Будущее

— И мне тоже, — врет она. Мы набираем ярус наугад.
— Какой-то ужас, — жалуется бабка. — Обыски каждый день. Раньше не было такого. Помереть не дадут спокойно.
— Что ищут?
— Мальчиков наших. Из партии.

Точно она не о нашей Партии. Но меня это больше не касается, господин сенатор. Это ваши сучьи игрища, ваши и вашего панамского дружка. Все начинается, как дело принципа и вопрос будущего планеты, а заканчивается бюджетами и министерскими портфелями. Тысячник Фаланги Ян Нахтигаль сидит в следственном изоляторе в ожидании суда по кретинскому обвинению, суда, который никогда не будет назначен. А в лифтах с сочувствующими преступным элементам старухами катается неустановленное частное лицо, по глаза заросшее седеющей бородой.

Я не собираюсь забывать о вас, господин сенатор. Вы же мой приемный отец, так? Как же я могу о вас забыть! О вас — и о вашей первой жене. Дайте мне только снова раствориться в толпе, стать незаметным — и как-нибудь я обязательно похлопаю вас по плечу. Вам не придется долго ждать этого дня. Я тороплюсь.
— Не знаете, где тут покраситься можно? — Я прикасаюсь к своим волосам.
— У нас в резервации везде делают, — понимающе улыбается старуха. — Но сейчас туда не стоит, да? Давно вы?
— Полгода.

— По вам почти не скажешь, — любезничает она. — Седину уберете — и больше тридцати вам не дашь. На семьдесят шестом уровне есть отличные кабинеты. Эстетическая хирургия и прочее. Я к ним ходила, пока деньги были. «Вторая молодость», запишите себе.

И вот я уже жму цифры 7 и 6 и, распрощавшись с этой милой старушенцией, высаживаюсь на этаже с потолком высотой в два метра, шагаю мимо жилых блоков, мимо мастерских по ремонту виртуальных очков, магазинчиков, где барыжат подержанными коммуникаторами, мимо занюханных с виду лавчонок, где для коллекционеров-фетишистов под прилавками держат бумажные комиксы и четыреста лет несобранные конструкторы «Лего» в нетронутых упаковках, экопет-шопов с ассортиментом лучших друзей человека — электронных собак, кошек, мышей, попугайчиков в плюше или в виде программного кода. Лучшие друзья глядят с витрин и экранчиков остановившимися глазами, зато не клянчат жратву, не гадят где попало, и за них не надо платить драконовский социальный налог.

«Вторая молодость» располагается встык с магазином клюк, инвалидных кресел и старческих ходунков. Теперь я знаю, где все это брать.

Ресепшен. Очередь: расползающиеся по швам седеющие, жиреющие, лысеющие, со складками на подбородке, с растягивающейся тряпичной кожей — таких раньше назвали бы людьми среднего возраста. Старость-грибница растет у них внутри, протянула нити к их рукам и ногам, опутала органы, питается ими, перерабатывает их тела в гниль, — а они сидят тут, тратят все накопления на то, чтобы замазать гримом пролежни и проплешины.
И вот я среди своих.

Будь ты проклят, Пятьсот Третий. Я все делаю, как ты сказал. Зато тут наконец мне рады. Пока мои волосы отмывают, вымачивают в красителе, выдерживают в пакете, снова отмывают и снова красят, обходительная болтовня парикмахера массирует мои сведенные спазмом мозги. Мне предлагают подтяжечку, коллагеновые укольчики, омолаживающие ингаляции, солярий.

Я не идиот. Я не из тех, кто считает, что косметика лечит болезни. Так я и сообщаю Хосе — парню с аккуратными усиками и в удивительно чистом белом халате.
— Понимаю. Разумеется! — Он кивает мне серьезно, потом склоняется к моему уху. — Но ведь есть и другие средства, более радикальные. Не внешние. — Он переходит на шепот.
— О чем это ты?
— Нельзя же тут… При всех. — Хосе через зеркало сканирует зал — не подслушивает ли кто? И предлагает: — Не хотите кофе? У нас тут есть маленькая кухня…

Я следую за ним, на голове пакет, в котором лежат мои новые волосы — жгуче-рыжие, не юношеские даже, а детские. Мне наливают кофе — хороший, душистый.
— Это не вполне легально, вы понимаете… Все, что связано с вирусной терапией — под колпаком у Партии Бессмертия, у этих головорезов из Фаланги… Я просто хотел бы удостовериться, что у вас действительно серьезный интерес…

Разумеется, я наслышан про шарлатанов, которые впаривают плацебо отчаявшимся старикам, и про экстрасенсов, которые клянутся обратить старение вспять, залатывая прохудившееся биополе, но этот парень не выглядит жуликом.
— Серьезный интерес? — повторяю я. — Семь месяцев назад я был нормальным человеком, а теперь в тубе в меня тычут пальцами. Я был не в курсе, что у меня есть голова, а сегодня она у меня пухнет целый день.
— Сосуды, — вздыхает Хосе. — Возрастные изменения.

— Послушай, ты же не собираешься продать мне какие-нибудь волшебные тибетские шарики, а?
— Нет, конечно! — Он шепчет еще тише. — Просто есть одни люди, которые переливают кровь. Откачивают всю зараженную и заменяют ее донорской. С противовирусными препаратами. Настоящими. Контрабандными, из Панама. Процедура стоит, конечно… Но она того стоит. У меня отец… В общем, он до сих пор жив.
— Из Панама?
— Возят дипломатическим классом, их не досматривают.

Я не верю ему. Но разглядываю свои кулаки — и замечаю на них крошечные желтые пятнышки, которых не видел раньше. Пигмент. Как у девяностолетних. Раньше у каждого был свой темп старения — кто-то уже в шестьдесят выглядел на восемьдесят и умирал от какой-нибудь ерунды. Все дело в генах. Моя собственная наследственность, похоже, полная дрянь. У меня нет десяти лет. Спасибо, ма. Спасибо, па. Кто бы ты ни был.
— Почем они это делают? Гарантии есть?

— Вы меня неверно поняли. Это не мой бизнес, я просто вижу приличного человека и даю вам совет.
— Ты меня к ним отведешь? Я бы хотел взглянуть. Хосе соглашается.

Идем закоулками — узкими техническими коридорами, сервисными лифтиками, оказываемся вдруг на стоэтажном километровом рисовом поле, где от зеленых кончиков до каждого галогенового неба — полметра, где плоские роботы снуют по рельсам, собирая, удобряя, жужжа, где так влажно, что видимость — три шага, где звенят в тумане мириады комаров, разлетаясь через вентиляцию по всей громадной башне, — проходим мимо и забираемся в канализационный люк, ползем по скобкам лестницы, вылезаем на какой-то промзоне, дальше через производственные линии, где льют какой-то из миллиарда разновидностей композита, — и в конце концов упираемся в черную дверь без замка, без таблички, даже без видеофона.

Хосе стучит в дверь.
— Никаких переговоров по комму, — поясняет он. — Министерство слушает все. Потом он машет рукой куда-то в угол. Камеры.
Открывают смурные личности, подплечные кобуры поверх белых маек-алкоголичек, щетки ирокезов на выскобленных черепах. Узнают Хосе, обмениваются ритуальными похлопываниями.
— Сюда только по связям, — тихо объясняет мне он, миновав охрану. — Бессмертные вконец озверели. Дожимают Партию Жизни. Слухи такие, что казнь для них введут.
— Не может быть!

— Может, и не может, а может, и может, — возражает Хосе. — Вон в Барселоне всем кому ни попадя акселератор кололи, и ничего, народ схавал, права человека там или нет.
Помещение похоже на коридор какой-нибудь медицинской клиники — банкетки для ожидающих, на стенах — памятки о здоровом образе жизни, только вот освещение не работает почти: пара крохотных диодов на всю эту кишку, лиц пациентов не различишь, но они все равно прячутся под шляпами, за планшетами, за видеоочками.

— Тут все анонимно. — Хосе запинается об отставший ламинат. — Вертеть!
Меня проводят в кабинет вне очереди, из-за планшетов раздается недовольное шипение. Внутри — все цивильно. Стерильная процедурная, современное оборудование, установка для переливания крови, прозрачный сейф с пробирками, интеллигентные лица. Мать Аннели умерла бы от зависти.
— Вашей инъекции примерно год, так? — деловито спрашивает у меня доктор с зачесанными на пробор волосами и выпуклой щетинистой родинкой на щеке.

Он сидит за столом, заваленным снимками, вирусными картами, распечатками анализов и черт знает чем еще. На маленькой табличке написано: «Джон». Стена за спиной заклеена графиками, желтыми стикерами-напоминалками и фотографиями.
— Семь месяцев.
— Значит, у вас низкая сопротивляемость акселератору. Если вы будете бездействовать, вам осталось лет пять-шесть.
— Пять-шесть?!
— Если вы будете бездействовать. Но вы же пришли к нам, так?

Одна из фотографий притягивает. Знакомое лицо, только… Только молодое.
— Это Беатрис Фукуяма? — Я привстаю.
— Да, она. Следите за новостями, а? Мы с ней начинали вместе. Но ей повезло меньше.
— Вы с ней работали?
— Пятнадцать плодотворных лет. Она, конечно, знает меня под другим именем, но…

Если бы я только имел представление, где ее искать! Конечно, я отправился бы прямиком к ней. Столько лет исследований; наверняка у нее остались наработки! Но теперь она — с Рокаморой… Он спрячет ее от меня, как спрятал Аннели, и мне никогда ее не достать. Может быть, она узнала бы меня, я бы принес ей искренние извинения, загладил как-нибудь свою вину, помог бы ей, охранял ее. И дождался бы, пока она сотворит свое чудодейственное средство. То самое, которое я помешал ей создать.

— Вы тоже нобелевский лауреат в изгнании?
— Нет, все лавры достались ей. Зато по мне не угадаешь мой возраст. — Джон улыбается. — Перейдем к делу?

Однократная процедура опустошит мой счет; но это ничего, потому что у меня должен быть открыт кредитный лимит. Цена складывается из пяти литровых пакетов донорской крови, взяток панамским службам поп-контроля и таможенникам, а также стоимости всех мер безопасности, которые тут принимаются. Результат гарантировать он не может, но у большинства пациентов ремиссия длится годы и даже десятилетия.
— Приходится иногда повторять, совсем вычистить вирус не удается, врать не буду…

И тут его взгляд падает на мою задранную брючину. Под ней — сползший на лодыжку локационный браслет.
— Вы что? Что это? — Он вскакивает со стула, его вальяжность облезает с него мигом. — Как вы сюда прошли с этим? Фернандо! Рауль! Ты кого сюда привел? — накидывается он на побледневшего Хосе.
— Нет, послушайте…
Вламываются те двое с ирокезами, стволы наставлены, слушать ничего не хотят.
— Мы не будем вас лечить. У нас тут ничего нет. Это ошибка, — четко произносит Джон, обращаясь к моей лодыжке.

— Я не провокатор! Клянусь, я не провокатор! Меня выпустили под залог, эта шайба просто следит, чтобы я не пересекал границы Европы!
Мне вдруг надо, чтобы они обязательно сделали мне свое гребаное переливание; это, может, мой единственный шанс — пусть он и ничтожен.
— Вы подвели меня. — Хосе пятится к выходу. — Вы очень меня подвели.

— Меня взяли по обвинению в убийстве, семь месяцев в одиночке, моя баба записала на меня ребенка, не спросив у меня разрешения! Я за эти семь месяцев сдал на семь лет, а вы не хотите мне помочь?! Что вы за доктор такой?! Куда мне теперь идти?! К народным целителям? К африканским колдунам?! К Фукуяме?! Я не хочу подыхать, что в этом такого?!

Доктор Джон раскрывает рот, чтобы пресечь меня в самом начале, — но позволяет мне закончить; Фернандо и Рауль бомбили меня с моими проблемами, им нужно всего слово, чтобы меня изрешетить или вышвырнуть вон.
Оглашение вердикта затягивается. Хосе мнется в дверях, доктор теребит свою бородатую родинку.
— Ладно. Мы снимем с вас эту штуку и осмотрим ее. Если камер и прослушки там нет, по рукам.

Рауль приносит какое-то замысловатое устройство, шарахает мой браслет током, потом распиливает его лазерным резаком с потрясающей ловкостью; наверное, бывший хирург или патологоанатом. Потом они курочат его, крутят под увеличительным стеклом, довольно нервный момент, и наконец отпускают мне грехи.
— Просто геолокационный модуль.
— Чинить будете сами, — сухо улыбается мне доктор Джон. — Пройдемте на процедуру.

Мой банковский счет пылесосят авансом, достают из холодильника пакеты с кровью, похожие на расфасованный томатный сок, шпигуют меня иглами и отправляют в плавание, меня укачивает, и я засыпаю, и вижу улыбающуюся мне Аннели, и себя с ней — не рыжего, а прежнего, еще не тронутого порчей. Мы идем по набережной Барселоны и едим жареных креветок.
— Все, просыпаемся! — Доктор шлепает меня по щеке. — Просыпаемся!

Я жмурюсь, трясу головой — сколько времени прошло? — руки и ноги уже заклеены пластырем, все закончилось.
— Ну что же, будем надеяться, что мы с вами больше никогда не увидимся! — шутит Джон на прощание, тряся мне руку. — Да… У вас там комм пищал, пока вы были под наркозом.
Наверное, Эллен.
Надо перезвонить ей. Глупо получилось — и стыдно. Она ведь действительно рискует всем, вытаскивая меня из-за решетки, а я сбегаю от нее, как мальчишка, воспользовавшись ее истерикой…

Я подношу коммуникатор к глазам, прикладываю палец.
Ай-ди незнакомый.
«Ты мне очень нужен. А.».
— Все в порядке? — беспокоится доктор. — Что-то у вас со зрачками. Голова не кружится? Вы присядьте, присядьте.
«Где ты?! — набиваю я ответ, не попадая в буквы прыгающими пальцами. — Буду через час где угодно».

Все материалы, размещенные в боте и канале, получены из открытых источников сети Интернет, либо присланы пользователями  бота. 
Все права на тексты книг принадлежат их авторам и владельцам. Тексты книг предоставлены исключительно для ознакомления. Администрация бота не несет ответственности за материалы, расположенные здесь