Болезнь

Этим утром отец изменился, совсем неуловимо, то ли нос стал шире, то ли челюсть. Я зябко поёжился, с трудом сел на кровати, тело налито тяжелой слабостью. Хочется просто лечь и укутаться одеялом, как гусеница, в ожидании лучших времён.

— Пап, мне чот нездоровится...

Собственный голос напугал сильнее чем слабость тела, сухой, вялый и скрипучий, будто две наждачки трут друг о дружку. Лицо отца дрогнуло, он торопливо подошёл и набросил мне на плечи толстое одеяло, неожиданно лёгкое и тёплое. Такого я ещё не видел, должно быть вчера купили.

— Болит что? — спросил отец, тревожно глядя на меня.

Я покачал головой, несмотря на ноющее колено и бок. Зачем зря беспокоить, денёк поболит и пройдёт без следа. Отец покачал головой и вышел из комнаты, вернулся через минуту с горстью таблеток и стаканом воды. Помог выпить, придерживая стакана, почему-то трудно глотать, не больно, а именно трудно, будто мышцы атрофировались.

Затем отец принёс тарелку с кашей и бережно начал кормить с ложечки. Я послушно съел, на возражение просто нет сил. Тем более, в глубине души осознаю, я не смогу удержать ложку, кисти больно сильно трясутся. Закончив с едой, лёг на бок и слабо спросил:

— Пап, я болею?

— Да.

— Сильно?

— ...да.

— Прости меня... я не специально.

— Ничего, позаботиться о тебе это мой святой долг.

— Я, пожалуй, подремлю... а то кажется не выспался...

Отец утёр глаза рукавом, сказал чуть дрожащим голосом:

— Да, конечно, поспи, сон помогает...

***

Егор отступил от кровати едва сдерживая слёзы и глядя на маленького старика мирно спящего под электроодеялом. Совсем не похож на того могучего гиганта, что возил его на плечах. Плоть усохла, натянувшись на кости, будто у древней мумии, глаза глубоко запали. Под кожей лица всё явственнее проступает череп.

Несправедливо, ему ведь всего восьмой десяток. Почему по телевизору то и дело крутят стариков под сотню, что бодренькие и могут фору молодняку дать? Почему именно его отец превратился вот в это?

Егор смахнул слёзы и стыдясь нахлынувших чувств вышел на кухню. Заварив чаю, принялся записывать в блокнот принятые отцом за сегодня медикаменты, делая пометки о физическом и психологическом состоянии. Последнее делает из слепой надежды поймать момент улучшения, но всё тщетно. Отец всё глубже проваливается в память теряя настоящее. Даже старческий голос приобретает детские нотки, от чего становится особенно жутко.

Егор допил чай залпом и набрав номер сиделки, начал собираться на работу. В голове мечутся тяжелые, страшные мысли. О том что всё это неправильно, не должен человек так мучаться. Если бог есть, и допускает такое, то он садист. Егор осознал со всей ясностью, что любой, кто заявит о любви господней получит в рыло. А тот, кто заикнётся о тяжести испытаний, будет забит ногами. Таким мучениям нет оправдания.

Мужчина несколько раз глубоко вдохнул и медленно выдохнул, стараясь унять вспышку эмоций. Сел на табуретку в коридоре и принялся ждать сиделку.