БИОГРАФИЯ

Водневский Николай Александрович

15.02.1922 – 04.09.2008

(часть 1)

Николай Александрович Водневский родился 15 февраля 1922 года в России, в Брянской области, в небольшой деревушке Боровка, в которой насчитывалось всего двадцать три хаты. Родители были богобоязненными православными христианами. Отец был лесничим, а мать, Ксения, домохозяйкой. Кроме Николая, у них был еще один сын и две дочери.

Благодаря старшему брату, уже в пятилетнем возрасте Николай научился хорошо читать, и был принят в школу сразу во 2-й класс. Добираться надо было пешком, семь километров босяком. Присядет на пару минут, пиджачишком пригреет ноги, и дальше бежит. Однажды, когда мама готовила обед, он подошел к ней и сказал: «Мама, я не могу ходить босым, купите ботинки. Другие имеют, а я – нет. Вы меня не любите» Она заплакала: «Сынок, мы не можем купить. Попробуем, но если не получится, то старенькими шнурками обвяжешь вокруг ног. Смеяться будут – ничего, умные не будут смеяться».

Николай лишился и отца, и матери уже в раннем детстве. Мать умерла от истощения. Отец же ушел из дому от социальных преследований. С тех пор Николай оказался выброшенным на улицу.

О Боге знал он очень мало, имел такое же воспитание, как и все советские дети. В детстве пас коров. Уже тогда родилась и жила в нем жажда к познанию мироздания. Павел Демьянович, местный учитель, говорил: «Не верьте "поповским сказкам". Земля и все другое само собой произошло». Но Николай задумывался, а откуда же появилась самая первая живая клетка.

Он обращался к пастуху Ануфричу, старику с белой, как капустный лист, окладистой бородой. Одевался тот всегда в один и тот же костюм, который нельзя было назвать ни сюртуком, ни халатом, ни пальто, до того лохмотья обезобразили первоначальный его вид. Славный старик не мог удовлетворить любознательность. Растягивая слова, охрипшим от простуды голосом он повторял одни и те же фразы: «Испортился ныне народ, вконец испортился... Молоко на губах не обсохло, а вишь, куда его потянуло?.. Скажи ему, сколько лет земле?.. А я почем знаю...» Прищуривая и без того узкие глаза, поросшие густыми поседевшими бровями, Ануфрич поднимал голову к небу, словно искал там ответа, и через минуту добавлял: «Богу это ведомо, а не мне. Вот и мой тебе ответ».

Прошло несколько лет. Удивительным образом сложились обстоятельства, и исполнилось желание Николая поехать в город учиться. Добрые люди помогли поступить на рабочий факультет, а спустя несколько лет, в Педагогический институт. Суровая действительность города оказалась страшнее деревни. Это были годы борьбы за кусок хлеба. В зимнее время Николай ходил по домам, пилил и колол дрова, а летом на два месяца уходил снова в деревню. Он жил месяц на сорок пять рублей государственной стипендии, из которых двенадцать рублей платил за маленькую комнатушку на окраине города. От завтрака отказывался, а, возвращаясь с занятий, становился в очередь и покупал фунт черного хлеба и немного сахару. Это и составляло обед и ужин. Два раза в неделю он мог позволить себе зайти в столовую для студентов. Брал борщ или суп и полфунта хлеба, что составляло 65 копеек. С одеждой обстояло дело не лучше. В одной рубашке-«косоворотке» Николай ходил на занятия весь учебный год. Когда она становилась грязной, он снимал ее и вечером мыл под рукомойником. Мыл почти без мыла, потому что оно стоило деньги. За ночь рубашка высыхала, он разминал ее руками, и утром она была снова на его плечах.

«Томительными были последние часы занятий. Тошнило. Рот наполнялся слюной, в животе появлялась боль. В такие минуты в голове была одна мысль: Кушать... Кушать... Кушать... Вспоминаю один из таких часов. Я сидел за столом и смотрел на доску, где решали геометрическую задачу. Но думалось об ином: «Как устроить сегодня обед?» До получения стипендии оставалось более недели, а в кармане было только 30 копеек.

– Водневский, к доске! Продолжайте решение задачи...

Меня бросило в пот, но дело не продвигалось вперед. Урок затягивался. Все молчали. Учитель сидел с искривленным ртом, словно там был уксус, и молча смотрел на меня. Наконец, он встал и произнес обычным тоном: «Удивительно способный юноша, но ужаснейший лентяй». На последних словах он сделал особое ударение.

– Зачем ломиться в окно, если есть двери?..

Прозвенел звонок, а я все еще стоял перед учителем, выслушивая его строгие наставления. Он не знал, что в ту минуту темно-серая рублевая ассигнация была для меня интересней самой интересной геометрической задачи»

Стихи Н. Водневский начал писать, когда еще учился на рабочем факультете. Не один раз его стихи были помещаемы в стенгазету.

Однажды Николай оставил студенческое общежитие и снял дешевую комнатушку в отдаленном и глухом районе города. Хозякой была одинокая старушка лет шестидесяти. Ее старый, сгорбившийся домик состоял из двух комнат и нескольких коморок. Одну занимал Николай.

Прасковья Ивановна, как звали хозяйку, любила днями сидеть в своей комнате и пить бурый липовый чай. Стены другой комнаты были уставлены изображениями «святых угодников» и другими иконами. С материнской любовью, она каждый день приносила Николаю хлеба и тарелку борща, бесплатно.

В один холодный январский день он простудился и вернулся с занятий раньше обыкновенного. Уже во дворе услышал звуки унылого трогательного пения. Николай приоткрыл комнату Прасковьи Ивановны. Несколько стариков и старушек стояли перед большой иконой, изображавшей деву Марию с Младенцем на руках. Человек, облаченный в черное, стоял на коленях.

Стараясь сохранить тишину, Николай осторожно прикрыл дверь и прошел в свою комнату. Было ясно, что здесь происходило тайное богослужение. К тому времени в городе не осталось ни одной церкви. Вскоре заскрипели двери. Поодиночке, чтобы быть незамеченными, посетители Прасковьи Ивановны начали расходиться.

Несколько минут спустя, постучала Прасковья Ивановна. Она хорошо знала, что богослужения на дому противозаконны и потому могут принести суровое наказание. Но на ее лице не было видно страха. Наоборот, на нем отражалась тихая, спокойная радость.

 - А мы, Николаша, Богу молились, – возбужденно сказала она. – Что ты на это скажешь? А?

Николай молчал, не зная, что ответить.

 – И за тебя молились, чтобы Бог помог тебе в твоей жизни.

 – Благодарю вас. Как раз я в этом теперь нуждаюсь.

 – А веришь ли ты в Бога? Ведь вас теперь учат, что Бога нет, есть какая-то материя...

 – Должно быть, Бог есть, но я Его не знаю, - ответил он.

 – Понимаю тебя, мое дитя, – сказала хозяйка и мигом вышла из каморки. Через минуту она вернулась, держа в руке старую, порыжевшую книгу и бронзовую иконку. – Вот тебе образ Божьей матери, заступницы нашей. Она о всех печется, всем помогает. А вот здесь, – она раскрыла книгу, – есть молитва. «Достойно есть» зовется она. Ты, Николаша, ее заучи, – и, посмотрев внимательно ему в глаза, добавила, – Вот тебе мой совет, слушай: два разочка в день, утром и вечером, поставь иконочку на стол, да двери на крючок не забудь закрыть, читай эту молитовку три раза, осеняя себя крестом... А «Отче наш» ты знаешь?

 – Покойная мать еще в детстве научила, – Николай утвердительно кивнул головой.

 – Вот, хорошо. И «Отче наш» читай. Сам Христос, Сын Божий, когда жил на земле, учил так делать. – Немного помолчав, добавила, – Только, смотри, не многим про то сказывай. Сам знаешь, какой народ теперь пошел. Родному брату не верь, а не то, что другу. Как написано: восстанет народ на народ и сын будет против отца...

 – Ни как же вы, Прасковья Ивановна, мне доверяете? - спросил он, ни мало тому удивляясь.

 – А я знаю, что ты в НКВД не пойдешь, чтобы донести на меня. Ведь я же бедная, одинокая старушка... А вчера читала твои стихи к матери и слезу не удержала. Сама покатилась непрошеная... – На морщинистое, как губка, лицо упало несколько брильянтовых слезинок. Она, будто не замечая, смахнула их ладонью, а сама продолжала, – Жалко мне тебя стало. Я и решила тебе про то сказать.

Николай принял из ее рук молитвенник и иконку, величиной в спичечную коробку, покрытую синим налетом окиси. Будучи почти атеистом, он взял ее, как талисман. Но обещание молиться осталось только на устах. Только перед экзаменационной комиссией он твердил про себя: «Господи, помоги», - потому что, получить тройку, означало лишиться стипендии.

Со студенческой скамьи он не вынес ничего, что помогло бы разумно жить на свете. Научился курить, хотя первая папироска казалась страшно противной. Ему полюбилось вино, и вскоре он стал неплохим знатоком качества спиртных напитков. Первый заработанный рубль отнес в театр, чтобы посмотреть там «Грозу» Островского.

Но вскоре разразилась настоящая гроза. Война не дала закончить ему институт. Вскоре после начала войны Николай был направлен в военное училище и, закончив его, получил звание лейтенанта. В марте 1942 года он был наплавлен на фронт. Кроме иконы, что носил в кармане, повесил на шею крест. Эти вещи он тщательно прятал от своих сослуживцев, но вскоре увидел, как то же самое делали и многие другие его сверстники. Среди них некоторые уже были членами коммунистической партии. В оправдание один из таких партийцев сказал: «Пока гром не грянет, русский мужик не перекрестится».

22 июня 1942 года, ровно в годовщину войны, в одном из жарких боев с немецкими оккупантами, Николай молился Богу и в душе говорил: «Великий Бог! Ты имеешь силу спасти каждого человека... Спаси и сохрани меня... Помилуй и прости... Я буду всегда молиться и делать только хорошее». Не зная истины Божьей и характера Его любви, он готов был пойти на такую сделку с Богом, чтобы сохранить жизнь. Он видел, что в тех обстоятельствах никто не может ему помочь, кроме Бога. Чудом Господь сохранил Николая. Из ста сорока человек, участвовавших в этом сражении, уцелело только тридцать шесть.

Но вскоре он начал забывать об обещаниях, данных Богу, и продолжал жить дальше по обычаям этого мира. Только несколько первых дней он нашел силы держать себя в страхе Божьем.

19 августа того же года, в пять часов утра, на поле, между деревнями Яковлевка и Лощихино (на Смоленщине) у подножия высоты 265.7, покрытых трупами двух сибирских полков, смерть снова заглянула Николаю в лицо. И он снова повторял известные ему молитвы еще более усердно и настойчиво. «Моли Бога о мне, святый угодниче Божий Николай...» – ему стыдно было поднять очи к небесам, и потому он нашел посредников в Николае Чудотворце и деве Марии.

В этот день Н. Водневский попал в плен. Но вот опасность миновала, а его жизнь по-прежнему хромала на оба колена. Картежная игра в условиях фронта стала излюбленным занятием. Порою он просиживал ночи в землянках за примитивным столом в среде шумных и безразличных к жизни людей.

«Два духа, жившие во мне, продолжали войну. Один говорил: «Делай... Это приятно. Хорошо», - а второй: «Разве ты забыл 21 июня и 19 августа? Разве ты не давал обещания Господу этого больше не делать?» Печально было, что победу одерживал нехороший дух, гость с плохой славой. Он умел так хитро успокоить и убаюкать меня, что мне ничего не оставалось, как дать ему руку и черное назвать белым» 

Начальником лагеря был Густав Компас, немец, с редкими, торчащими, как у кота, усами. Гряды колючей проволоки паутиной опутывали небольшой квадрат земли. Вышки для часовых с пулеметами по углам лагеря. Низкие деревянные бараки, вросшие в землю. Надзирали, всегда серьезные вахманы. У изголовья на нарах висела жестяная банка для супа. Вечером все пленные возвращались с работы, поддерживая под руки ослабевших. Часовой у пулемета поднимал на голову капюшон и трижды ударял о кусок рельса. Тогда внутри лагеря прекращалось всякое движение. По нарушителям этого приказа часовые стреляли без предупреждения. А в бараках люди, как черви, ворочались на нарах, и тяжелый спертый воздух выбрасывало через разбитые окна. Всю ночь горела коптилка, гарь щекотала в носу. В девять часов вечера проходил патруль, осматривая нары, а в шесть утра его зычный голос вещал подъем.

«Ауфштейн!» – раздавалось во всех концах лагеря. Звеня банками и котелками, на ходу протирая глаза, все спешили занять очередь у кухни, чтобы потом успеть стать в очередь за добавкой. Из-за добавочной ложки жидкого супа постоянно разгоралась борьба к великой потехе администрации лагеря. Но только немногим счастливцам удавалось получить немного мутной жидкости, которая на лагерном языке называлась баландой. Побеждаемые голодом, люди забывали об элементарных принципах человеческой этики.

После завтрака (это же был и обед) делалось построение всех жителей лагеря. Устанавливали сколько трудоспособных, сколько «филонит». Полицейские бегали из барака в барак с записными книжками, проверяя нары. Приготовления к работе заканчивались в несколько минут. Все получали кирки или лопаты, потом строем, по четыре, шли на работу.

На часовом пути до места земляных работ всегда оставалось несколько человек, чтобы успокоиться навеки. Этих несчастных людей полицейские добивали палками или, в лучшем случае, пристреливали. Со всех концов колонны слышалось грозное: «Лос! Лос!» Конвоиры были людьми исключительной жестокости. Заключенные были полураздеты. Только у немногих были ботинки с деревянной подошвой, остальные закручивали ноги в тряпки. Всякая попытка помочь им со стороны местного мирного населения строго наказывалась.

Голод и наступающая зима действовали угрожающе. Смерть каждый день косила ряды заключенных. Специальная команда санитаров (из полицейских) очищала нары от трупов, среди которых иногда были люди, потерявшие сознание, но еще не умершие. Отдельные могилы не рылись. Умерших хоронили без гроба, в общей яме, предварительно сняв одежду.

«Миллионы людей, не погибших на фронтовых полях, медленно умирали за колючей проволокой лагерей. В такой обстановке у некоторых людей пробуждались религиозные чувства. Пробудились они и у меня» 

Однажды весной заключенным дали лопаты и погнали на запад, как гонят от пожара скот. Приближался фронт. В опустелой деревне нам дали небольшой отдых. Николай Водневский зашел в первую избу. Жильцов не оказалось. Услышав гул артиллерийской канонады, все бежали в лес. В комнате еще оставался теплый жилой запах. Кошка, единственное животное в доме, металась из угла в угол. На столе были разбросаны бумаги, книги, старые журналы, школьные тетради. Вероятно, в этой квартире жил сельский учитель. Здесь Николай увидел старую потертую книгу в порыжевшем коленкоровом переплете. Как любителя старины, эта книга его заинтересовала. Он открыл ее первую страницу и прочитал: «НОВЫЙ ЗАВЕТ ГОСПОДА НАШЕГО ИИСУСА ХРИСТА». Ему показалось, что он нашел как раз то, что ему было необходимо. Он читал «Капитал» Маркса, изучал политэкономию и вопросы ленинизма, знал Пушкина и Гете, Маяковского и Есенина, но за всю свою жизнь не прочитал Евангелия. В избе он не задержался. Чтобы не привлечь внимания охраны, которая по-прежнему была еще строгой, он спрятал книгу под пояс и вышел на улицу.

Останавливаясь для ночлега на дорогах, на полях, в лесах, Николай прочел Евангелие со вниманием от первой до последней страницы. Оно стало его постоянным спутником. Читая Новый Завет, он увидел, насколько выше и ближе его сердцу было учение Христа, нежели идеалы социалистического общества. Читая и снова перечитывая Евангелие, Н. Водневский приобрел уверенность в бытии Бога, как Творца вселенной и всего существующего на земле. Но познать самого себя он не мог. Ему непонятен был смысл человеческих страданий, свидетелем которых он был каждый день. Казалось, что Бог, создав человека, стал в стороне от его судьбы.

Чтение Евангелия не всегда носило характер искания Хлеба Жизни. Интерес к Евангелию возрастал тогда, когда смерть следовала по пятам. Николай читал Евангелие, но читал для плоти.

Часто его внимание останавливалось на 7-ой главе Послания Апостола Павла к Римлянам. В последней ее части он видел яркую картину своих личных переживаний. Николай брал записную книжку и вписывал там слова: «Сегодня такого-то числа, оставляю всякий известный мне грех, чтобы жить чистой и святой жизнью, как учит Иисус Христос...» и так далее. Но уже через несколько дней, не находя в себе силы исполнить обещанное, он с болью в сердце вырывал эту страницу из записной книжки. Тогда приходили мысли о нежизненности Евангелия. Но тут же ему становилось стыдно за себя.

 «24 февраля 1946 года Бог еще раз привел меня на суд [по всей видимости, имеется в виду первая выдача перемещенных лиц в Платтлинге Советским войскам]. Был серый неприглядный день. Холодный ветер пронизывал верхнюю одежду насквозь. Мокрый снег падал за шею и холодными каплями стекал по спине. Я стоял с поднятыми руками, как преступник, осужденный на смертную казнь. И я был не один. На лицах сотен людей можно было читать отчаяние, ужас и обреченность на смерть. Нас охраняла специальная команда первой христианской дивизии. От солдат несло перегаром. В этот день исполнились мои тяжелые предчувствия. Я увидел себя снова виновным не перед людьми, за что меня хотели отдать на смерть, а перед Богом. Но еще оставалась надежда на милосердие Божие, вера в Его всемогущество. И я начал усердно молиться. Не знаю почему я повторял несколько раз молитву Ефрема Сирина: «Господи, Владык живота моего...» Потом я почувствовал, что эта молитва не отражает моих переживаний. Я искал иных слов, и они пришли в молитве мытаревой: «Боже, будь милостив ко мне, грешному»

Их, русских невозвращенцев, везли в грузовиках к поезду. В последнюю минуту, уже перед раскрытой дверью вагона свершилось чудо: пять человек со вскрытыми венами и один с перерезанным горлом были сняты с грузовика. Им нужна была неотложная помощь. Через несколько часов Николай лежал на больничной койке и благодарил Бога.

Госпиталь было разрешено посещать католическому монаху-немцу, который принес Н. Водневскому медальон, «верный паспорт» для входа в Царство Небесное. Через несколько дней Николай призвал православного священника и, исповедавшись у него, принял и исполнил таинство причащения. Но это принесло ему лишь временное облегчение. Он чувствовал, что Бог, как справедливый судья, за непослушание вынесет тяжелый приговор.

Однако через несколько дней Бог снова открыл милость и снял Свою карающую руку. В первое же воскресенье Н. Водневский пошел в церковь, чтобы возблагодарить за это Бога. Он ставил перед «святыми угодниками» свечи, купленные за последние гроши, еще раз обещал Богу постоянно читать Библию и молиться. И на этот раз он остался верен своим обещаниям. Но при этом был необращенным.

Источник: https://noty-bratstvo.org

Продолжение читать здесь.

К началу статьи

Содержание