Большая цитата из Евтушенко
Видя, что у меня все в порядке, я не удержался и спросил:
– Дмитрий Алексеевич, а как же мне отвечать на пресс-конференциях, если меня спросят, в чем все-таки причина снятия Хрущева? Ведь в материалах октябрьского пленума нет никакой ясности…
Поликарпов с преувеличенным вниманием начал перебирать груду папок на столе, как будто там и скрывалась та самая ясность, которая была столь необходима человечеству.
– В общем, так: давай увидимся сегодня в семь вечера у Суркова. Я тебя снабжу всеми необходимыми материалами.
Сурков в то время был секретарем Союза писателей, отвечавшим за иностранные связи.
Я рассказал Суркову о разговоре с Поликарповым, и оба мы сгорали от нетерпения увидеть «все необходимые материалы», проливающие наконец-то свет на снятие Хрущева. Ровно в семь за окнами появилось огромное черное тело «чайки», оттуда вышел Поликарпов в традиционной серой велюровой шляпе, в таком же сером габардиновом плаще и с яркой оранжевой клеенчатой папкой под мышкой, выделявшейся на фоне общей цветовой суровости его мужественно-монументального облика. Разговор неожиданно оказался коротким.
– Значит, едешь? – спросил Поликарпов, не глядя мне в глаза.
– Еду… – ответил я с некоторой опаской.
– В Италию?
– В Италию, в Италию, – успокоительно заверил его Сурков, как будто отводя подозрения в том, что я собираюсь вылететь в ЮАР по приглашению расистов. – Билет уже на руках. Вылет завтра утречком.
– Ну ладно… – вздохнул Поликарпов, неожиданно для меня и Суркова вставая и протягивая мне руку. – В общем, держись.
– А как же материалы, которые вы обещали? – не выдержал я.
Поликарпов положил на стол оранжевую папку.
– Тут все, что надо… – сказал он, опять не глядя в глаза. – Держись в этом направлении. Но откроешь папку лишь в воздухе.
Черная «чайка» за окном снова приняла в свое чрево Поликарпова, а я и Сурков напряженно глядели на оранжевую папку, лежащую на зеленом сукне стола.
– Откроем, Алексей Александрович? – предложил я.
– Я член партии со времен Гражданской войны, – усмехнулся Сурков. – Партийная инструкция была – открыть только в воздухе.
Однако в его глазах я поймал некоторую надежду на мою беспартийность. Я взял папку в руки – она была липкая на ощупь – и с беспартийной безответственностью открыл ее. Сурков прежде меня нырнул носом в бумаги, которые там лежали. И хотя партийный Сурков и я, беспартийный, были литературными врагами, мы начали сначала нервно, неверяще, а потом весело, безудержно хохотать. Те загадочные «материалы», которые надлежало открыть только в воздухе, представляли собой всего-навсего ничего не говорящие о причинах снятия Хрущева вырезки из «Правды», тассовские информации, брошюру Политиздата об октябрьском пленуме. И вдруг Суркова прорвало. Продолжая содрогаться от инерционного хохота, он в ярости затряс этими пустыми бумажками и, задыхаясь, с глазами, полными злости и слез, выкрикнул: «И вот так – всю жизнь! Всю жизнь!»