как между человеком и животным. — Он вдруг снова являет мне свое пустое лицо. — Очевидная человеку и неочевидная животному.
— Значит, мне еще предстоит эволюция?
— Увы, само собой ничего не происходит, — вздыхает Шрейер. — Животное из себя надо вытравливать. Вы, кстати, не принимаете таблетки безмятежности?
— Нет. Сейчас нет.
— Очень зря, — добродушно укоряет меня он. — Ничто так не поднимает человека над собой, как они. Советую попробовать снова. Ну что ж… На брудершафт?

Мы чокаемся.
— За твое развитие! — Шрейер высасывает содержимое своего шара до дна, опускает его на песок. — Спасибо, что пришел.
— Спасибо, что позвали, — улыбаюсь я.
Когда бог ласково говорит с мясником, для последнего это скорее означает грядущее заклание, чем приглашение в апостолы. И кто, как не мясник, сам играющий в бога со скотиной, должен бы это понимать.
— Что же это? «Франсиско де Орелльяна»? — Я впускаю в пустой стакан лучи заходящего солнца, гляжу на просвет.

— «Кетцалькоатль». Ее лет сто, как не производят уже. Я не пью, но говорят, вкус изысканный.
— Не знаю. — Я повожу плечами. — Главное — эффект.
— Ну да. И еще на всякий случай… Если вдруг будешь колебаться. Пятьсот Третьего мы туда тоже отправим. Не явишься ты, придется отрабатывать ему. — Он вздыхает, как бы показывая, насколько ему был бы неприятен этот вариант. — Эллен тебя проводит. Эллен!

На прощание он жмет мне руку. У него хорошее рукопожатие и приятная ладонь — крепкая, сухая, гладкая. При его работе это наверняка полезно, хотя и ровным счетом ни о чем не говорит. Об этом я знаю по работе собственной — а через меня человеческих рук тоже проходит немало.
Он остается на пляже, а госпожа Шрейер — без шляпы — эскортирует меня к лифту. Скорее даже буксирует — учитывая мое состояние и то, что она по-прежнему плывет впереди, а я гребу в ее кильватере.

— Ничего не хотите сказать? — интересуется ее спина.
Все происходящее со мной сегодня решительно ничем не напоминает реальность, и это придает мне нездорового легкомыслия.
— Хочу.
Мы уже в доме. Комната с темно-красными стенами. На одной из них — огромное золотое лицо Будды, выпуклое, все в паутине трещин, глаза закрыты, веки разбухли от накопившихся за тысячу лет снов. Под Буддой — широкая тахта, обитая вытертой черной кожей.
Она оборачивается.
— Что же?

— Вы не зря тут живете. Под этим вашим куполом. Загар действительно очень… — Я провожу взглядом по ее ногам — от сандалий до отреза платья. — Очень-очень ровный. Очень.
Эллен молчит, но я вижу, как вздымается под кофейной тканью ее грудь.
— Кажется, вам немного жарко, — замечаю я.
— Мне немного тесно. — Она поправляет ворот своего платья.
— Ваш муж рекомендовал мне принимать таблетки безмятежности. Считает, что надо вытравливать из меня животное.

Госпожа Шрейер медленно, словно сомневаясь, поднимает руку, берется за оправу и снимает очки. Глаза у нее зеленые, охваченные карим ободком, но какие-то будто матовые, будто изумруды слишком долго без внимания пролежали на витрине. Высокие скулы, чистый от морщин лоб, тонкая переносица. Без очков, как без панциря, она кажется совсем хрупкой — той приглашающей, вызывающей женской хрупкостью, которую мужчине хочется изорвать, расцарапать, затоптать.
Я оказываюсь рядом с ней.

— Не надо, — говорит она.
Беру ее за кисть — сильнее, чем надо, — и зачем-то тяну вниз. Не знаю, хочу ли я сделать ей приятно или больно.
— Больно. — Она пытается высвободиться. Я отпускаю ее. Она делает шаг назад.
— Уходите.

До самого лифта Эллен молчит, а я созерцаю ее затылок, наблюдаю, как льется и сияет мед. Я чувствую, как из-за моей неуклюжести, неверного движения спонтанная сила тяготения, почти столкнувшая нас, нечаянных, в космическом пространстве, слабнет, как траектории наших судеб вот-вот растащат нас друг от друга на сотни световых лет.
Но собираюсь с мыслями я, только когда уже стою в кабине.
— Чего не надо?
Эллен чуть прищуривается. Она не переспрашивает. Она помнит свои слова, обдумывает их.

— Оставьте это свое животное в покое, — произносит она. — Не надо его травить.
Двери закрываются.
Глава II

Водоворот

Мне нельзя здесь находиться. Но я слишком взбудоражен, чтобы идти домой, и слишком пьян, чтобы сдержаться, поэтому я тут. В купальнях «Источник».
Отсюда, из моей чаши, кажется, что купальни занимают всю Вселенную.

Сотни больших и малых бассейнов «Источника» веерными каскадами поднимаются к теплому вечернему небу. Чаши бассейнов сообщаются прозрачными трубами. Из помещений для переодевания подъемником взбираешься по стометровому стеклянному стволу, на котором и зиждется вся эта фантасмагория, на самую вершину конструкции — и попадаешь в обширный бассейн. А из него уже можно с пенистыми ручьями сплавляться по расходящимся в разные стороны трубам вниз, от одной чаши — к другой, пока не найдешь такую, где захочется остаться.

Каждая чаша, заполненная морской водой, пульсирует своим цветом и в такт той мелодии, которая играет внутри ее. Но какофонии не возникает: управляемые одним дирижером, тысячи чаш играют грандиозным оркестром, и из их разноголосицы выплавляется симфония. Чаши, как и трубы, — прозрачны; если смотреть на них сверху, они кажутся соцветиями на ветвях древа мироздания, если глядеть снизу — сонмами радужных мыльных пузырей, которые ветер уносит в преднощную синь. И многоцветное свечение этих пузырей тоже согласовано, синхронизировано: гроздья висящих в пустоте бассейнов, перевернутых стеклянных куполов то принимают общий оттенок, то начинают передавать друг другу по трубам сначала один цвет, а потом другой — как будто огонь взбегает вверх по хрустальному баобабу, соединяющему землю с небесами.

Стоит он посреди зеленого горного плато, окруженного заснеженными отрогами; солнце якобы только что скрылось за самым дальним из них. Конечно, и седые пики, и оцепленная ими равнина под мшистым ковром, и гаснущее небо — просто проекции. Ничего этого нет, а есть только громадный кубический бокс, в центре которого установлено гидромеханическое сооружение из псевдостекла, прозрачного композита.

Но подделку замечаю только я, потому что сегодня я видел настоящее небо и настоящий горизонт. Остальных, конечно, ничто не смущает. Разрешение и объемность у проекций таковы, что человеческий глаз не способен различить подделку уже с пары десятков метров. Ничего; люди не заходят за ажурные ограждения, которыми обозначаются пределы комфортного самообмана.
Я и сам хочу поверить в эти горы и в это небо; и во мне довольно текилы, чтобы граница между проекцией и реальностью таяла.

Словно сонные тропические рыбки в аквариумах, нежатся в чашах бассейнов купальщики в ярких тряпках. «Источник» — пиршество для глаз, сады свежести, красоты и желания, храм вечной юности.
Тут нет ни единого старика и ни одного ребенка: посетители «Источника» не должны испытывать ни малейшего морального и эстетического дискомфорта. Пусть те обитают в своих резервациях, где никого не смущают их отклонения, а стеклянные сады открыты только для тех, кто сохраняет свои молодость и силу.

Девушки и юноши приходят сюда и поодиночке, и парами, и большими группами; любой, спускаясь вниз по трубам, может подобрать чашу себе по вкусу. С музыкой, которая созвучна его настроению. С размерами, подходящими для уединенного созерцания или для любовного слияния, или для дружеских игр. С соседями молчаливыми, не проявляющими к другим никакого интереса, или с теми, кто пришел сюда за приключениями и электризует всю чашу.

Ветви хрустального баобаба — путаный лабиринт, и в нем можно забраться в такие уголки, в которых никто не потревожит. Но не всех смущают чужие взгляды — есть тут искатели, которые, едва заискрив между собой, сплетаются похотливым жгутом в шаге от случайных свидетелей, нечаянно касаясь их в страстной судороге, короткими всхлипами или сдавленным стоном одних заставляя отворачиваться, других — привлекая к себе.

Для обычных людей купальни — супермаркет удовольствий, аттракцион счастья, один из самых любимых способов препровождения вечности.
Но для таких, как я, они порочны — и запретны.

Я полулежу в небольшой чаше примерно посредине нарисованного мира, и половина пузырей-бассейнов парит высоко над моей головой, в то время как другая половина раскинулась внизу. Запах ароматических масел — чувственный, тяжелый — пропитывает воздух. Оболочка моего бассейна сейчас приглушенно вспыхивает фиолетовым, акустика прямо сквозь кожу притрагивается к моим органам негромкими, но проникающими басами; музыка спокойная и тягучая, но вместо того, чтобы убаюкивать, она возбуждает воображение.

Сквозь стекло я вижу чашу внизу — в ней морскими звездами раскинулись две молодые девушки, держась за руки — лишь указательными пальцами, — они словно парят в воздухе.

У одной, смуглой, через желто-флюоресцирующую ткань купальника проступают коричневые пятнышки сосков. Другая, рыжая с молочно-белой кожей, прикрывает обнаженную грудь рукой; волосы, разметанные по воде, потемневшим нимбом обрамляют ее узкое, немного детское лицо. Она смотрит вверх, на поднимающиеся в небо мерцающие стеклянные шары, в какой-то миг мы встречаемся глазами. И вместо того чтобы отвести взгляд, она медленно улыбается мне.

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь